— И что это?
Голос Вадима, прозвучавший из прихожей, был лишён всякой теплоты. Он не был громким, но в нём звенел холодный металл, от которого у Лены мгновенно опустились плечи. Она стояла посреди гостиной, ещё несколько секунд назад полная гордости за свой поступок, и теперь это чувство испарялось, как пар над горячим супом. Он вошёл в комнату, даже не сняв куртку, и замер, переводя взгляд с одного нового кресла на другое. Они стояли на месте старого, продавленного дивана, — два бархатных монстра изумрудного цвета на тонких золочёных ножках. Авангардные, смелые, они полностью меняли пространство, делая его похожим на картинку из модного журнала. Это была её маленькая, выстраданная победа.
— Это сюрприз, — ответила Лена, стараясь, чтобы её голос звучал бодро. — Тебе нравится? Я давно на них смотрела, подкопила немного…
— Сюрприз? — он медленно, с каким-то брезгливым любопытством обошёл одно из кресел, провёл пальцем по спинке, будто проверяя её на наличие пыли или заразы. — Ты называешь это сюрпризом? Я называю это безумием. Сколько ты за них отдала?
Его тон не предполагал ответа. Это был вопрос прокурора, который уже знает, что подсудимый виновен. Лена почувствовала, как внутри закипает глухое раздражение. Она потратила на эти кресла почти все свои личные сбережения, несколько месяцев отказывая себе в мелочах, чтобы наконец-то избавиться от убогого дивана, доставшегося им от его родителей.
— Это неважно, Вадим. Это наши общие деньги, наш дом. Я хотела сделать как лучше.
— Как лучше? — он усмехнулся, и эта усмешка была хуже крика. — Почему ты не посоветовалась со мной? Почему ты не посоветовалась с моей мамой? Она в этом разбирается, она бы подсказала что-то стоящее, а не эту… безвкусицу. Ты просто тупая тёлка, которая испортила весь вид, ещё и деньги на это потратила!
Удар был нанесён точно в цель. Не в кресла, не в деньги. В неё. И в его мать. Вечный, незримый третий член их семьи, чей призрак витал над каждой купленной чашкой, над каждым приготовленным ужином. Лена выпрямилась. Усталость и страх быть непонятой сменились чистой, дистиллированной яростью. Она сделала шаг ему навстречу, глядя прямо в глаза.
— Твоя мама? Я должна была советоваться с твоей мамой по поводу мебели в нашей с тобой спальне? Вадим, ты вообще себя слышишь? Когда ты в последний раз проявил хоть какую-то инициативу? Предложил что-то сделать? Купить? Тебя всё устраивает, пока оно не требует твоего участия! Тебя устраивал этот пропёрженный диван, на котором спала ещё твоя бабка!
— Не трогай мою семью! — рявкнул он, его лицо пошло красными пятнами. — Моя мать, в отличие от тебя, обладает вкусом и здравым смыслом! Она бы никогда не позволила притащить в дом это уродство!
Это было последней каплей. Воздух в лёгких у Лены закончился. Она набрала новую порцию и выдохнула её вместе с фразой, которая копилась в ней месяцами, а может, и годами. Голос её звучал ровно, без крика, но от этого каждое слово впивалось только глубже.
— Если твоя мамаша так хорошо во всём разбирается, то и вали жить к ней! А я буду обставлять нашу квартиру так, как надо мне, потому что от тебя никогда нет ни инициативы, ни помощи, только и слышу про твою мать всегда!
Наступила тишина. Вадим смотрел на неё долго, не моргая. Его гнев будто схлынул, оставив на лице маску холодного презрения. Он не стал спорить. Он не стал кричать в ответ. Он просто кивнул, словно принимая условия давно предложенной сделки.
— Хорошо.
С этим единственным словом он развернулся и вышел из гостиной. Лена слышала, как в прихожей щёлкнула молния на спортивной сумке, как он бросил в неё что-то тяжёлое. Он не собирал вещи. Он брал самое необходимое, как будто отправлялся в короткую командировку, из которой не факт, что вернётся. Через минуту он снова появился в дверном проёме, уже с сумкой на плече.
— Поживу там, где ценят здравый смысл, — бросил он, не глядя на неё, и вышел из квартиры. Замок щёлкнул сухо и окончательно.
Лена осталась одна посреди гостиной, между двумя роскошными, ненавистными теперь креслами. Квартира вдруг показалась огромной и чужой. А запах жареной курицы, доносившийся из кухни, стал невыносимо тоскливым.
Тишина, наступившая после его ухода, не давила. Она была пустой и безвоздушной, как пространство в космосе. Лена не стала убирать со стола, не пошла в спальню. Она медленно пересекла гостиную и опустилась в одно из новых кресел. Изумрудный бархат оказался прохладным и плотным на ощупь. Она провела ладонью по подлокотнику. Вещь. Красивая, дорогая, безмолвная вещь, ставшая детонатором. Радость от покупки, та детская, почти щенячья эйфория, которую она испытывала, наблюдая за работой грузчиков, испарилась без следа. Теперь кресло казалось не предметом интерьера, а трофеем, захваченным в бою, который она, кажется, только что проиграла.
Она сидела так минут двадцать, глядя в одну точку, когда на журнальном столике завибрировал телефон. На экране высветилось имя, которого она ждала. «Тамара Павловна». Это был следующий, предсказуемый ход в этой затянувшейся партии. Первый звонок после отступления сына на заранее подготовленные позиции. Лена взяла телефон. Палец на мгновение замер над зелёной кнопкой. Она сделала глубокий, ровный вдох, выдохнула и приняла вызов.
— Слушаю, — её голос прозвучал ровно, может, чуть более устало, чем обычно.
— Леночка, деточка, что у вас там стряслось? — голос свекрови на том конце провода был елейным, обволакивающим, как тёплое молоко с мёдом. В нём не было и тени тревоги, только показное, театральное участие. — Вадим примчался, злой как чёрт, буркнул что-то и заперся в своей старой комнате. Я к тебе как к родной, расскажи, что этот балбес натворил?
Лена прикрыла глаза. Балбес. Она знала цену этим словам. Это была приманка, приглашение на свою сторону, в уютный мирок женской солидарности против «этих несносных мужчин». Приглашение в ловушку.
— Ничего особенного, Тамара Павловна. Мы немного повздорили, — Лена намеренно говорила сухо и по существу. — Я купила новую мебель в гостиную. Вадиму не понравилось.
— Мебель? И из-за этого он устроил скандал? Боже, какой ребёнок, — свекровь картинно вздохнула. — Леночка, а пришли мне фотографию, я хоть посмотрю, из-за чего весь сыр-бор. Он ведь у меня консерватор, ты же знаешь, всё новое в штыки воспринимает.
Лена молча сделала снимок, захватив в кадр оба кресла, и отправила его в мессенджер. Прошла минута, и телефон снова ожил.
— Леночка! — в голосе Тамары Павловны теперь звучал неподдельный, как показалось бы непосвящённому, восторг. — Да это же шикарно! Какая красота! У тебя прекрасный вкус, деточка, просто великолепный! Очень стильно. А Вадим… ну что с него взять, мужлан, в стиле ничего не смыслит. Я ему потом вправлю мозги.
Именно в этот момент, слушая поток патоки, Лена почувствовала, как внутри неё что-то щёлкнуло. Ярость и обида окончательно выгорели, оставив после себя идеально гладкую, холодную поверхность чистого расчёта. Она поняла, что это представление разыгрывается не для неё. Это была проверка. Её палец скользнул по экрану, нажал на маленькую, неприметную иконку с красной точкой. Разговор начал записываться.
— Вот бы он так в дом вкладывался, а не в свои игрушки, — продолжала вещать свекровь, войдя в раж. — Уж я ему говорю, говорю… Этот его мотоцикл, например. Столько денег вбухал, а носится как угорелый. Сердце у меня каждый раз не на месте.
Лена молчала, давая ей выговориться, давая леске натянуться до предела.
— Я вот что думаю, Леночка, — голос Тамары Павловны стал заговорщицки-тихим. — Я бы на твоём месте давно от него избавилась. От мотоцикла этого. Вещь опасная, денег стоит прорву, а пользы для семьи — никакой. Ещё и место в гараже занимает. Продала бы его к чертям, и всё. И деньги в дом, и для семьи спокойнее будет. Мужики в этом ничего не понимают, им только побрякушки подавай. Тут по-женски надо, мудро.
Лена улыбнулась. Невидимая собеседнику, холодная и острая, как лезвие, улыбка. Капкан захлопнулся.
— Вы правы, Тамара Павловна, — ответила она, и её голос вдруг тоже стал мягким и покладистым. — Как всегда правы. Я об этом даже не думала… Спасибо вам за совет. Вы действительно смотрите в корень.
— Вот и умница, деточка, — удовлетворённо промурлыкала свекровь. — Ладно, пойду этого вояку ужином кормить. А ты не переживай, всё наладится.
Звонок завершился. Лена отложила телефон. Она сохранила аудиофайл под простым и ёмким названием: «Совет». И теперь она собиралась ему последовать. Буквально.
Она не медлила. План, родившийся из холодного пепла её унижения, требовал немедленного исполнения. Любое промедление могло дать волю сомнениям, жалости или страху — эмоциям, которые она больше не могла себе позволить. Она действовала не как обиженная жена, а как хирург, приступающий к сложной, но необходимой ампутации. Ноутбук, раскрытый на кухонном столе, стал её операционным полем. Несколько кликов — и она уже на специализированном форуме, в разделе срочной продажи мототехники.
Она знала всё о его «чёрной жемчужине». Модель, год выпуска, объём двигателя, какой тюнинг он ставил и сколько это стоило. Она слушала эти монологи сотни раз, покорно кивая и делая вид, что ей интересно. Теперь эта информация превратилась в оружие. Она составила короткое, деловое объявление: «Продам. Состояние идеальное. Все документы в порядке. Один владелец. Срочно, поэтому торг уместен». Она не стала жадничать, выставив цену чуть ниже рыночной. Целью была не выгода, а скорость. Прикрепив несколько фотографий, сделанных ещё летом на фоне заката, она нажала кнопку «Опубликовать».
Ответ пришёл через семь минут. Потом ещё один. И ещё. Мужчины, почуявшие запах выгодной сделки, были настойчивы и конкретны. Она выбрала первого позвонившего — мужчину с уверенным, деловитым голосом, который не задавал лишних вопросов, а сразу спросил, когда можно посмотреть. Они договорились на утро следующего дня. Вечер и ночь Лена провела в состоянии странного, звенящего спокойствия. Она поужинала, посмотрела какой-то фильм, даже не вникая в сюжет, и легла спать на своей половине огромной кровати. Впервые за долгое время она не чувствовала себя одинокой. Она была занята делом.
Утром приехал покупатель — крепкий мужчина лет сорока, в кожаной куртке, с цепким взглядом профессионала. Он обошёл мотоцикл, завёл двигатель, прислушался к его ровному, басовитому рокоту, проверил документы. «Беру», — коротко сказал он, и Лена почувствовала укол ледяного удовлетворения. Пересчитав пачку хрустящих купюр, она подписала договор купли-продажи. Она смотрела из окна, как новый владелец, ловко развернувшись, вывел мотоцикл со двора. Его фигура в шлеме скрылась за поворотом, и лишь на несколько секунд в воздухе остался густой запах выхлопа. Всё было кончено.
Вадим вернулся на следующий день к вечеру. Он вошёл в квартиру без звонка, своим ключом, и в его появлении сквозило великодушие монарха, вернувшегося из изгнания к неразумным подданным. Он провёл в гостях у матери два дня — срок, достаточный, чтобы она одумалась, настрадалась и была готова вымаливать прощение. Он бросил ключи на тумбочку в прихожей и прошёл в гостиную, готовый выслушать её раскаяние. Лена сидела в одном из изумрудных кресел и читала книгу.
Он постоял мгновение, ожидая, что она бросится к нему. Она не бросилась. Она лишь оторвала взгляд от страницы.
— Вернулся? — спросила она так, будто он выходил в магазин за хлебом.
Его лицо напряглось. Он подошёл к окну, бросил привычный взгляд во двор, на парковочное место, которое всегда занимал его мотоцикл. Место было пустым. Сначала он не понял. Решил, что кто-то занял. Но, присмотревшись, он осознал, что пятно асфальта под его окнами девственно чисто.
— А где… — начал он, и голос его дрогнул. — Где мотоцикл?
— Я его продала, — ровно ответила Лена, переворачивая страницу.
Вадим медленно развернулся. Его лицо из снисходительного стало сначала недоумевающим, а затем начало наливаться тёмным, нехорошим румянцем. Он подумал, что она шутит. Злая, глупая шутка в отместку за его отъезд.
— Что ты сказала? Повтори.
— Я. Его. Продала, — отчеканила она, закрывая книгу и откладывая её в сторону. Теперь всё её внимание было сосредоточено на нём.
— Ты… ты что, совсем сдурела? — его голос сорвался на крик. Он сделал шаг к ней, нависая над креслом. — Кто тебе позволил?! Ты хоть понимаешь, что ты наделала?! Это моя вещь! Моя!
Он ожидал слёз, оправданий, истерики. Он не получил ничего. Она смотрела на него снизу вверх, и в её взгляде не было ни страха, ни вины. Только холодное, отстранённое любопытство. Эта её реакция взбесила его окончательно. Он уже был готов схватить её за плечи, встряхнуть, но её следующий ответ остановил его, как удар под дых.
— Прежде чем это сделать, я посоветовалась, — спокойно произнесла она. — Я сделала так, как посоветовал самый авторитетный для тебя человек. Я посоветовалась с твоей мамой.
На мгновение Вадиму показалось, что он ослышался. Слова Лены были настолько абсурдны, настолько невозможны в его системе координат, что мозг отказался их обрабатывать. А потом его прорвало. Он рассмеялся — коротким, лающим, уродливым смехом, полным не веселья, а ярости.
— Ты совсем спятила? Решила меня за идиота держать? Моя мать? Сказать тебе, чтобы ты продала мой мотоцикл? Да она за него переживала больше, чем за твои дурацкие кресла! Ты просто жалкая лгунья!
Он выхватил из кармана телефон, его пальцы с остервенением забегали по экрану. Он не собирался давать ей ни секунды, чтобы придумать новую ложь. Он собирался устроить ей публичную экзекуцию, прямо здесь, в этой гостиной, среди её уродливых кресел. Он набрал номер матери и нажал на значок громкой связи. Комнату наполнили длинные, требовательные гудки.
— Да, сынок, — голос Тамары Павловны был полон заботы и лёгкой усталости.
— Мама! — рявкнул Вадим, не тратя времени на приветствия. — Ты говорила Лене продать мой мотоцикл?!
На том конце провода повисла секундная пауза, а затем голос свекрови преобразился. В нём зазвенели нотки оскорблённой добродетели и праведного гнева.
— Что? Вадим, о чём ты говоришь? Леночка, деточка, ты что такое сказала моему сыну? — её обращение к Лене было пропитано ядовитой скорбью. — Я?! Да как у тебя язык повернулся оговорить меня! Я тебе, наоборот, говорила, чтобы вы не ссорились, чтобы ты была мудрее! Сынок, она тебя настраивает против меня! Она хочет разрушить нашу семью!
Вадим торжествующе посмотрел на Лену. Вот оно. Чёрным по белому. Его мать — святая, она — интриганка. Сейчас она заплачет, начнёт извиняться, и он, может быть, её простит. Но Лена не плакала. Она смотрела на него спокойно, почти с жалостью. Она не произнесла ни слова. Она просто взяла свой телефон, лежавший на подлокотнике кресла, разблокировала экран и нажала на иконку воспроизведения.
И комната наполнилась звуком.
Это был голос Тамары Павловны. Но не тот, что звучал сейчас из динамика телефона Вадима. Это был другой голос — елейный, вкрадчивый, заговорщицкий шёпот, записанный с кристальной чистотой.
«…Леночка! Да это же шикарно! Какая красота! У тебя прекрасный вкус, деточка…»
Вадим замер. Его торжествующая ухмылка сползла с лица, будто её стёрли мокрой тряпкой.
«…Вот бы он так в дом вкладывался, а не в свои игрушки… Этот его мотоцикл, например. Столько денег вбухал, а носится как угорелый. Сердце у меня каждый раз не на месте…»
Из динамика телефона Вадима донеслось растерянное: «Что это? Что это за запись?». Но его никто не слушал.
«…Я вот что думаю, Леночка. Я бы на твоём месте давно от него избавилась. От мотоцикла этого. Вещь опасная… Продала бы его к чертям, и всё. И деньги в дом, и для семьи спокойнее будет. Тут по-женски надо, мудро…»
Запись закончилась. В наступившей тишине отчётливо прозвучал щелчок на том конце провода — Тамара Павловна бросила трубку.
Вадим стоял неподвижно. Его лицо не исказилось гневом или ненавистью. Оно опустело. Взгляд, которым он смотрел на Лену, был взглядом человека, который только что заглянул за кулисы своей жизни и увидел там уродливые, грязные механизмы, приводящие в движение марионеток. Он увидел всё: бесконечные жалобы матери на «непутёвую» жену, её сладкие речи в лицо Лене, её постоянную игру на два фронта. Он увидел себя — самодовольного дурака, который считал свою мать непререкаемым авторитетом, а жену — недалёкой пустышкой. Вся его картина мира, такая простая и удобная, рассыпалась в прах за эти тридцать секунд. Его мать перестала быть для него матерью. Она стала просто женщиной. Лживой, мелочной женщиной.
Он медленно опустил телефон. Он не посмотрел на Лену. Он посмотрел сквозь неё, на стену, на которой уже представлял себе новую полку, одобренную мамой. Он молча развернулся и пошёл в сторону спальни. Не чтобы собрать вещи. Идти ему было больше некуда. Он просто шёл прочь от этой сцены, от этого разоблачения, от этой женщины, которая только что безжалостно вскрыла гнойник его семейной жизни.
Лена осталась сидеть в своём кресле в оглушительной тишине гостиной. Она победила. Она доказала свою правоту. Но триумфа не было. Была только выжженная земля вокруг. Победителей в этой комнате не было…
