— На выход. Все.
Голос Ирины прозвучал негромко, но прорезал гул пьяных разговоров и дешёвую музыку из телефонной колонки, как скальпель — воспалённую ткань. Вечеринка замерла. Десяток незнакомых, лоснящихся от выпитого лиц повернулись к ней, застыв в недоумении. Кто-то нервно хихикнул в углу, но тут же осёкся под её взглядом. Взглядом человека, который отработал двенадцать часов на ногах, у которого гудят икры и ноет поясница, и чьё единственное желание на ближайшие сутки — тишина.
Она стояла в прихожей, не снимая пальто, и медленно обводила глазами свою гостиную, превращённую в привокзальный буфет. Воздух был густым и кислым от табачного дыма, запаха дешёвого пива и чего-то жареного, принесённого в пластиковом контейнере. На её журнальном столике из светлого дуба стояли липкие круги от бутылок. На ковре виднелись крошки.
Из толпы навстречу ей шагнул Вадим. Он был весел, раскраснелся, в руке держал стакан с мутной жидкостью. На его лице было написано радушное недоумение хозяина, чей праздник пытаются испортить.
— Иришка, ты уже вернулась? А мы тут сидим, отдыхаем. Проходи, ребята нормальные. Это вот Серёга, мы с ним на объекте пересеклись…
— Я сказала — все на выход, — повторила она, глядя не на него, а поверх его головы, на его «нормальных ребят». — У вас три минуты, чтобы одеться и покинуть мою квартиру.
Слово «мою» она произнесла чуть отчётливее, и это не укрылось от Вадима. Его улыбка сползла, сменившись раздражением.
— Ир, ты чего начинаешь? Люди в гостях. Неудобно.
— Мне неудобно, Вадим. Мне неудобно отмывать квартиру после твоих друзей, которых ты знаешь первый день. Мне неудобно дышать этим чадом. И мне неудобно объяснять посторонним людям, что им здесь не рады. Время пошло.
Её спокойствие было страшнее крика. В нём не было истерики, только ледяная, спрессованная усталостью ярость. «Гости» это почувствовали. Они начали неловко подниматься, переглядываться, что-то бормотать. Кто-то уже тянулся за своей курткой, брошенной на кресло. Они пришли сюда за лёгким и бесплатным весельем, а не за семейными разборками.
— Да ладно, мужики, сидите, — попытался спасти ситуацию Вадим, но его голос прозвучал уже не так уверенно. — Она сейчас остынет. Смена тяжёлая просто.
Но процесс уже был запущен. Неловкое движение превратилось в массовый исход. Через две минуты в прихожей образовалась молчаливая толпа, торопливо натягивающая ботинки. Ирина не сдвинулась с места, превратившись в неподвижную статую, контролирующую эвакуацию. Последний из приятелей, проходя мимо, виновато пробормотал: «Извините…»
Когда за последним из них закрылась входная дверь, Вадим развернулся к ней. Его лицо было тёмным от злости.
— Ну и что это было? Ты зачем меня опозорила перед людьми?
— Перед какими людьми, Вадим? Ты их имена-то все помнишь? Или только того, который Серёга?
Она прошла мимо него в кухню, и увиденное стало последней каплей. Гора посуды в раковине, залитая мутной водой с плавающими окурками. Жирные тарелки, вилки с налипшими остатками еды, липкая столешница. Это был не просто беспорядок. Это был манифест. Манифест абсолютного безразличия к ней и её дому.
— Ира, расслабься, это свои ребята, — бросил он ей в спину свою коронную фразу, которая всегда должна была всё объяснять.
Она медленно повернулась.
— Свои ребята, Вадим, не ведут себя как свиньи в чужом доме. Свои ребята не приходят без приглашения в час ночи. И свои ребята не оставляют после себя вот это, — она кивнула на раковину. — У меня был один выходной. Один. И я собиралась провести его в чистоте и тишине. Но, видимо, я проведу его, отмывая твою блевотину.
— Я бы убрал! Завтра! Что ты как неродная? Устроить проблему на ровном месте! Просто посидели мужики, отдохнули. Что в этом такого?
— В этом такого то, что это происходит в десятый раз за полгода! — её голос, до этого ровный, начал набирать силу. — И каждый раз это «свои ребята», которых я вижу в первый и последний раз! Каждый раз ты обещаешь, что «всё будет тихо», и каждый раз я возвращаюсь в этот свинарник!
— Слушай, привёл и привёл! Что ты так разоряешься-то?
— Да с чего ты решил, что можешь приводить в МОЙ дом кого хочешь и когда хочешь?! Ты покупал эту квартиру? Нет! Ты тут хоть что-то сделал? Нет! Вот и не смей больше никого сюда водить!
Он смотрел на неё, опешив от такой прямой атаки. Он привык, что она ворчит, дуется, но потом всё равно молча убирает. Но этот тон был новым.
— Ах вот оно что… «Мой дом»? Ты меня теперь квартирой попрекать будешь?
— Я не попрекаю. Я ставлю тебя перед фактом, — отрезала она. — Этот цирк окончен. Раз и навсегда.
Утро не принесло облегчения. Оно принесло резкий солнечный свет, который безжалостно высветил все детали вчерашнего погрома. Ирина проснулась на рассвете от головной боли и чувства тошноты, вызванного не алкоголем, а застоявшимся в квартире запахом. Она лежала несколько минут, глядя в потолок, и слушала. В соседней комнате на диване, который она покупала для редких гостей-родственников, тяжело дышал и ворочался Вадим. Он спал сном праведника, которому не нужно было вставать через три часа и ехать на другой конец города.
Она встала и, не заходя в ванную, прошла на кухню. В утренних лучах картина выглядела ещё отвратительнее. Засохшие остатки еды на тарелках, мутные разводы на столешнице, липкий пол. Она механически взяла чайник, чтобы налить воды, но он был пуст. В раковине, преграждая путь к крану, громоздилась башня грязной посуды. Ирина посмотрела на неё, потом на свои руки. И медленно опустила чайник на стол. Она не будет это убирать. Не сегодня. Никогда.
Через час проснулся Вадим. Он вошёл на кухню, щурясь от света, почесал живот и зевнул так, что хрустнула челюсть. Он окинул взглядом разруху с лёгким недовольством, как человек, которого раздражает плохая погода, но он не считает себя за неё в ответе.
— Кофе есть? — спросил он, открывая холодильник в поисках вчерашней колбасы.
— Всё грязное, — ровно ответила Ирина, не поворачивая головы. Она сидела на табуретке у окна, глядя на просыпающийся город.
— М-да… — протянул он, отрезая кусок прямо от батона. — Нужно было вчера так взрываться? Посидели бы ещё часик, и разошлись бы люди спокойно. Сама себе проблем создала.
Он говорил это с набитым ртом, буднично, будто обсуждал футбольный матч. В его мире виноватой была она. Её несдержанность, её неумение «расслабиться», её неуважение к его «своим ребятам». Он не извинялся. Он выносил ей порицание, ожидая, что она признает свою неправоту и, в качестве искупления, молча примется за уборку.
Ирина медленно повернула голову и посмотрела на него. В её взгляде не было ни гнева, ни обиды. Только холодное, почти научное любопытство. Будто она впервые видела это существо и пыталась понять его природу. Как можно жить в таком непробиваемом коконе эгоизма? Как можно смотреть на сотворённый тобой хаос и обвинять в нём того, кто в нём задыхается?
— Уходи на работу, Вадим, — сказала она тихо.
Он фыркнул, дожевал свой бутерброд и пошёл собираться. Он не услышал в её голосе ничего, кроме обычной утренней сварливости. Он шумно умывался, громко рылся в шкафу в поисках чистой рубашки, а потом, обуваясь в коридоре, бросил через плечо:
— К вечеру остынешь, надеюсь. Я приду, чтоб всё чисто было. И ужин нормальный приготовь, а то вчерашние друзья всё съели.
Тяжёлая входная дверь закрылась, отрезав его шаги на лестничной клетке. Ирина осталась одна в оглушительной тишине, нарушаемой лишь гудением холодильника. Она не сдвинулась с места. Она сидела и смотрела на свою квартиру. На чужие отпечатки пальцев на зеркале в прихожей. На прожжённую сигаретой дырку на подлокотнике кресла, которую она раньше не замечала. На жирное пятно на полу. И она чувствовала себя не хозяйкой, а оккупантом на чужой, загаженной территории. Это пространство больше не давало ей ощущения безопасности. Оно стало враждебным. Грязным. Чужим. И источником этой грязи, этой чужеродности был Вадим.
Она встала. Её движения были медленными и выверенными. Она не потянулась за тряпкой или губкой для мытья посуды. Она взяла со стола свой телефон. Пальцы не дрожали. Она открыла браузер и вбила в поисковую строку два слова: «замена замков». Просмотрела несколько первых ссылок, выбрала ту, где обещали приехать в течение часа. Набрала номер.
— Здравствуйте, — произнесла она в трубку ровным, деловым голосом. — Мне нужно поменять два замка на входной металлической двери. Сегодня. Чем быстрее, тем лучше.
Мастер приехал через сорок минут. Молчаливый мужчина средних лет с чемоданчиком, полным инструментов. Он не задавал лишних вопросов, не смотрел на беспорядок в квартире. Он просто делал свою работу. Ирина стояла рядом, наблюдая, как старые, привычные личинки замков, в которые Вадим столько раз вставлял свой ключ, вынимаются из дверного полотна. На их место ложились новые, блестящие, с незнакомой конфигурацией. Звук работающей отвёртки, тихий щелчок нового механизма — эти будничные звуки казались ей самыми важными в жизни. Это был звук возводимой стены. Звук возвращения контроля.
Когда мастер закончил, он протянул ей запечатанный пластиковый пакет с пятью новыми ключами. Она расплатилась, и он ушёл, оставив её одну в её новой крепости. Она не стала убирать. Хаос в квартире больше не угнетал её, он стал вещественным доказательством её правоты, застывшим моментом, который привёл её к этому решению. Она просто прошла в свою комнату, закрыла дверь и легла. Впервые за долгое время она уснула днём, провалившись в глубокий, тяжёлый сон без сновидений.
Проснулась она от знакомого звука. Шаги на лестничной площадке, потом тихое звяканье ключей. Она села на кровати и замерла, прислушиваясь. Вот он, момент. Скрежет металла о металл — и тишина. Не было привычного двойного щелчка. Снова скрежет, более настойчивый, нервный. Потом ещё раз, с силой. Затем последовала короткая пауза, полная недоумения. И, наконец, первый удар в дверь. Негромкий, почти вежливый.
— Ир? Ты дома? Что-то замок заклинило.
Ирина медленно встала и пошла в прихожую. Она подошла к двери и посмотрела в глазок. Искажённое линзой лицо Вадима было близко, на нём читалось досадливое непонимание. Он снова подёргал ручку.
— Замок не заклинило, Вадим.
Её голос, прозвучавший по эту сторону толстой металлической двери, заставил его отшатнуться.
— Ты дома! А что тогда с дверью? Открой!
— Я поменяла замки.
За дверью повисла тишина. Такая плотная, что Ирина почти слышала, как в голове Вадима прокручиваются и не стыкуются шестерёнки. Он не мог осознать сказанное. Это было за пределами его вселенной.
— В смысле… поменяла? Зачем? — в его голосе прорезались злые, озадаченные нотки. — Ты что, с ума сошла? Открывай давай!
— Я не собираюсь ничего открывать, — её голос был спокоен, как у диспетчера, сообщающего об отмене рейса. — Мы теперь будем жить по-новому. Ты сможешь попасть в эту квартиру только тогда, когда я дома. И только с моего разрешения.
С той стороны донёсся короткий, нервный смешок, полный неверия.
— Ты что, шутишь? Это что за цирк? Я домой пришёл! Это мой дом! Открывай немедленно!
И тут она почувствовала, как холодная решимость внутри неё превращается в сталь. Она прислонилась лбом к прохладной поверхности двери.
— Ты вчера возмущался, когда я сказала, что это МОЙ дом? Так вот, это доказательство, что это действительно МОЙ дом! Мой! А не твой и тем более не твоих дружков!
Удар в дверь был такой силы, что она вздрогнула. Не ладонью — кулаком.
— Ах ты… Ты что творишь?! Открой дверь, я сказал! Я её выломаю!
— Ломай, — безразлично ответила она. — Соседи вызовут участкового. Будешь ему объяснять, почему ломишься в чужую квартиру. Документы у меня на руках.
Он замолчал. Она слышала его тяжёлое, яростное дыхание. Он был в ловушке. Униженный, выставленный за порог, как нашкодивший щенок. Он потерял не просто доступ в квартиру. Он потерял власть. И осознание этого, доходившее до него прямо сейчас, на грязной лестничной клетке, превращало его недоумение в чистое, концентрированное бешенство.
Через несколько мгновений яростного молчания со стороны Вадима донеслось новое, изменившееся дыхание. Ярость никуда не делась, но она перестала быть горячей и слепой. Она стала холодной, зрячей и полной яда. Он понял, что ломать дверь — это путь в никуда, путь к унижению перед соседями и властями. И он перешёл к плану Б, который всегда хранился у него на случай, если его обаяние и право сильного дадут сбой: к моральному уничтожению.
— Понятно. Я всё понял, — его голос стал тише, но от этого только злее. Он говорил так, будто делал открытие мирового масштаба. — Ты это всё спланировала. Сидела и ждала. Ждала повода, чтобы показать, кто тут хозяйка. Тебе ведь нравится это, да? Стоять там, за дверью, и чувствовать свою власть. Жалкую, квартирную власть.
Ирина молчала. Она слушала его, как слушают прогноз погоды. Ничего из сказанного им не имело к ней отношения. Это был просто шум, который производил человек, запертый снаружи.
— Что, молчишь? — он усмехнулся, но смех вышел кривым и сдавленным. — Думала, я буду умолять? Ползать тут на коленях? Не дождёшься. Мне просто нужно забрать свои вещи. Открой и отдай то, что моё.
Это было то, чего она ждала. Это была его капитуляция. Признание того, что он больше не войдёт сюда как хозяин. Она повернула верхний, новый замок. Механизм щёлкнул громко и отчётливо. Затем второй. Она потянула ручку на себя, и дверь беззвучно открылась.
Но она не отошла в сторону. Она осталась стоять в проёме, физически перекрывая ему вход. Её тело стало последним барьером, живой дверью. Вадим отшатнулся, не ожидая такой скорости. Он увидел её лицо — спокойное, непроницаемое — и за его спиной, в полумраке коридора, он заметил то, что заставило его кровь застыть в жилах от унижения. У стены стояла его спортивная сумка, а рядом с ней — два больших чёрных мусорных пакета, туго набитых его одеждой, ботинками, туалетными принадлежностями. Всё было уже собрано.
— Ты… Ты уже всё собрала, — прохрипел он. Это было хуже, чем заменённые замки. Это означало, что решение было принято не сегодня. Оно зрело. И приговор был вынесен ему заочно.
— Твои вещи, — сказала она и, не давая ему опомниться, взяла сумку и выставила её на площадку. Потом она подтащила ногой один пакет, затем второй. Они глухо стукнулись о кафельный пол. — Забирай.
Он смотрел на эти чёрные мешки, в которых была упакована его жизнь в этой квартире. Не в чемоданы. В мусорные пакеты. Это была последняя, самая жестокая пощёчина.
— Думаешь, я без тебя пропаду? — выплюнул он, пытаясь собрать остатки гордости. — Я найду себе нормальную женщину! Не такую холодную, расчётливую тварь, как ты! Которая будет рада моим друзьям, моему дому!
— Я очень на это надеюсь, — её голос был абсолютно ровным. — Искренне желаю тебе найти свой дом. А это — мой. И тебе здесь больше не рады.
Он сделал шаг вперёд, инстинктивно пытаясь прорваться, но она не сдвинулась ни на миллиметр. Их глаза встретились. В его взгляде плескалась ненависть, бессилие и шок. В её — ничего. Пустота. Выжженная земля, на которой больше ничего не могло вырасти. В этот момент он окончательно понял, что проиграл. Не квартиру. Не женщину. Он проиграл битву, даже не поняв, когда она началась.
Он схватил сумку, подхватил пакеты, которые неудобно было нести, и, развернувшись, пошёл вниз по лестнице, не оглядываясь. Его шаги, тяжёлые и злые вначале, становились всё тише, пока не растворились в гуле подъезда.
Ирина постояла ещё секунду, глядя на пустую лестничную клетку. Потом так же медленно и беззвучно закрыла дверь. Щёлкнул один замок. Щёлкнул второй. Она прислонилась спиной к двери и впервые за последние сутки позволила себе глубоко вздохнуть. Тишина, которая наполнила квартиру, была не гнетущей и не звенящей. Она была плотной, чистой, безопасной. Воздух можно было пить. Она обвела взглядом бардак в гостиной, гору посуды на кухне. Это больше не вызывало в ней отвращения. Теперь это была просто работа, которую нужно сделать. Уборка в своём собственном доме.
Через месяц она узнала, что Вадим подал документы на расторжение брака. Эта новость не вызвала у неё никаких эмоций, лишь лёгкое удовлетворение от того, что бюрократическая формальность скоро приведёт мир в соответствие с реальностью. Их развод состоялся не в ЗАГСе. Он состоялся в тот вечер, на лестничной клетке, у двух чёрных мусорных пакетов…
