— Вот, голубцов вам принесла, домашних, — голос свекрови, Тамары Игоревны, разрезал воздух в прихожей.
Слишком громкий, слишком бодрый для квартиры, где поселилось несчастье.
Я сидела в кресле у окна, старательно глядя в никуда.
Солнечный луч бил прямо в лицо, и я чувствовала его тепло, видела сквозь ресницы пляшущие пылинки. Но для нее я была слепа. Беспомощна. Кончена.
Кирилл, мой муж, помог матери снять пальто. Его движения были какими-то замедленными, словно он тоже участвовал в спектакле. Впрочем, так и было.
— Спасибо, мам, — сказал он. — Мы как раз собирались обедать.
Тамара Игоревна прошла в комнату, ее тяжелые духи мгновенно вытеснили запах свежесваренного кофе. Она остановилась передо мной, и я почувствовала на себе ее оценивающий взгляд. Хищный, изучающий.
— Ну как ты, деточка? Не скучаешь?
Я медленно повернула голову на ее голос.
— Здравствуйте, Тамара Игоревна. Нет, Кирилл мне аудиокниги включает.
— Аудиокниги… — она хмыкнула, и в этом звуке было столько пренебрежения. — Это, конечно, хорошо. Но жизнь-то идет. Кириллу всего тридцать два. Ему нужна опора, а не… это.
Она поставила контейнер с голубцами на стол с таким стуком, будто ставила точку в моей судьбе.
Кирилл напрягся.
— Мама, мы же говорили.
— А что говорить? — взвилась она. — Смотреть на это? Как мой сын превращается в сиделку при слепой жене? Я не для этого его растила!
Я молчала, вслушиваясь в каждое слово. Каждое было гвоздем в крышку гроба наших с ней отношений. Но я ждала главного. Того, ради чего все это и затевалось.
— Я уже нашла твоему мужу новую, здоровую жену, — наконец заявила она, обращаясь ко мне. — Девушка хорошая, из приличной семьи. Врач. Понимает, что мужчине нужна забота и нормальная жизнь. А не вот это вот все.
Она обвела рукой комнату, меня, нашу прошлую жизнь.
Я не шелохнулась. Только пальцы чуть крепче сжали подлокотник кресла. Внутри все было спокойно, как на дне замерзшего озера.
Я этого ждала. Мы этого ждали.
— Мама, перестань, — Кирилл подошел и взял ее под локоть. — Пойдем на кухню.
— А что перестань? Я правду говорю! — не унималась она. — Ей же лучше будет, если она тебя отпустит. Не будет твою жизнь губить.
Он почти силой увел ее из комнаты. Я слышала их приглушенные голоса с кухни. Она что-то доказывала, он устало отвечал.
Когда через десять минут входная дверь хлопнула, Кирилл вернулся. Он молча постоял в дверях, глядя на меня.
Я медленно подняла голову, сфокусировала на нем взгляд и четко, без тени слепоты, спросила:
— Ну что. Поймалась?
Кирилл тяжело выдохнул и провел рукой по лицу, стирая с него и усталость, и напряжение последних недель.
Он подошел и опустился на колени передо мной, взял мои руки в свои.
— Поймалась. Как хищник в капкан, который сам же и поставил. Я не думал, что она скажет это так быстро. И так… в лоб.
— Я думала, — ответила я, глядя в его глаза. — Я знала. Это был лишь вопрос времени.
Идея этой жестокой проверки родилась не на пустом месте. Она росла годами, питаясь ядовитыми замечаниями Тамары Игоревны.
Сначала это были мелочи: «Что-то ты бледная, Анечка, болеешь? Кириллу нужна здоровая жена». Потом удары стали точнее: «Детей все нет? Моему сыну нужен наследник».
Она никогда не говорила прямо, всегда — намеками, с заботливой улыбкой, которая была страшнее оскала.
Я списывала это на тяжелый характер, на ее собственную неустроенную жизнь после ухода мужа. Она вцепилась в Кирилла, как в спасательный круг, и топила всех, кто оказывался рядом.
Последней каплей стала авария. Небольшая, просто вмятина на крыле, но я сильно ударилась головой.
Врачи в больнице, чтобы исключить осложнения, прописали капли, расширяющие зрачки.
Пару дней я ходила, щурясь от света, и мир плыл перед глазами. Именно тогда, увидев меня в таком состоянии, свекровь впервые посмотрела на Кирилла с… надеждой.
И проронила: «Вот видишь, сынок, как хрупко женское здоровье. Сегодня видит, а завтра…»
В тот вечер мы все решили. Мы поняли, что полумерами ее не остановить. Нужно было дать ей веревку, чтобы она сама свила себе петлю.
Следующие дни превратились в ад под названием «забота». Тамара Игоревна звонила по пять раз на дню.
— Кирюша, сыночек, ты поел? А Анечке супчик сварил? Ей теперь диетическое нужно. Бедная девочка, такая обуза на твои плечи.
Она пыталась звонить и мне. Я не брала трубку, играя роль раздавленной горем женщины.
Тогда она начала писать сообщения Кириллу, полные ядовитой жалости и практических советов.
«Ты не думай, я все понимаю. Мужчине нужна ласка, нормальная близость. А как с ней теперь? Лежать и бояться задеть».
Кирилл читал мне это вслух, и мы смотрели друг на друга. Это было отвратительно, но необходимо. Мы собирали доказательства ее истинной натуры.
Апогеем стал ее визит через неделю. Она пришла не одна. Рядом с ней стояла миловидная девушка лет двадцати восьми. Та самая «здоровая жена».
— Анечка, познакомься, это Алина, — проворковала Тамара Игоревна, входя без приглашения. — Дочка моей институтской подруги, помнишь, я рассказывала? Она врач-невролог, я попросила ее тебя осмотреть. Просто по-дружески, раз уж она рядом оказалась.
Теперь все встало на свои места. Это была не случайная врач, а заранее подготовленный кандидат. План был куда хитрее, чем мы думали.
Я сидела в том же кресле, изображая полную апатию. Кирилл, которого мать предупредила о визите «за пять минут», стоял рядом, сжав кулаки.
— Мама, я же просил не делать этого, — процедил он. — У Ани есть свой лечащий врач.
— Ой, да что там эти врачи в поликлинике понимают! — отмахнулась свекровь. — Алиночка — специалист высшей категории. Она просто пару вопросов задаст.
Алина подошла ко мне. От нее пахло мятой и стерильностью.
— Анна, здравствуйте. Ваша свекровь очень за вас переживает. Скажите, вы видите свет? Тени?
Я медленно покачала головой, не поднимая глаз.
— Иногда… просто пятна.
— Понятно, — ее голос был ровным, безэмоциональным. — Кирилл, а как у нее с координацией? Она может сама передвигаться по квартире?
Кирилл хотел ответить резко, но я едва заметно сжала его руку. Играем до конца.
— Я ей помогаю, — глухо ответил он.
Тамара Игоревна тут же вклинилась, разливаясь соловьем.
— Алиночка, вы посмотрите, какой у меня сын! Золото, а не мужчина! Все на себе тащит. И работает, и за больной женой ухаживает.
Настоящий герой. Только вот герои тоже устают, правда, сынок?
Она смотрела на Кирилла, ожидая поддержки. Алина смотрела на Кирилла с плохо скрываемым профессиональным интересом, смешанным с женским любопытством.
А я, «слепая», смотрела в пол и видела все. Я видела, как оценивающе Алина скользит взглядом по его фигуре, по обстановке в нашей квартире.
Она была не просто врачом. Она была на смотринах.
— Вам нужен хороший реабилитационный центр, — наконец вынесла вердикт Алина. — И постоянный уход. Это огромная нагрузка на семью. Кирилл, вам понадобится много сил.
— Вот! — всплеснула руками Тамара Игоревна. — Даже специалист говорит! Кирюша, ты не можешь взвалить на себя эту ношу один. Тебе нужна поддержка. Нормальная, здоровая женщина рядом.
Она сделала паузу, давая нам осознать всю глубину ее «заботы». А потом нанесла решающий удар.
— В субботу мы приглашены на ужин к родителям Алины. Они очень хотят с тобой познакомиться, сынок.
В этот момент что-то изменилось. Не во мне — во мне все уже давно было решено. Изменился Кирилл.
Его усталая покорность, которую он так мастерски играл, испарилась.
Плечи расправились, а во взгляде, направленном на мать, появилось что-то такое, от чего даже «специалист высшей категории» Алина сделала едва заметный шаг назад.
— Хорошо, мама, — голос Кирилла прозвучал неожиданно спокойно, даже весело. — Отличное предложение. Мы придем.
Тамара Игоревна просияла. Она даже не заметила этого короткого, но такого важного слова — «мы».
Она услышала только то, что хотела. Что ее план сработал, сын сломлен и готов принять новую судьбу из ее заботливых рук.
— Вот и умница, сынок! — она покровительственно похлопала его по плечу. — Я знала, что ты все поймешь. Алиночка, я же говорила, он у меня разумный мальчик.
Алина вежливо улыбнулась, но ее глаза бегали между Кириллом и мной. Кажется, ее врачебная интуиция подсказывала, что в этом семейном анамнезе не все так просто.
— Тогда в субботу, в семь, у «Старой Праги», — свекровь уже раздавала указания, как полководец, выигравший сражение. — Будь нарядным. И не опаздывай.
Они ушли, оставив за собой шлейф из запаха духов и чувства полной победы.
Когда дверь закрылась, Кирилл повернулся ко мне. Его лицо было жестким.
— Ты уверена, что хочешь довести это до конца? Там.
— Я не просто хочу, — я встала с кресла, впервые за эти недели выпрямившись в полный рост. Я подошла к окну и посмотрела на улицу, на людей, на машины. Как же хорошо просто видеть.
— Я должна. Это больше не игра, Кирилл. Это экзорцизм. Мы должны изгнать ее из нашей жизни.
Все эти годы я была удобной. Тихой, вежливой, понимающей. Я сглаживала углы, оправдывала ее колкости усталостью, находила причины ее поведению. Я так старалась быть «хорошей девочкой», что почти забыла, каково это — быть собой.
Эта слепота, пусть и выдуманная, открыла мне глаза. Я увидела, что за маской заботы скрывается чудовищная ревность и желание полного контроля над жизнью сына.
Она не просто хотела заменить меня. Она хотела стереть меня, доказать, что я была ошибкой, временным недоразумением.
— Что ты хочешь сделать? — спросил он, подходя сзади и обнимая меня за плечи.
— Я хочу прийти на этот ужин. И сесть за стол. И посмотреть в глаза родителям Алины. И ей самой. И твоей матери.
И я хочу, чтобы они увидели, как я поднимаю бокал за их здоровье. Своими собственными руками. Идеально четко видя, куда его ставлю.
В его руках, сжимавших мои плечи, я почувствовала дрожь. Не от страха. От предвкушения.
— Она этого не переживет, — сказал он.
— Это ее выбор, — ответила я. — Она сама назначила эту встречу. Она сама выбрала место казни. Только ошиблась с тем, кого должны казнить.
Суббота наступила быстро. Мы не обсуждали детали. Все было ясно без слов. Я достала из шкафа платье, которое Кирилл подарил мне на годовщину — шелковое, цвета ночного неба.
Надела туфли на высоком каблуке, которые не носила с самой аварии. Сделала укладку и макияж, подчеркнув глаза. Я смотрела на себя в зеркало и видела женщину, готовую к битве.
Кирилл ждал меня в коридоре. Он надел строгий костюм, и в нем не было ничего от «уставшего героя» и «заботливого сиделки». Он был похож на хищника, вышедшего на охоту.
Он протянул мне руку.
— Готова, моя слепая Пенелопа?
Я усмехнулась и вложила свою ладонь в его.
— Веди меня, мой Одиссей. Пора домой. В нашу собственную Итаку. Без всяких назойливых женихов.
Мы вышли из квартиры. Впереди нас ждал ресторан «Старая Прага» и ужин, который никто из его участников уже никогда не сможет забыть.
В ресторане было шумно и пахло дорогим парфюмом и едой. Кирилл вел меня под руку, чуть придерживая, как и положено вести человека, который плохо видит. Последний штрих нашего спектакля.
За большим круглым столом уже сидела вся компания. Тамара Игоревна, разодетая, как на вручение премии, сияла.
Рядом с ней — Алина в элегантном, но строгом платье, и ее родители, интеллигентные люди с настороженными лицами.
При нашем появлении свекровь вскочила.
— Кирюша, наконец-то! А мы вас заждались!
Ее взгляд наткнулся на меня, и улыбка на мгновение дрогнула.
Она явно не ожидала увидеть меня здесь, да еще и в таком виде. Она, видимо, думала, что Кирилл придет один, уже готовый к капитуляции.
— Аня? — в ее голосе прозвучало удивление, смешанное с раздражением. — А ты зачем здесь? Тебе же нужен покой.
— Я не могла пропустить такое важное событие, — ответила я мягко, не поднимая головы и позволяя Кириллу усадить меня на стул. — Кирилл сказал, что вы знакомитесь с новыми людьми.
Отец Алины, представившийся Игорем Матвеевичем, смотрел на нас с недоумением. Его жена, Анна Петровна, тоже.
— Тамара Игоревна, вы не говорили, что Кирилл будет с супругой, — произнес Игорь Матвеевич, явно чувствуя себя неловко.
— Да это… это сюрприз! — нашлась свекровь. — Анечка решила поддержать мужа. Она у нас такая… самоотверженная.
Она произнесла это с такой фальшивой жалостью, что мне захотелось рассмеяться. Но я сдержалась. Время еще не пришло.
Кирилл сел рядом со мной, положив руку мне на колено.
— Мама права. Мы с Аней всегда поддерживаем друг друга. Во всем.
Официант принес меню. Тамара Игоревна тут же перехватила инициативу.
— Анечке ничего не надо, она у нас на диете. Я ей потом домой бульончик передам. Ты, Кирюша, выбирай, не стесняйся. И ты, Алиночка.
Я медленно подняла руку и взяла тяжелую папку меню. Открыла ее. Провела пальцем по строчкам, словно читая. А потом подняла глаза. Прямо на официанта.
— Будьте добры, мне салат с морепродуктами и бокал белого сухого вина, — мой голос прозвучал чисто и уверенно.
За столом повисла звенящая пустота. Отец Алины замер с вилкой в руке. Алина широко раскрыла глаза.
Но самое интересное было на лице Тамары Игоревны. Сначала недоумение. Потом растерянность. И, наконец, проступающий ужас.
— Аня… ты?.. — пролепетала она.
Я повернулась к ней. Я смотрела ей прямо в глаза, не отводя взгляда.
— Я что, Тамара Игоревна?
— Ты… видишь?
— А я когда-то говорила вам, что не вижу? — я чуть склонила голову набок. — Я говорила, что у меня были проблемы после аварии.
Что мир плыл перед глазами. Но вы, кажется, услышали только то, что хотели услышать. Додумали. Поставили диагноз. И даже успели вынести приговор.
Я взяла бокал с водой и сделала маленький глоток. Мои руки не дрожали.
— Что… что все это значит? — подала голос Алина, глядя то на меня, то на Кирилла.
— Это значит, Алина, — ответил Кирилл ровным, холодным тоном, — что моя мать втянула вас в очень некрасивую игру.
Она решила, что моя жена стала для меня обузой, и поспешила найти мне замену. Более здоровую. Более удобную.
Он повернулся к родителям Алины.
— Игорь Матвеевич, Анна Петровна, примите наши извинения. Мы не хотели втягивать вашу семью в это. Но это был единственный способ показать моей матери, как далеко она зашла.
Лицо Тамары Игоревны стало пепельным.
— Кирилл… сынок… я же… я же из лучших побуждений! Я о тебе заботилась!
— Нет, мама, — отрезал он. — Вы заботились не обо мне. Вы упивались своей властью. Вы решили, что имеете право рушить нашу семью, потому что вам так захотелось. Вы не спросили меня, чего хочу я. Вы не попытались помочь Ане. Вы списали ее со счетов в ту же секунду, как увидели ее слабой.
Отец Алины встал. Он был бледен от гнева.
— Тамара Игоревна, я считаю этот ужин оконченным. И наше знакомство — тоже. Использовать мою дочь в качестве «запасного варианта» для вашего сына — это за гранью.
Он положил салфетку на стол и посмотрел на жену и дочь.
— Мы уходим.
Алина встала, ее щеки пылали от унижения. Она бросила на мою свекровь один-единственный взгляд, полный такого презрения, что та съежилась.
Они ушли, не прощаясь. Мы остались втроем за пустым столом.
— Вы довольны? — прошипела Тамара Игоревна, глядя на меня с ненавистью. — Все разрушила! Опозорила меня!
— Это не я вас опозорила, — ответила я спокойно. — Вы сделали это сами. Своими руками. Своими мыслями. Своими поступками.
Я встала. Кирилл тоже поднялся и взял меня за руку.
— Мы уходим, мама. И я не хочу тебя видеть и слышать, пока ты не поймешь, что ты натворила. Не просто извинишься, а именно поймешь. Может, на это уйдет месяц. А может, вся оставшаяся жизнь.
Мы развернулись и пошли к выходу, оставив ее одну в центре дорогого ресторана, посреди руин ее собственного коварства.
На улице был прохладный вечер. Я глубоко вдохнула свежий воздух. Не было чувства оглушительного триумфа.
Было другое — чувство покоя. Словно тяжелая, грязная ноша, которую я тащила много лет, наконец-то свалилась с моих плеч. Мы ничего не говорили. Просто шли, крепко держась за руки.
Мы отстояли свою семью. Мы установили границы. И в этой новой реальности больше не было места для «хороших девочек» и «послушных сыновей». Были только мы. Муж и жена. И этого было более чем достаточно.
Прошло полгода. Мы больше не видели Тамару Игоревну. Кирилл сказал, что она звонила ему пару раз.
Сначала кричала и обвиняла. Потом плакала и жаловалась на одиночество. Он слушал молча и клал трубку.
Он ждал не извинений, а осознания. Но его так и не наступило. Она была как человек, который сжег свой дом, а потом жаловался на холод.
Наша жизнь изменилась. Не внешне — мы жили в той же квартире, ходили на те же работы.
Изменилось внутреннее пространство. Из него исчез постоянный сквозняк чужого мнения, чужих ожиданий. Мы перестали ходить по струнке, боясь издать лишний звук.
Однажды вечером мы сидели на кухне, и Кирилл, помешивая ложкой в чашке, вдруг сказал:
— Знаешь, что самое странное? Я чувствую себя виноватым.
Я посмотрела на него.
— За что?
— За то, что не сделал этого раньше. За то, что позволял ей так долго отравлять нашу жизнь. Я думал, что быть хорошим сыном — значит терпеть. Оказалось, быть хорошим мужем — значит защищать.
Это было самым важным выводом из всей этой истории. Не победа над ней, а победа над собой. Над вбитым с детства чувством долга, которое она превратила в оружие.
Через месяц мы узнали, что я беременна. Это было неожиданно и так правильно, словно сама жизнь решила, что теперь, в этом очищенном пространстве, может зародиться что-то новое.
Мы не стали ей сообщать. Решили, что она узнает когда-нибудь потом, от общих знакомых.
Ее право на участие в нашей жизни было аннулировано. Не нами, а ею самой, в тот вечер в ресторане.
Иногда я думаю о ней. Не со злостью, не с жалостью. А с каким-то холодным любопытством исследователя. Что движет такими людьми? Желание контролировать?
Страх остаться ненужной? Или просто внутренняя пустота, которую можно заполнить, только вмешиваясь в чужие судьбы? У меня нет ответа.
Но я точно знаю одно.
Тот жестокий спектакль со слепотой был необходим. Иногда, чтобы увидеть правду, нужно на время ослепнуть.
А чтобы построить что-то свое, нужно до основания разрушить то, что тебе навязали. И пусть на руинах останется сидеть тот, кто и принес с собой разрушение.
