— Ты что натворил, ненормальный?! — закричала Юля на мужа.
Он стоял посреди комнаты и смотрел на жену. До этого момента Юлия сидела к нему спиной, сгорбившись над ноутбуком. Большие чёрные наушники полностью закрывали её уши, создавая вокруг её головы непроницаемый кокон из музыки и отстранённости. Для него этот кокон был крепостью, за стенами которой она жила своей, отдельной, тайной жизнью. Он видел, как её пальцы быстро бегают по клавиатуре, и в каждом этом движении ему мерещился шифр, который он не мог разгадать.
Он не помнил, когда это началось. Может, неделю назад, когда она улыбнулась экрану, не ему. Может, месяц, когда стала задерживаться на работе, объясняя это срочными делами. А может, всё началось гораздо раньше, и он просто не замечал, ослеплённый привычным уютом и доверием. Теперь доверия не было. Был только тихий, ядовитый шёпот в голове, который превращал любую мелочь в улику. Короткий ответ. Слишком долгий взгляд в окно. Телефон, который она теперь всегда клала экраном вниз.
Сегодня этот шёпот превратился в оглушительный рёв. Он ходил по комнате за её спиной, как хищник, выслеживающий добычу. Он видел её отражение в тёмном стекле книжного шкафа: сосредоточенное лицо, чуть приоткрытые губы. Он не видел работающую женщину. Он видел предательницу, которая прямо сейчас, в нескольких метрах от него, договаривалась о встрече, флиртовала, стирала следы. Ревность была не чувством, она была физическим состоянием — горячей волной, поднимавшейся от живота к горлу, заставляя сжимать кулаки до боли в костяшках.
Её телефон лежал на краю стола. Чёрный прямоугольник из стекла и металла, маленький ящик Пандоры, хранивший ответы на все его вопросы. Не знать было мучительнее, чем узнать самое страшное. Узнать — означало получить определённость, конец пытки. Он дождался момента, когда она полностью ушла в свой мир, откинувшись на спинку кресла и закрыв глаза на секунду, видимо, слушая какой-то особенно приятный музыкальный фрагмент. Бесшумно, на цыпочках, он подошёл к столу. Рука сама протянулась и взяла холодный, гладкий аппарат. Сердце колотилось о рёбра так, что казалось, она должна была это услышать даже сквозь музыку.
Он забился в угол комнаты, в кресло, спиной к ней. Пароль он знал — дата их свадьбы. Какая ирония. Его пальцы дрожали, когда он вводил цифры. Экран вспыхнул, открывая доступ к её душе. Он вгрызся взглядом в иконки мессенджеров. Открывал их один за другим, лихорадочно листая диалоги. Ничего. Переписка с мамой. Рабочий чат с коллегами, полный скучных терминов и отчётов. Обсуждение нового фитнес-клуба с подругой. Общие фразы. Ни одного двусмысленного слова, ни одного подозрительного имени, ни одной удалённой переписки. Скука. Быт. Работа.
Он проверил галерею. Сотни фотографий: их отпуск, их кот, её селфи, скриншоты каких-то рецептов. Ничего. Пустота. И эта пустота была оскорбительнее любого предательства. Она означала, что он сошёл с ума. Что нет никакого заговора. Что проблема не в ней, а в нём, в его больном воображении. Это было невыносимо. Признать себя параноиком, идиотом, одержимым ревнивцем? Нет. Ярость, не нашедшая выхода, требовала жертвы.
Его пальцы сжались на корпусе телефона. Он смотрел на гладкий чёрный экран, который только что посмеялся над ним своим безразличием. Внутри него что-то лопнуло. С коротким, утробным рыком он поднял руку и со всей силы ударил телефоном об угол массивного дубового стола.
Острый, сухой треск, похожий на звук ломающейся кости, прорезал воздух. Он был настолько громким и резким, что пробился даже сквозь плотную стену музыки.
Юлия вздрогнула. Движение было резким, как от удара током. Она медленно, очень медленно, стянула с головы наушники. Музыка, вырвавшись из них, заполнила комнату тонким, писклявым звуком. Она повернулась. Её взгляд сначала нашёл его, стоящего с занесённой рукой, а затем опустился на стол. На полированной поверхности, среди сверкающей крошки, лежали останки её смартфона. Экран превратился в густую паутину трещин, из которой сочился мёртвый цифровой свет. Она смотрела на это несколько секунд, а затем перевела взгляд на мужа. Её лицо не выражало ничего. Не было ни страха, ни гнева, ни удивления. Только холодное, бесстрастное наблюдение, будто она была не жертвой, а судьёй, изучающим место преступления.
Он тяжело дышал, как будто только что пробежал марафон. В глазах, устремлённых на неё, не было ни раскаяния, ни страха. Только дикая, выгоревшая пустота и остатки того пламени, что заставило его совершить этот поступок. Он не извинялся. Он ждал. Ждал её реакции, её крика, её слёз — любого подтверждения, что его удар достиг цели. Юлия медленно, с какой-то неестественной грацией, поднялась со стула. Она не смотрела на осколки. Она смотрела ему прямо в глаза, и её взгляд был таким же холодным и ясным, как зимнее небо.
— Ты что натворил?! Зачем ты это сделал?! — её голос не дрогнул. Он был ровным, почти безразличным, и от этого спокойствия по спине Кирилла пробежал холодок, куда более неприятный, чем тот, что он ожидал от истерики. Это не был вопрос, требующий ответа. Это была констатация факта. Факт вторжения.
Он дёрнул плечом, пытаясь сбросить с себя оцепенение и нащупать привычную почву гнева и самооправдания.
— А что мне оставалось делать? Ты в последнее время сама не своя! Вечно в этом телефоне, вечно с кем-то переписываешься, улыбаешься этому экрану, а не мне! Я должен был знать!
Его слова падали в тишину комнаты глухо, как комья земли в могилу. Он говорил о своих чувствах, о своих подозрениях, выставляя их как неопровержимое доказательство её вины. Он сам не заметил, как перешёл черту, за которой его паранойя стала для него важнее реальности. Он не просто искал улики, он был разочарован тем, что их не нашёл.
И он совершил вторую ошибку, добившую остатки их брака. Он с вызовом посмотрел на неё, на обломки телефона, и бросил фразу, которая должна была стать его оправданием, но стала приговором.
— Я ничего не нашёл!
Он сказал это так, будто её невиновность была досадной помехой, будто она обманула его, оказавшись чистой. В этот момент для Юлии всё встало на свои места. Дело было не в телефоне. И даже не в ревности. Дело было в его праве вторгаться, проверять, судить. В его праве на её жизнь, которое он присвоил себе без её ведома. Она увидела перед собой не любящего мужчину, сходящего с ума от страха её потерять, а мелкого тирана, разочарованного тем, что его подданная не совершила преступления, за которое он уже приготовил ей наказание.
— Какого чёрта ты вообще полез ко мне в телефон?! А потом ещё и разбил его, ничего не найдя! У тебя совсем уже крыша поехала на фоне ревности?!
Она замолчала. Она просто смотрела на него, и в её глазах Кирилл впервые увидел не любовь, не обиду, а что-то совершенно иное. Это был взгляд энтомолога, изучающего странное и отвратительное насекомое. Она медленно обошла его, держась на расстоянии, словно боясь испачкаться. Её молчание давило, становилось плотным, осязаемым. Оно было громче любого крика. Он хотел что-то сказать, продолжить свои обвинения, но слова застряли в горле. Он не знал, как говорить с этой новой, незнакомой ему женщиной.
Её взгляд скользнул по комнате и остановился. В углу, подсвеченный синими и красными светодиодами, стоял его алтарь. Его гордость. Его мир. Игровой компьютер, который он собирал три года. Он вложил в него не просто деньги — он вложил в него свою душу. Каждый компонент был тщательно подобран, каждый провод аккуратно уложен. Огромный чёрный системный блок, похожий на футуристический монолит. Два изогнутых дорогих монитора, стоявших рядом, как порталы в другие вселенные. Механическая клавиатура, переливающаяся всеми цветами радуги. Это было не просто железо. Это было его святилище, место, где он был богом, где он побеждал, где он был кем-то большим, чем просто Кирилл.
Она сделала первый шаг в сторону этого угла. Медленно. Целенаправленно. Кирилл замер, наблюдая за ней. Он ещё не понимал. В его голове не укладывалось, что может произойти дальше. Ярость женщины для него всегда ассоциировалась с посудой, с криками, с хлопаньем дверью. С чем-то бытовым и предсказуемым. Но в её движениях не было ничего бытового. В них была холодная, ледяная логика возмездия. Она шла не к выходу. Она шла к его сердцу, вынесенному за пределы тела и заключённому в корпус из металла и пластика.
Кирилл смотрел, как она подходит к его углу. Сначала это было просто наблюдение, лишённое мысли, как человек смотрит на приближающийся поезд, ещё не осознавая, что стоит на рельсах. Он видел её спину, напряжённую, как натянутая тетива. Видел, как она остановилась перед столом, окинув его творение долгим, оценивающим взглядом. Этот взгляд не содержал ни зависти, ни восхищения. Это был взгляд мясника, прикидывающего, как лучше разделать тушу.
Она не стала возиться с проводами. Ей это было не нужно. Она наклонилась, обхватив обеими руками тяжёлый, гудящий системный блок. Кирилл почувствовал, как мышцы на её руках напряглись под тонкой тканью блузки. Он помнил, как жаловался, что этот корпус слишком тяжёлый, чтобы лишний раз его двигать. Она подняла его. Легко, без видимых усилий, будто он был набит не сложнейшей электроникой, а ватой. На секунду она замерла, держа его на весу, и в этот момент Кирилл наконец всё понял. Но было поздно. Его тело отказалось подчиняться. Он хотел крикнуть, броситься вперёд, остановить её, но его ноги будто вросли в пол, а из горла не вырвалось ни звука. Он мог только смотреть.
Со всей силы, вложив в движение вес своего тела, Юлия ударила системный блок об острый угол дубового стола.
Раздался не просто треск. Раздался многослойный, отвратительный хруст, в котором смешались воедино стон гнущегося металла, треск лопающегося пластика боковой панели и глухой, тошнотворный щелчок чего-то внутри — возможно, материнской платы, ломающейся пополам. Системный блок с грохотом упал на пол, вывалив из разорванного бока спутанные кишки проводов и осколки зелёного текстолита. Один из кулеров, сорванный с креплений, сделал несколько оборотов по инерции и замер. Из вентиляционных отверстий потянуло тонкой струйкой едкого дыма — запахом сгоревших микросхем и умирающего железа.
Но она не закончила. Это было только начало. Её лицо не изменилось. Оно оставалось маской холодного, сосредоточенного безразличия. Она выпрямилась и перевела взгляд на мониторы. Его два сокровища. Его глаза в мир бесконечных войн и фантастических приключений. Она взяла первый, тот, что слева. Аккуратно, двумя руками, будто это был поднос с дорогими бокалами. Она развернула его и, не замахиваясь, просто сбросила его на пол. Экраном вниз.
Звук был совершенно другим. Не глухой удар, а короткий, шипящий треск, будто на раскалённую сковороду плеснули воды. Звук тысяч микроскопических разломов, мгновенно покрывших всю поверхность жидких кристаллов. Она не дала ему времени осознать потерю. Она тут же взяла второй монитор, точно так же, и повторила действие. Ещё один такой же шипящий хруст. Теперь у его ног лежали два мёртвых чёрных прямоугольника, их экраны напоминали замёрзшую, потрескавшуюся поверхность чёрного озера.
Кирилл стоял как истукан. Он смотрел на руины своего мира. Три года его жизни, его вечеров, его сбережений, его гордости лежали на полу в виде груды бесполезного мусора. Но ужас был не в этом. Ужас был в том, что он смотрел на свою жену и понимал, что никогда по-настоящему её не знал. Он видел в ней мягкость, уступчивость, иногда — капризы и обиды. Он никогда не видел в ней этой ледяной, безжалостной эффективности. Она не крушила всё подряд в слепой ярости. Она нанесла три точечных, выверенных, смертельных удара по самым важным целям. Она уничтожила мозг, а затем ослепила глаза.
Она отступила на шаг от обломков, вытерла ладони друг о друга, словно стряхивая невидимую пыль, и только тогда посмотрела на него. Её голос прозвучал в оглушительной тишине комнаты, как удар скальпеля.
— Вот теперь мы квиты, — холодно произнесла Юлия, глядя не на него, а сквозь него, на обломки его гордости. — В твоём компьютере я тоже ничего не нашла. Но в отличие от тебя, я и не искала. А теперь убирай этот мусор. И свой, и мой.
Оцепенение Кирилла лопнуло, как перегретый конденсатор. Команда Юлии — «убирай этот мусор» — пронзила вакуум его шока и ударила прямо в центр униженного самолюбия. Он медленно поднял на неё взгляд, и в его глазах больше не было ревности или растерянности. Там была тёмная, вязкая ненависть. Он смотрел не на жену, а на чудовище, которое только что вырвалось из привычной и любимой оболочки.
— Ты… — его голос был хриплым, сдавленным, будто он заново учился говорить. — Ты хоть понимаешь, что ты сделала?
Она не удостоила обломки даже взглядом. Её внимание было полностью сосредоточено на нём.
— Я восстановила равновесие, — спокойно ответила Юлия. — Ты разрушил мой мир, я — твой. Всё честно. Маленький, карманный мир за твой большой, стационарный. По-моему, обмен даже в твою пользу.
Эта логика, эта чудовищная, извращённая справедливость окончательно вывела его из ступора. Ярость, которую он чувствовал раньше, была детской обидой по сравнению с тем, что поднялось в нём сейчас.
— Равновесие? — он рассмеялся. Смех получился коротким, лающим, лишённым веселья. — Да ты просто больная! Психопатка! В тебе нет ничего живого. Ты не кричала, не плакала. Ты просто подошла и хладнокровно всё уничтожила. Как машина. Кто так поступает? Нормальный человек так не поступает!
Он сделал шаг к ней, впервые за весь вечер сокращая дистанцию. Он больше не боялся её спокойствия, теперь оно казалось ему симптомом страшной болезни.
— А как поступает нормальный человек, Кирилл? — Юлия не отступила ни на сантиметр. — Нормальный человек втихаря берёт чужой телефон? Проверяет его, как мелкий воришка, а потом, не найдя доказательств своей правоты, в бессильной злобе разбивает его? Это поведение нормального, взрослого мужчины? Или поведение капризного ребёнка, у которого не получилось подсмотреть ответы в чужой тетради?
Каждое её слово было точным, выверенным ударом. Она не защищалась. Она вскрывала его, как хирург вскрывает гнойный нарыв.
— Это была моя гордость! Я собирал его годами! — выкрикнул он, ткнув пальцем в сторону дымящихся руин. — Это было моё!
— Вот именно, — кивнула Юлия, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на брезгливость. — Это и есть вся твоя гордость. Коробка с проводами. Мир, в котором ты мог быть кем угодно, потому что в настоящем мире ты — никто. Жалкий, неуверенный в себе мальчишка, который боится, что его женщина может быть счастлива без него. Тебе ведь не доказательства измены были нужны. Тебе нужно было подтверждение, что ты — центр её вселенной. А когда ты его не получил, ты решил эту вселенную уничтожить. Она оказалась маленькой, всего лишь телефон. Но большего ты и не стоишь.
Его лицо исказилось. Он хотел ударить её, но не мог. Не потому что боялся или считал это неправильным. А потому что понимал: физический удар будет окончательным признанием её правоты, признанием его бессилия перед её словами. Он мог уничтожать только неодушевлённые предметы.
— А ты? — прошипел он. — Ты думаешь, ты лучше? Вся в своей работе, в своих проектах! Строишь из себя сильную и независимую, а на самом деле — пустая, холодная тварь, не способная ни на одно настоящее чувство! Тебе ведь плевать было на этот телефон! Тебе просто нужен был повод, чтобы показать свою силу, чтобы унизить меня, растоптать то единственное, что было мне по-настоящему дорого!
— Ошибаешься, — её голос стал совсем тихим, но от этого ещё более весомым. — Мне было дорого нечто другое. Моё уважение к тебе. Моё доверие. Моя вера в то, что рядом со мной взрослый партнёр, а не инфантильный параноик. Ты уничтожил это первым, когда полез в мой телефон. А я просто убрала мусор. И свой, и твой.
Они замолчали. Спор был окончен. Все слова были сказаны, все обвинения брошены, все маски сорваны. Они стояли посреди комнаты, заваленной обломками их жизни. Запах горелого пластика смешивался с запахом окончательного распада. Это была выжженная земля. Не было ни победителей, ни проигравших. Только два человека, которые только что с хирургической точностью уничтожили друг друга, не оставив ни малейшего шанса на восстановление. Они смотрели друг на друга, и во взглядах не было больше ничего — ни любви, ни ненависти, ни обиды. Только пустота. Абсолютная, бездонная пустота на месте того, что когда-то было их семьёй…
