— Дай ключи от своей машины, мне на базу отдыха ехать, — бросил Максим, не отрываясь от своего занятия.
Горячий пар с шипением вырывался из-под утюга, расправляя последнюю упрямую складку на белоснежном воротнике рубашки. Он делал это с нарочитой небрежностью, словно сам факт того, что он гладит себе одежду, уже был подвигом. Его просьба прозвучала не как просьба, а как констатация факта, как будто он просто озвучивал очевидный пункт в списке своих утренних дел.
Алина, сидевшая за кухонным столом, медленно сделала глоток кофе. Она не посмотрела в его сторону. Её взгляд был устремлён в окно, на серое полотно двора, где под моросящим дождём блестели крыши машин.
— Такси, — её голос был ровным и спокойным, лишённым всяких эмоций. Просто одно слово, брошенное в пространство.
Звук утюга оборвался. Максим выключил его и с глухим стуком поставил на гладильную доску. Он повернулся. Его лицо, только что выражавшее снисходительное спокойствие, начало медленно меняться.
— Что? Какое ещё такси? — он говорил так, будто она сморозила несусветную глупость. — У нас машина под окном стоит.
— У меня стоит машина, — поправила Алина, аккуратно ставя пустую чашку на блюдце. Звук фарфора о фарфор прозвучал в утренней тишине неестественно громко. Она наконец повернула голову и посмотрела на него. Прямо, без вызова, но и без тени сомнения. — А ты свою об столб размотал, когда пьяный катался. И прав лишился. Забыл?
— И что тут такого? Бывает! Сейчас то у меня нет машины, поэтому я и возьму твою!
— Это твоя проблема, милый мой, что у тебя больше нет машины! Это ты сел за руль в состоянии нестояния, так что даже не проси мою машину! Ты за её руль никогда не сядешь!
Каждое слово было произнесено чётко, как будто она зачитывала приговор. Ни упрёка, ни злости, только сухие факты, от которых невозможно было отмахнуться. Воздух в кухне загустел. Максим медленно прошёл к столу и навис над ней. Он не касался её, но всё его тело, крупное, сильное, было инструментом давления. Он привык, что этого обычно достаточно.
— Алина, не зли меня. Я сказал, дай ключи.
Она не отстранилась и не вжалась в стул. Она просто подняла на него глаза. В её взгляде не было страха, только холодная, отстранённая усталость. Она видела эту сцену уже десятки раз, просто в разных декорациях.
— Нет. Ты за руль моего автомобиля не сядешь. Никогда.
Последнее слово она произнесла тише, но оно ударило сильнее, чем любой крик. Оно было окончательным, как точка, поставленная в конце длинного и мучительного предложения.
Его лицо побагровело. Контроль, который он так ценил в себе, начал давать трещины.
— Ты с ума сошла?! Как я поеду на корпоратив на такси? Как нищеброд?! Перед всем отделом! Ты специально это делаешь! Хочешь унизить меня перед мужиками!
Он не кричал, но его голос вибрировал от сдерживаемой ярости. Он перешёл на «ты», как всегда делал, когда чувствовал, что теряет позицию. Это было его оружие — перевести всё в плоскость личного оскорбления, заставить её защищаться, оправдываться. Но она не защищалась. Она молча смотрела на него, позволяя его словам падать в пустоту. Она дала ему выговориться, выплеснуть весь этот яд.
Когда он замолчал, тяжело дыша, она сделала то, чего он никак не ожидал. Она взяла со стола свой телефон и протянула ему. На её губах появилась едва заметная, горькая усмешка.
— На, — сказала она всё тем же ровным голосом. — Звони маме. Может, она тебе свою колымагу даст.
Он замер, глядя то на телефон в её руке, то ей в лицо, не в силах до конца осознать степень её насмешки. Алина не убирала руку, её взгляд стал ещё жёстче.
— Только не забудь ей напомнить, что у тебя прав нет.
Он выхватил телефон из её руки с такой силой, словно хотел сломать. Его пальцы с ненавистью забегали по экрану, набирая заученный наизусть номер. Алина спокойно поднялась, взяла свою чашку и пошла к раковине, демонстративно повернувшись к нему спиной. Представление было окончено. Начинался второй акт.
— Мам, это я, — его голос, ещё секунду назад звеневший от ярости, мгновенно сменил тональность. В нём появились просительные, почти детские нотки, которые он приберегал исключительно для общения с матерью.
Алина слышала этот голос не раз. Это был голос маленького мальчика, которого обидели в песочнице, и он прибежал жаловаться единственному человеку в мире, кто всегда был на его стороне. Она медленно сполоснула чашку под струёй воды, поставила её в сушилку и взяла тряпку. Она не спешила. Каждое её движение было демонстративно размеренным, словно она жила в другом, более медленном и спокойном мире, куда не долетали отголоски его телефонной драмы.
— Да нет, всё нормально… Почти. Я тебе чего звоню… У меня корпоратив сегодня, за город ехать. Алина мне скандал устроила, ключи от машины не даёт.
Он сделал паузу, слушая щебетание в трубке. Алина вытирала идеально чистую столешницу, двигая тряпкой с выверенной методичностью. Она представляла, что сейчас говорит Светлана Анатольевна. Что-то про «совсем распоясалась», про «не ценит такого мужа», про «я же тебе говорила». Этот скрипт был ей знаком до боли, до тошноты.
— Да, я ей то же самое говорю! Что это унижение! Что я как последний дурак теперь должен… Нет, ты представляешь, нет! Говорит, вызывай такси. Сказала, никогда не даст. Вообще.
Он нервно ходил по кухне, от стены до стены, словно запертый в клетке зверь, и телефонная трубка была его единственной связью с волей. Он бросал короткие, злобные взгляды на спину Алины, но она не оборачивалась. Она была глухой стеной, от которой отскакивали его эмоции. Это бесило его ещё больше. Он нуждался в зрителе для своего спектакля, а главный зритель демонстративно покинул зал.
— Почему? Да потому что! Припомнила мне ту историю… Ну да, с правами… Да что там вспоминать, с кем не бывает! — он махнул рукой, словно отгоняя назойливую муху, хотя говорил с невидимым собеседником. — Так она теперь этим попрекает! Вцепилась, как будто я у неё последнее отнял!
Алина открыла холодильник, достала йогурт. Сняла крышку, взяла ложку. Она ела стоя, у окна, продолжая смотреть на унылый пейзаж за стеклом. Дождь усилился. Капли барабанили по металлическому отливу, создавая свой собственный, равнодушный аккомпанемент к его разговору.
— Твоя? Мам, ты серьёзно? — голос Максима снова изменился. Теперь в нём звучало неподдельное облегчение и зарождающийся триумф. Он замер посреди кухни, его лицо просветлело. — Конечно, подъеду! Да она заведётся, куда она денется! Мам, ты меня просто спасаешь! Спасибо! Всё, целую, скоро буду!
Он сбросил вызов и с силой положил телефон на стол. Звук удара пластика о дерево был резким и вызывающим. Он посмотрел на Алину, которая как раз выбрасывала пустой стаканчик из-под йогурта в ведро. В его глазах плясали победные огоньки. Он выиграл этот раунд. Он нашёл выход. Он доказал ей, что она — не центр его вселенной, что есть и другие, кто готов прийти ему на помощь.
— Ну вот. Видишь? Не все в этом мире такие, как ты. Есть ещё нормальные, любящие люди, которые готовы помочь, а не вставлять палки в колёса.
Он говорил это свысока, с чувством полного морального превосходства. Он ждал, что она огрызнётся, что-то скажет в ответ, но Алина лишь молча закрыла дверцу шкафа.
— Я очень рада за тебя, Максим, — сказала она, так и не повернувшись. — И за твою маму тоже.
Затем она вышла из кухни, оставив его одного в его маленьком триумфе. Он постоял ещё мгновение, наслаждаясь своей победой, а затем прошёл в комнату, схватил с гладильной доски свежевыглаженную рубашку и начал одеваться. Он одержал тактическую победу, заставив её замолчать и найдя себе транспорт. Но где-то на задворках сознания шевелилось неприятное чувство, что на самом деле он проиграл что-то гораздо более важное. Он просто ещё не понимал, что именно.
За полночь стрелки часов перевалили уже давно. Алина не спала. Она сидела в гостиной с книгой на коленях, но не читала её. Свет от торшера падал на страницы, но буквы не складывались в слова. Она просто ждала, прислушиваясь к ночным звукам дома. Она знала, что это случится. Не знала, как именно, но была уверена в неизбежности финала.
Сначала она услышала глухой скрежет у двери, потом неуверенное, шаркающее копошение. Ключ долго не мог найти скважину. Наконец, замок щёлкнул, и дверь распахнулась. На пороге стоял Максим. Он был мокрый от дождя, волосы прилипли ко лбу, дорогая рубашка, которую он так тщательно гладил утром, превратилась в мятую тряпку. Он был пьян. Но это была не та весёлая или агрессивная стадия опьянения, которую она знала. Это было опьянение поражения. Он был сломлен.
Он вошёл, не глядя на неё, и молча прошёл к журнальному столику. Из внутреннего кармана пиджака он достал сложенный вчетверо, измятый лист бумаги и бросил его на стеклянную поверхность. Протокол. Белый бланк с синими чернилами, который выглядел в тусклом свете комнаты как свидетельство о смерти.
Алина не пошевелилась. Она смотрела на него, на его ссутулившиеся плечи, на то, как он тяжело опустился в кресло, откинув голову назад. Он не сказал ни слова. Но за его спиной, в дверном проёме, выросла вторая фигура. Светлана Анатольевна. Она была в распахнутом пальто, её лицо было суровым и решительным, как у полководца, прибывшего на поле проигранного сражения. Она вошла, закрыла за собой дверь и, не снимая пальто, устремила свой взгляд на Алину.
— Довольна? — голос матери был твёрд, как сталь. В нём не было вопроса, только обвинение.
Алина медленно закрыла книгу и положила её рядом с собой.
— Чему я должна быть довольна, Светлана Анатольевна?
— Всему! — она обвела рукой комнату, указывая на своего сына, который сидел в кресле с закрытыми глазами. — Ты же этого добивалась! Довела парня! Смотри, что ты наделала!
Она подошла ближе, её энергия заполняла всё пространство. Максим сидел неподвижно, играя роль жертвы, которую ему так охотно предоставила мать.
— Если бы ты дала ему свою машину, нормальную, человеческую машину, ничего бы этого не было! — продолжала она, повышая голос. — Но нет! Тебе же надо было характер свой показать! Надо было унизить его! Заставила его ехать на моей старушке!
— Ваша «старушка» исправна, — ровно ответила Алина. — И она не имеет никакого отношения к тому, что ваш сын не умеет пить. Или не умеет не садиться за руль, когда выпьет.
— Не смей! — взвилась Светлана Анатольевна. — Он бы не попал ни в какую аварию на твоей машине! У тебя и тормоза лучше, и сама она новее! Его бы просто пропустили на дороге, а на мою старую никто и не смотрит! Он зацепил другую машину на парковке, потому что габаритов не почувствовал! Потому что привык к хорошему, а ты его этого лишила!
Абсурдность обвинения была настолько чудовищной, что на мгновение Алина потеряла дар речи. Они обвиняли её не в том, что она отказала пьянице, а в том, что предоставила ему недостаточно хороший инструмент для совершения правонарушения.
— Ты права, мамуль… — вдруг подал голос Максим, не открывая глаз. Голос был глухим и жалким. — Она специально это сделала. Просто ненавидит меня.
Это была отточенная тактика. Он поддакивал, подливая масла в огонь, а мать бросалась в атаку с удвоенной силой.
— Слышишь?! Слышишь, что ребёнок говорит?! Ты его просто подставила! Специально! Чтобы он разбился на моей машине, а твоя целенькая стояла под окном! Ты же знала, что там корпоратив, что он выпьет! Ты хотела, чтобы так всё и закончилось!
Светлана Анатольевна стояла над ней, почти крича ей в лицо. Её щёки раскраснелись, в глазах стояла праведная ярость защищающей своего детёныша волчицы. Алина смотрела на эту пару — на раздавленного тридцатилетнего «ребёнка» и его яростную защитницу. И в её взгляде больше не было обороны. Только холодный, кристальный лёд. Она молча выслушала всё до последнего слова, а затем медленно, очень медленно подняла на них глаза. Представление закончилось. Начинался приговор.
Алина медленно поднялась с дивана. Движение было плавным, лишённым резкости, но в нём была такая окончательность, что Светлана Анатольевна невольно отступила на полшага назад. Алина не стала повышать голос. Она посмотрела на свекровь так, как смотрят на неразумное, но очень предсказуемое существо.
— Нет, Светлана Анатольевна. Я не хотела, чтобы так всё закончилось. Я знала, что так всё закончится. Это большая разница, — её голос был тихим, но он резал по живому, проникая под кожу лучше любого крика. — Вы думаете, я не дала ему машину из вредности? Из желания унизить? Нет. Я не дала ему машину, потому что он безответственный, инфантильный алкоголик, которого вы воспитали.
Максим в кресле дёрнулся, словно его ударили, и приоткрыл глаза. Лицо матери исказилось.
— Да как ты…
— Молчать, — оборвала её Алина. Всего одно слово, произнесённое без нажима, но с такой ледяной властью, что Светлана Анатольевна захлебнулась воздухом и замолчала.
Алина перевела взгляд на мужа. На её губах играла усмешка, полная презрения и усталости.
— Ты думаешь, дело в машине? В железяке? Дело в тебе, Максим. В том, что тебе тридцать лет, а ты до сих пор решаешь проблемы звонком маме. Тебе не дали игрушку — ты наябедничал. Тебя поймали за нарушением закона — ты привёл маму, чтобы она отругала «плохую» жену. Твоя мать не любит тебя, она тебя обслуживает. Она — твой вечный костыль, без которого ты не можешь сделать и шага. Она решает твои проблемы, даёт тебе свои старые вещи, оправдывает твои пьянки и выгораживает твою никчёмность.
Каждое слово было точным, выверенным ударом. Она не оскорбляла, она вскрывала их многолетнюю ложь, как хирург вскрывает гнойник.
— Ты разбил свою машину — виноват столб. Ты лишился прав — виноват инспектор. Ты разбил машину матери — виновата я, потому что не дала свою. У тебя никогда не бывает виноватых в зеркале, Максим. Только в отражении. А сегодня ты пробил дно. Ты не просто сел за руль без прав. Ты сел за него пьяным. Ты не мужик, которого унизили, отказав в машине. Ты — опасный для общества ребёнок, которому нельзя доверять ничего сложнее пульта от телевизора.
Она выдержала паузу, давая им обоим осознать сказанное. Светлана Анатольевна смотрела на неё с ужасом, словно видела чудовище. Она хотела что-то сказать, но не находила слов. Все её заученные реплики про «заботу» и «материнскую любовь» были только что уничтожены.
Алина снова повернулась к свекрови. Её лицо было абсолютно спокойным.
— Забирайте своего мальчика, Светлана Анатольевна. Отведите его домой. Положите спать. Завтра утром дайте ему рассолу и денег на штраф. Делайте то, что вы делали всегда. Только теперь вы будете делать это без меня.
Она подошла к торшеру, взяла с дивана свою книгу и, не глядя на них, пошла в спальню. Она не хлопнула дверью. Она просто прикрыла её за собой, отрезая себя от них.
В гостиной повисла пустота. Максим медленно поднял голову и посмотрел на мать мутным, ничего не понимающим взглядом. Светлана Анатольевна, очнувшись от ступора, подскочила к нему. Она не кричала. Она суетливо, почти испуганно, начала поднимать его с кресла, поддерживая под руку, как дряхлого старика.
— Пойдём, сынок… пойдём отсюда… пойдём домой…
Он подчинился. Опираясь на неё, он, шатаясь, побрёл к выходу. Мать и сын, связанные одной порочной, удушающей связью, покинули квартиру. Дверь за ними тихо закрылась. В квартире стало абсолютно тихо. Но это была не тишина скандала. Это была тишина освобождения…
