— Всё! Мне надоело! Собирай свои манатки и вали к своей мамочке! — Мишин голос, сорвавшийся на визг, ударил в стены и отскочил от них, заполнив небольшую прихожую запахом озона, как после грозы. Он стоял, расставив ноги и ткнув толстым пальцем в сторону входной двери, весь красный, налитой злобой, как перезрелый помидор, готовый вот-вот лопнуть. — Это моя квартира, поняла? Моя!
Светлана, до этого момента облокотившаяся на дверной косяк и молча выслушивавшая его получасовую тираду, вдруг медленно выпрямилась. Её движение было плавным, почти ленивым, но в нём чувствовалась проснувшаяся сила. Спина стала прямой, как натянутая струна, подбородок чуть приподнялся, а плечи расправились. Взгляд, до этого уставший и безразличный, сфокусировался на нём, стал твёрдым, как закалённая сталь, и неприятно холодным. Миша даже на мгновение сбился, ощутив этот внезапный укол холода.
— Сядь, Миша. И закрой рот, — отчеканила она. Голос был ровным, без единой дрогнувшей ноты, и от этого спокойствия его собственная ярость показалась ему вдруг какой-то жалкой и базарной.
— Что? Ты что себе позволяешь?! — попытался он снова завестись, но запал уже угас. — Пошла отсюда вон я тебе говорю!
— Стоять, Миша! Я из этой квартиры никуда не поеду! Её покупали и твои, и мои родители, так что делить мы её будем поровну, что бы ты тут сейчас себе не напридумывал!
Она сделала шаг вперёд, и Миша невольно отступил к стене. Пропасть между ними, казалось, заполнилась льдом.
— Так что слушай сюда внимательно, потому что повторять я не буду, — продолжила Светлана, глядя ему прямо в глаза, и он почувствовал себя не хозяином положения, а нашкодившим подростком. — С этой минуты мы не муж и жена. Мы соседи. Соседи в коммунальной квартире, вынужденные делить общую площадь до тех пор, пока она не будет продана, а деньги — поделены. И я тебе очень советую не трогать мои вещи. Мою половину холодильника не трогаешь. В мои кастрюли не заглядываешь. И не дай бог тебе съесть что-то из моей еды. Потому что с этой секунды всё общее для нас закончилось. Начался раздел имущества. Понятно?
Он молча хлопал глазами, не находя слов. Весь заготовленный им сценарий, в котором она плачет, умоляет, а он великодушно её вышвыривает, рассыпался в прах. Перед ним стоял совершенно чужой, незнакомый человек.
Светлана обошла его, не удостоив больше взглядом, прошла на кухню. Миша слышал, как уверенно щёлкнула дверца шкафчика. Она вернулась в комнату с открытой пачкой овсяного печенья в руках. Не торопясь, прошла к дивану, на котором он ещё пять минут назад сидел, ощущая себя царём и богом, и устроилась на его краю. С характерным щелчком включила телевизор. На экране возникла какая-то дурацкая викторина.
Она откусила печенье. Громкий, вызывающий хруст разрезал напряжённую атмосферу в комнате. Светлана смотрела на экран, на безжизненно улыбающегося ведущего, и её лицо не выражало абсолютно ничего, кроме лёгкой скуки. Она полностью, демонстративно вычеркнула его из своего мира.
Миша стоял посреди комнаты, как истукан. Воздух с шумом вырвался из его лёгких. Война, которую он так уверенно начал, только что перешла в совершенно новую, холодную и непонятную для него стадию. И он с ужасом осознал, что в этой войне он безоружен.
Прошла неделя. Неделя густого, вязкого молчания, которое было громче любых криков. Квартира, некогда общее гнездо, превратилась в демаркационную зону, разделённую невидимыми, но абсолютно реальными границами. Они двигались по ней, как два враждующих призрака, случайно запертых в одном склепе. Утром на кухне они действовали с выверенной точностью сапёров, стараясь не пересечься, не столкнуться взглядами, не дотронуться случайно до чужой чашки.
Холодильник стал наглядной картой их раскола. Правая сторона, принадлежавшая Светлане, была образцом порядка: контейнеры с едой, подписанные маркером, аккуратные упаковки овощей, бутылка дорогого вина. Левая, мишина, превратилась в хаотичное нагромождение вчерашней пиццы в коробке, одинокого пакета с пельменями и начатой пачки сосисок. Первые пару дней Миша по старой привычке или из мелкой пакости брал её молоко. Она не сказала ни слова. Просто на следующее утро на полке появился новый пакет, на котором чёрным фломастером было выведено: «СВЕТА». Он фыркнул, но больше не трогал.
Ванная стала ещё одним полем битвы. Он намеренно оставлял после себя брызги на зеркале и незакрытый тюбик пасты. Она, возвращаясь с работы, молча всё вытирала, а потом выставляла в коридор его полотенце, словно оно было чем-то заразным. Мелкие уколы, беззвучные удары, которые раздражали и выводили из себя куда сильнее открытой ругани. Он чувствовал, как теряет контроль, как его статус хозяина дома испаряется с каждым днём. Он пытался утвердиться, включая футбол на полную громкость, когда она садилась читать в гостиной. Светлана просто вставала, брала наушники и возвращалась на диван, погружаясь в свой мир и оставляя его одного наедине с рёвом стадиона, который теперь казался глупым и неуместным.
Развязка наступила в четверг. Миша вернулся с работы злой и уставший — на совещании его отчитали как мальчишку. Он вошёл в квартиру, бросил ключи на тумбочку и по привычке направился в спальню, чтобы переодеться. Его рука, действуя на автомате, наработанном годами, легла на холодную латунь дверной ручки.
Она не поддалась. Он нажал сильнее. Никакого эффекта. Дверь была заперта. На мгновение он застыл, не веря. Потом дёрнул снова, с силой, так что едва не вывихнул кисть. Глухой стук дерева о косяк подтвердил очевидное. Он присмотрелся и увидел то, чего не заметил сразу: на месте старого, разболтанного замка красовалась новая, блестящая личинка.
Холодная волна ярости поднялась из живота, обжигая внутренности. Он развернулся и влетел в гостиную. Светлана сидела в кресле с ноутбуком на коленях. Она подняла на него глаза, и в них не было ни страха, ни удивления. Только спокойное ожидание.
— Ты что, совсем с катушек съехала? — прошипел он, стараясь говорить тихо, но голос дрожал от злости. — Ты замок сменила? В нашей спальне!
— Да, сменила, — ровно ответила она и снова опустила взгляд на экран, словно их разговор был не важнее электронного письма.
— Какого черта? Ты на каком основании это сделала? Это и моя квартира тоже! Я имею право входить в любую комнату!
Тут она закрыла ноутбук. Медленно, с тихим щелчком, который прозвучал как выстрел.
— Во-первых, это больше не «наша» спальня. Это моя комната. Ты свою выбрал сам, когда перетащил свои вещи на диван. А во-вторых, — она сделала паузу, глядя на него в упор, — я не хочу, чтобы сосед, который считает нормальным посреди ночи орать и вышвыривать меня из дома, имел доступ к моим вещам, пока я сплю. Называй это мерой предосторожности. Для спокойствия.
Он открыл рот, чтобы заорать, выплеснуть всё, что в нём кипело, но слова застряли в горле. Она обезоружила его своей ледяной, непробиваемой логикой. Он был для неё не мужем, не врагом, а просто… потенциальной угрозой. Посторонним. И он стоял посреди гостиной, глядя на эту женщину, которая одним своим решением заперла его не только снаружи своей комнаты, но и снаружи всей их прошлой жизни.
Миша ходил по квартире как лев, запертый в слишком маленькой клетке. Диван, ставший его вынужденной вотчиной, скрипел под ним каждую ночь, напоминая о позорном изгнании. Стена спальни, за которой теперь была чужая, недоступная территория, казалась монолитной и насмехалась над ним своим молчанием. Он пробовал всё: игнорировал Светлану, пытался язвить, громко разговаривал по телефону с друзьями, жалуясь на «стервозных баб», но она оставалась непроницаемой, как бронестекло. Его жалкие попытки уколоть её просто отскакивали, не оставляя и царапины.
Проиграв все сражения на локальном уровне, он понял, что в одиночку ему эту крепость не взять. Нужна была тяжёлая артиллерия. Сила, перед которой, как он был уверен, не устоит ни одна женщина. И в субботу утром эта сила материализовалась на пороге их квартиры.
Звонок в дверь был долгим, настойчивым, хозяйским. Светлана, которая пила кофе на кухне, даже не дёрнулась. Она знала, кто это. Миша метнулся к двери и распахнул её. На пороге стояла его мать, Галина Семёновна, — женщина плотная, с высокой причёской-башней и лицом, на котором застыло выражение оскорблённой добродетели. Она вошла, не разуваясь, и окинула прихожую таким взглядом, будто проводила санитарную инспекцию.
— Ну, здравствуй, сынок. Я так понимаю, тут у вас весело? — произнесла она, глядя поверх его плеча, прямо в сторону кухни.
— Мам, проходи, — пробормотал Миша, чувствуя прилив сил. Подкрепление прибыло.
Галина Семёновна прошествовала на кухню, как ледокол, и остановилась напротив Светланы. Та медленно поставила чашку на стол и подняла на свекровь спокойный взгляд.
— Здравствуйте, Галина Семёновна.
— Здравствуй, Света, здравствуй. И долго этот цирк продолжаться будет? — начала свекровь без предисловий, уперев руки в бока. — Мне Миша всё рассказал. Замки она меняет, понимаешь ли. В своей квартире мужа не пускает! Ты что о себе возомнила?
— Я ничего о себе не возомнила. Я просто обеспечиваю свою безопасность, — ровным тоном ответила Светлана.
— Безопасность? От кого? От собственного мужа? — голос Галины Семёновны начал набирать децибелы. — Он на тебя руку поднял? Нет! Он тебе слово грубое сказал? Ну, может, и сказал, так ты сама его довела! Нормальная жена должна сглаживать углы, быть мудрее, а ты что устроила? Войну!
Миша стоял в дверях, с удовлетворением наблюдая за сценой. Вот оно! Мать сейчас всё расставит по своим местам. Она умела давить на чувство вины, на совесть, на общественное мнение. Против этого Света точно не устоит.
— Галина Семёновна, наши с Мишей отношения — это наши с Мишей отношения. Мы с ним решим их сами, — Светлана говорила так, будто объясняла ребёнку прописную истину.
— Решите вы? Да ты уже всё решила! — всплеснула руками свекровь. — Взяла и вычеркнула человека из жизни! А то, что мы, родители, горбатились, чтобы вам эту квартиру купить, ты не забыла? Мы с отцом последнюю копейку вкладывали, ночами не спали, думали — для семьи, для внуков! А ты что? Гнездо рушишь!
Она сделала паузу, ожидая эффекта. Слёз, раскаяния, чего угодно. Но Светлана лишь слегка наклонила голову.
— Ваши вложения никто не забыл. Ровно как и вложения моих родителей. Которые, кстати, вложили ровно такую же сумму. Поэтому, когда квартира будет продана, вы получите свою часть назад. До копейки. Никто на ваше не претендует.
От этого делового, холодного тона Галина Семёновна на мгновение опешила. Её отработанные годами манипуляции разбивались о спокойную логику.
— Ах вот как ты заговорила! Уже всё посчитала! Продать она собралась! — закипая, воскликнула она. — А о сыне моём ты подумала? Куда ему идти? На улицу? Ты же его выгоняешь!
— Я никого не выгоняю. Я предлагаю цивилизованный раздел. Каждый получит своё и пойдёт своей дорогой, — Светлана встала, взяла свою чашку и направилась к раковине. — А теперь, извините, у меня дела.
Это было последней каплей. Галина Семёновна побагровела, её лицо исказилось.
— Да ты… Ты просто неблагодарная! Мы в тебя душу вкладывали, за дочку считали! А ты вон какая оказалась! Холодная, расчётливая! Миша, ты видишь? Ты видишь, на ком женился? Она же вас всех с грязью смешает и глазом не моргнёт!
Миша, видя, что его главный козырь бит, а мать доведена до белого каления, почувствовал приступ бессильной ярости. Они стояли вдвоём на этой кухне, кричали, обвиняли, а она просто мыла свою чашку, и звук льющейся воды был единственным ответом на их истерику. Светлана выключила кран, тщательно вытерла руки полотенцем и, не глядя на них, вышла из кухни.
Объединённый фронт потерпел сокрушительное поражение.
Визит матери не принёс Мише облегчения. Наоборот, он лишь усугубил его положение. Когда Галина Семёновна уходила, бросив на прощание злое «Разбирайся сам со своей мегерой!», он ощутил липкое, бессильное отчаяние. Его последняя надежда, его неоспоримый авторитет, был разбит в пыль о спокойное безразличие Светланы. Он остался один на один с врагом, который не воевал по его правилам. Врагом, который побеждал, просто существуя.
Несколько дней он провёл в апатии, бесцельно бродя из гостиной на кухню и обратно. Он смотрел на неё, когда она готовила себе ужин, и видел не жену, а чужого, самодостаточного человека. Она нарезала овощи, и нож в её руках двигался уверенно и чётко. Она приносила с работы какие-то деликатесы, ела их в одиночестве, читая книгу, и в её мире для него просто не было места. Его злость перегорела, оставив после себя только холодную, тяжёлую пустоту, в которой росло что-то новое и уродливое — желание не просто победить, а уничтожить. Разрушить то, что ей дорого, раз она разрушила его мир.
Его взгляд всё чаще останавливался на кухне. Не на всей кухне, а именно на гарнитуре. Светлые фасады из цельного дерева, хитроумные ящички, идеальная подгонка столешницы. Эту кухню делал её отец, столяр-краснодеревщик. Он возился с ней три месяца, приезжал после своей основной работы, чертил, пилил, покрывал лаком. Светлана тогда порхала вокруг него, гордая и счастливая. Эта кухня была не просто мебелью. Это был осязаемый кусок её прошлой, счастливой жизни. Памятник любви её отца. И Миша это знал.
Вечером в пятницу он дождался, когда она уйдёт в душ. Звук льющейся воды стал для него сигналом. Он взял с полки свою пачку сигарет, подошёл к столу и зажёг одну. Несколько мгновений он смотрел на гладкую, отполированную до блеска поверхность. Потом медленно, с садистским наслаждением, придавил тлеющий кончик к дереву. В нос ударил едкий запах горелого лака и палёной древесины. Он держал сигарету, пока она не погасла, оставив на безупречной поверхности уродливый чёрный ожог. Но этого было мало.
Он нашёл в ящике с инструментами отвёртку. Подошёл к одному из верхних шкафчиков, вставил металлическое жало в щель у петли и с силой нажал. Дерево протестующе скрипнуло, и дверца с треском повисла на одной петле, криво и жалко. Он отошёл, оценивая результат. Уже лучше. Потом он достал из кармана ключи и провёл связкой по фасаду нижнего ящика, оставляя глубокую, рваную царапину. Он делал это без крика, без ярости на лице. Его действия были холодными, методичными и страшными в своей осознанности.
Когда Светлана вышла из ванной, он уже сидел на диване и тупо смотрел в телевизор. Она зашла на кухню, чтобы налить себе воды, и замерла. Миша услышал, как резко оборвалось её дыхание. Он ждал. Крика, воплей, битья посуды. Но на кухне стояла тишина. Тягучая, плотная, страшнее любого скандала. Через минуту она появилась в дверях гостиной. Её лицо было белым, как полотно, а глаза, в которых больше не было ни капли холода, превратились в два тёмных провала, на дне которых плескалась ледяная ярость.
— Что это? — её голос был тихим, но он резанул по нервам, как скальпель.
Миша пожал плечами, не отрывая взгляда от экрана.
— Что «что»? Не знаю, о чём ты. Может, оно само.
Она медленно подошла и встала прямо перед ним, загораживая телевизор.
— Я спрашиваю, что это такое на кухне? — повторила она, и в её голосе появились новые нотки — нотки металла.
— А, ты про это, — лениво протянул он, наконец удостоив её взглядом. — Да так. Неудачно дверцу открыл. И сигарету уронил. Бывает.
Он ожидал чего угодно, но не того, что последовало. Она не закричала. Она усмехнулась. Страшной, кривой усмешкой.
— Ты жалкий, Миша. Ты настолько жалкий и ничтожный, что даже не представляешь. Ты думал, ты мне мебель испортил? Ты не понял главного. Ты только что собственными руками сжёг и сломал последнее, что связывало тебя с понятием «человек». Ты не воин, не мужчина, ты даже не враг. Ты мелкий пакостник. Вандал, который может только портить то, что не он создавал. Потому что создавать ты ничего не умеешь.
Она говорила ровно, чеканя каждое слово. А он сидел и понимал, что это конец. Не развод, не разъезд. Это был приговор.
— Ты сейчас можешь забрать всё, — продолжила она тем же убийственно-спокойным тоном. — Все свои вещи. И уйти. Потому что завтра я поменяю замок на входной двери. И если ты попробуешь сюда войти, я вызову не полицию. Я позвоню своему отцу. И просто расскажу ему, что ты сделал с его работой. А он, в отличие от тебя, мужик простой. Долго объяснять не будет.
Она развернулась и пошла в свою комнату. А Миша остался сидеть на диване, глядя на чёрный экран выключенного ею телевизора. Он стоял посреди разгромленной им же квартиры и впервые за всё это время с ужасающей ясностью осознал, что он проиграл. Окончательно и бесповоротно…
