— Денис, тут такое дело… У Ромки опять проблемы.
Он не сразу оторвался от газеты. Вечерний свет лениво просачивался сквозь чисто вымытое окно, ложился тёплыми прямоугольниками на паркет. В квартире царил тот особый, выстраданный покой, который наступает после долгого рабочего дня. Денис ценил этот покой. Он был материальным, почти осязаемым, как добротная мебель или толстые стены, отделяющие его мир от уличного шума. Голос Марины, нарочито мягкий, вкрадчивый, был первым камнем, брошенным в эту тихую заводь.
Он медленно сложил газету, положив её на подлокотник кресла. Он знал этот тон. Это была прелюдия к просьбе, которую ему не понравится выполнять. Марина стояла посреди комнаты, сцепив перед собой руки, и на её лице была нарисована та самая улыбка — вязкая, хорошо отрепетированная смесь вины и надежды, которую она всегда использовала, когда дело касалось её младшего брата.
— Его с квартиры выгнали, — продолжила она, не дожидаясь вопроса. — Пусть у нас поживёт, а? Вторая комната всё равно пустует. Да и ещё… работа на которую он хочет устроиться… там прописка нужна… Вот я и подумала, может, пропишем его и небольшую долю ему перепишем от квартиры, ну, чтобы увереннее на ногах стоял? А?
Вот оно. Последняя фраза была ключом ко всему. «Пустует». Как будто это было ничейное, заброшенное пространство, а не часть их общей территории, купленной на его деньги, заработанные за десять лет почти без отпусков. Денис посмотрел на неё, и его взгляд стал тяжёлым, как будто он взвешивал каждое её слово.
— Поживёт? Перепишем? Пропишем? Ты нормальная вообще, нет? — переспросил он. Голос был ровным, безэмоциональным, и от этого он звучал ещё более угрожающе. — Это на сколько? На месяц? На год? Пока новую шею не найдёт, на которую можно будет присесть?
Марина обиженно поджала губы. Маска заискивания треснула, обнажая раздражение.
— Ну что ты так сразу? Он же мой брат. Ему нужна помощь.
Это был её единственный аргумент. Последний бастион, за которым она пряталась каждый раз, когда очередной жизненный провал Романа требовал их участия. И этот аргумент ударил Дениса как пощёчина. Он резко встал. Покой в комнате рассыпался на тысячи осколков. Газета, символ его мирного вечера, соскользнула с подлокотника и шлепнулась на пол.
— Мне плевать, кто он! — его голос, до этого спокойный, сорвался на рык. Он не кричал, он говорил с силой, которая заставляла воздух вибрировать. — Я на эту двушку пахал, пока он по работам скакал! Я ночами не спал, чтобы мы жили как люди, а не ютились по съёмным углам! Это моя квартира! Моя! И я не собираюсь превращать её в ночлежку для твоего тридцатилетнего оболтуса!
Он сделал два шага и остановился точно в дверном проёме той самой, второй комнаты. Он заполнил его собой, как живая стена, как пограничный столб. Комната за его спиной была для него не просто пустым помещением. Это была комната для будущего ребёнка. Или его кабинет. Или просто пространство, подтверждающее его статус, его успех. Это была его территория.
— Слушай сюда внимательно, — он смотрел ей прямо в глаза, и в его взгляде не было ни капли тепла. — Если нога твоего брата переступит порог этой квартиры, я в тот же день меняю замки. И ты пойдёшь жить к нему. На улицу. Можешь считать это официальным предупреждением.
Марина застыла. Она ожидала злости, скандала, уговоров. Но она не была готова к этому. К этой ледяной, абсолютной уверенности. Он не угрожал. Он информировал. Он очертил границу, и она поняла, что эта граница была высечена в камне. В его взгляде она увидела не просто гнев мужа, которому не нравится её родственник. Она увидела холодную, неприкрытую ненависть собственника, чью территорию попытались захватить. И она поняла, что первый бой она проиграла, даже не успев его начать. Это было его последнее слово.
Война началась не с крика, а с тишины. Густой, вязкой тишины, которая заполнила квартиру на следующий же день после ультиматума Дениса. Они перестали разговаривать. Не демонстративно, не по-детски обиженно, а просто перестали. Слова стали лишними, они лишь загрязняли воздух, в котором и без того плотно висело напряжение. Они двигались по квартире как два небесных тела на непересекающихся орбитах, мастерски избегая столкновений и даже случайных взглядов.
Первый десант высадился в субботу утром. Денис сидел на кухне, методично размешивая сахар в чашке с кофе, когда услышал, как входная дверь открылась и закрылась. Через минуту в дверном проёме кухни появилась Марина. В руках она держала объёмную картонную коробку, перевязанную бечёвкой. Она не смотрела на него. Её взгляд был устремлён на коробку, словно та была невероятно тяжёлой и хрупкой одновременно.
— Это Ромкино, — сказала она в пустоту, не ожидая ответа. — Там книги, старые конспекты. Ему некуда было девать, я сказала, пусть пока у нас полежит.
Она проследовала по коридору к той самой, запретной комнате. Денис не двинулся с места, но его рука, державшая ложку, замерла. Он слышал, как она открыла дверь, как коробка с глухим стуком опустилась на паркет, как дверь снова закрылась. Он сделал глоток кофе. Напиток показался ему горьким и холодным. Он понял правила новой игры. Прямой штурм провалился, и противник перешёл к осаде. К тихой, ползучей оккупации его территории. Он мог бы вскочить, вышвырнуть эту коробку на лестничную клетку. Но что бы это дало? Он выглядел бы истериком, тираном, который воюет с картонной коробкой. Она бы только этого и ждала. Нет. Он будет ждать. Он позволит ей сделать следующий ход.
Следующий ход не заставил себя долго ждать. Вечером того же дня, когда Денис вернулся с работы, в коридоре его встретила новая инсталляция. Разобранная штанга и пара ржавых, облезлых гантелей. Они лежали прямо на полу, и ему пришлось обойти их, чтобы пройти в комнату. Марина, вышедшая из ванной, бросила через плечо:
— Ой, это Ромка занёс. Сказал, на пару дней, пока друга не попросит на балкон забрать.
Через два дня «пара дней» так и не наступила. Зато к штанге и гантелям добавился старый, пожелтевший системный блок от компьютера и монитор с выцветшим экраном. Они заняли угол в той самой комнате. Денис, проходя мимо, заглянул внутрь. Комната, бывшая символом чистоты и порядка, его личным пространством «на вырост», начала превращаться в склад барахла. Она наполнялась чужим запахом — запахом пыли, старой бумаги и легкой, едва уловимой нотки безнадёжности, которой веяло от всех вещей Романа.
Он ничего не говорил. Он молча принимал душ, молча ужинал, молча садился в своё кресло. Но его молчание было другим. Оно было тяжёлым, как те самые ржавые гантели в коридоре. Он наблюдал. Он фиксировал каждое новое вторжение. Он видел, как Марина, принося очередной пакет с вещами брата, бросает на него быстрый, оценивающий взгляд, пытаясь прочитать его реакцию. Она его провоцировала. Она проверяла, как далеко сможет зайти, прежде чем он взорвётся.
Апофеозом стал вечер пятницы. Денис стоял у окна и смотрел на огни города, когда услышал, как Марина с пыхтением затаскивает в квартиру что-то длинное и громоздкое. Он обернулся. Это был тонкий поролоновый матрас, скрученный в рулон и перетянутый верёвками. Она втащила его в коридор, прислонила к стене и, тяжело дыша, посмотрела на Дениса. В этот раз в её взгляде не было ни вины, ни заискивания. В нём был вызов.
Матрас — это был не просто хлам. Это не книги и не старое железо. Матрас — это спальное место. Это был прямой, недвусмысленный намёк. Это была декларация о намерениях. Тихая оккупация его квартиры перешла в новую фазу. Враг не просто складировал амуницию, он готовил плацдарм для ночлега. Денис медленно перевёл взгляд с матраса на лицо жены. Он ничего не сказал. Он лишь слегка кивнул, как будто соглашаясь с чем-то внутри себя. Война переходила в открытую стадию. И он был к ней готов.
Ключ вошёл в замок с привычным сухим щелчком. Этот звук всегда был для Дениса финальным аккордом рабочего дня, границей, отделяющей мир суеты и чужих проблем от его личной, выстроенной и оплаченной крепости. Но в этот вечер что-то было не так. Воздух в прихожей был другим — сгустившимся, наэлектризованным. И он сразу понял, что именно нарушило хрупкое равновесие. Дверь во вторую комнату, его бастион, его красную черту, была приоткрыта. Из щели на паркет коридора падала полоска жёлтого, чужеродного света.
Он не стал разуваться. Он шагнул вперёд, и подошвы его ботинок оставили на чистом полу грязные следы. Он не услышал шума, не услышал разговора — лишь какое-то тихое, почти интимное шуршание, будто кто-то обустраивал себе гнездо. Он толкнул дверь.
Картина, открывшаяся ему, была хуже любого скандала. Посреди комнаты, на том самом поролоновом матрасе, разложенном прямо на полу, сидел Роман. Он был в домашних трениках и растянутой футболке, а вокруг него, как обломки кораблекрушения, были разбросаны его вещи — книги, разобранная штанга, пакеты с одеждой. Он не просто разбирал хлам, он обживал пространство. Рядом на корточках сидела Марина, она с улыбкой подавала ему какую-то вещь из коробки. Они были похожи на пару молодожёнов, обустраивающих своё первое, пусть и жалкое, гнёздышко. В его квартире. В его комнате.
— Что здесь происходит? — его голос прозвучал так тихо, что они вздрогнули от неожиданности.
Марина вскочила, её лицо мгновенно приняло испуганно-виноватое выражение. Роман же, наоборот, поднялся лениво, с какой-то оскорбительной неторопливостью.
— Дэн, привет. Да я это… вещи зашёл разобрать, как договаривались.
Ложь была настолько наглой и неприкрытой, что у Дениса на мгновение перехватило дыхание. Он посмотрел на матрас, на расслабленную позу Романа, на виноватое лицо жены. Его молчание, которое он так долго копил, прорвало.
— Вещи разобрать? — повторил он, делая шаг в комнату. — Матрас он тоже разбирает? Или уже собрал? Готовишься к ночлегу, приживала?
— Денис, перестань! — взвизгнула Марина, заслоняя собой брата. — Я же сказала, ему некуда идти! Мы просто хотели навести порядок!
Это было последней каплей. Её «мы». Это «мы» окончательно отделило её от него и приковало к брату. Ярость, которую он сдерживал неделями, хлынула наружу, горячая и неудержимая. Он шагнул к ней, и она отступила.
— Ты хочешь сказать, что я должен отдать свою долю в квартире твоему брату-неудачнику просто потому, что он твой брат?! Я на эту квартиру горбатился десять лет! Лучше я её сожгу, чем отдам ему хоть один квадратный метр!
Он орал, и каждое слово было ударом. Он тыкал пальцем в сторону Романа, который съёжился под этим напором.
— Ты! Посмотри на себя! Тебе тридцать лет! Ты скачешь с одной работы на другую, живёшь за чужой счёт, и тебе не стыдно! Ты паразит!
— Прекрати! — Марина бросилась между ними. — Ты не имеешь права его так называть! Он ищет, он старается! У тебя просто нет сердца!
— Сердца? — он рассмеялся, но смех был страшным, безрадостным. — Моё сердце осталось на тех стройках и в тех ночных сменах, которыми я оплатил вот эти стены! А где было твоё сердце, когда ты тащила его барахло в мой дом, за моей спиной? Ты думала, я не вижу? Думала, я проглочу?
Роман, поняв, что его роль жертвы — единственный шанс, поднял на Дениса свои водянистые глаза.
— Ладно, Марин, не надо. Я пойду. Не буду мешать человеку в его дворце.
Эта фраза, пропитанная ядовитой жалостью к себе, окончательно взорвала Дениса.
— Вон отсюда, — прошипел он, указывая на дверь. — Оба. Вон.
Но Марина стояла насмерть. Она вцепилась в руку брата, как будто защищая его от неминуемой гибели. Она смотрела на мужа с ненавистью. В её глазах он был чудовищем, эгоистом, который посмел посягнуть на святое — на её кровные узы. Денис посмотрел на их сцепленные руки, на их единый фронт, выстроенный против него в его собственной квартире. И тогда крик внутри него утих. Ярость остыла, сменившись чем-то холодным, тяжёлым и окончательным. Он понял, что слова больше не имеют значения. Этот бой был проигран. А значит, нужно было менять правила всей войны.
Он не ответил. Не удостоил их даже взглядом. Молча, с какой-то пугающей, механической плавностью, Денис развернулся и направился к той самой комнате. Марина и Роман застыли, наблюдая за его спиной — прямой, напряжённой, как натянутая струна. Он не хлопнул дверью. Он аккуратно прикрыл её за собой, и через секунду в замке дважды с сухим, отчётливым треском повернулся ключ. Звук был окончательным, как удар молотка судьи.
Они остались в коридоре, вдвоём. Роман нервно сглотнул, его напускная бравада испарилась без следа.
— Он что, с ума сошёл? — прошептал он, глядя на сестру.
— Ничего, остынет, — уверенности в голосе Марины было гораздо меньше, чем ей хотелось бы. Она пыталась убедить не столько брата, сколько саму себя. — Психует. Он всегда так, когда что-то не по его. Посидит там часок и выйдет как миленький. Пойдём на кухню, чай выпьем.
Они ушли на кухню, оставив запертую дверь позади, как памятник своей маленькой победе. Они говорили вполголоса, обсуждая несправедливость и чёрствость Дениса, и с каждым словом Марина всё больше убеждалась в своей правоте. Она помогает родному человеку, а он, эгоист, думает только о своих квадратных метрах.
Первый звук они едва расслышали. Глухой, скребущий скрежет. Будто кто-то двигал по полу тяжёлую мебель.
— Вот, видишь, уже вещи наши швыряет, — с горьким удовлетворением сказала Марина. — Устраивает показательное выступление.
Но звук не прекратился. Он стал методичным, настойчивым. Скрежет сменился резким, рвущим треском. Будто от стены отдирали длинную, неподатливую полосу чего-то твёрдого. Роман перестал жевать печенье и прислушался. Его лицо вытянулось. Потом раздался глухой, тяжёлый удар. И ещё один. И ещё. Удары были не хаотичными, не яростными. Они были размеренными, холодными, как удары маятника.
— Что он там делает? — голос Марины потерял всю свою уверенность.
Они молча вышли из кухни и встали в коридоре, напротив запертой двери. Из-за неё теперь доносилась целая симфония разрушения. Рвущийся треск обоев, глухие удары по полу, скрип и треск ломаемого дерева. Это не было похоже на истерику. Это было похоже на работу. На тяжёлый, планомерный труд. Роман дёрнул ручку двери. Заперто. Он приложил ухо к дереву, и тут же отшатнулся, когда с той стороны раздался особенно громкий хруст, будто сломали что-то большое.
Время остановилось. Они стояли в коридоре, а за дверью неизвестный, чужой человек, в которого превратился Денис, методично уничтожал часть их квартиры. Наконец, спустя вечность, звуки стихли. В наступившей тишине они слышали только собственное дыхание. Потом в замке снова дважды щёлкнул ключ.
Дверь открылась. На пороге стоял Денис. На его лице не было ни злости, ни обиды, ни торжества. Только холодная, бездонная усталость и какое-то мрачное, извращённое удовлетворение. Он был спокоен. Он просто шагнул в сторону, жестом приглашая их оценить свою работу.
Марина заглянула в комнату и её ладонь сама собой взлетела ко рту. Это была не комната. Это было поле боя после сражения, в котором проиграли все. Обои были содраны со стен длинными, уродливыми клочьями, обнажая серый бетон. Весь паркет был испещрён глубокими, длинными бороздами и вмятинами, будто по нему волокли что-то неимоверно тяжёлое — одна из ржавых гантелей Романа валялась в углу. Дверцы встроенного шкафа были выломаны «с мясом» и неестественно вывернуты. А в центре комнаты, на скрученном и порванном в нескольких местах поролоновом матрасе, была свалена аккуратная гора из вещей Романа. Как жертва на осквернённом алтаре.
Денис не смотрел на брата. Он смотрел только на Марину. На её бледное, искажённое ужасом лицо. Он дал ей несколько секунд, чтобы в полной мере осознать произошедшее. Потом его губы тронула едва заметная, лишённая тепла усмешка.
— Ну вот, — произнёс он ровным, безжизненным голосом. — Теперь это комната твоего брата. Можешь начинать делать ремонт…
