— Даша, я хочу детей.
Голос Алексея, лишённый всякой надежды, упал в тишину комнаты и утонул в ней, не оставив даже кругов на воде. Дарья не сразу подняла голову от экрана ноутбука, где в стройных колонках плясали цифры, от которых зависело их настоящее и, как ей казалось, единственно возможное будущее. Она продолжала методично кликать мышкой, сверяя данные, её лицо, освещённое холодным светом монитора, было сосредоточенным и строгим. Тишина, нарушаемая лишь стуком клавиш, была для неё рабочим инструментом. Для него — пыткой.
Он стоял посреди комнаты, нелепый в своих домашних трениках и вытянутой футболке, и смотрел на её затылок. Он ждал. Когда она перестала отвечать на его заходы с первого раза, он научился ждать. Это была часть его новой, жалкой тактики. Выждать паузу, дать тишине сделать своё дело, а потом нанести следующий, ещё более жалобный удар.
— Что, Лёш? Ты хочешь детей? А может, ты сначала позаботишься о том, чтобы закрыть свои долги и квартиру мы возьмём, а потом уже будем думать о детях? Или тебе там опять твоя мать мозг промыла?
— Мне тридцать, Даш. Тридцать. Понимаешь? Мужику тридцать лет, а у него нет никого. Ни сына, ни дочки. Семья неполноценная.
Она остановилась. Палец замер над клавишей «Enter». Дарья медленно, с почти слышимым скрипом в шее, повернула голову. Её глаза, уставшие от многочасовой работы с таблицами, были лишены всяких эмоций. Она смотрела на него так, как смотрят на внезапно возникшую на пути помеху. Не со злостью, а с досадным недоумением.
— Детей, Лёш? Ты серьёзно? — её голос был ровным и тихим, но в этой тишине таилось что-то металлическое. Она с тихим щелчком закрыла крышку ноутбука. Представление началось, и она не хотела, чтобы цифры были его свидетелями. — Куда ты собрался приводить детей? В эту квартиру? В эту жизнь?
Он сразу же воспрянул. Она вступила в диалог, а значит, первый бастион был взят. Теперь можно было разворачивать наступление.
— В нашу квартиру! В нашу жизнь! Что с ней не так? У нас всё есть! Мы живём лучше, чем девяносто процентов людей в этой стране!
— Мы? — она позволила себе лёгкую, кривую усмешку. — Не смеши меня, Алексей. Мы — это когда вдвоём. А у нас уже очень давно «я» и «ты». Я — работаю. Ты — создаёшь видимость поиска работы. Я — зарабатываю. Ты — генерируешь долги. Это не упрёк, Лёша, это просто цифры. Сухие, бездушные цифры, которые, в отличие от нас, не умеют врать.
Она встала и подошла к окну, глядя на огни ночного города. Она делала это не для того, чтобы отвернуться от него. Она просто собиралась с силами.
— На тебе висит четыре миллиона долговых обязательств за твой гениальный, прогоревший бизнес. Четыре миллиона, которые никто, кроме меня, не гасит. Ты второй год не приносишь в этот дом ни единого рубля. Я плачу за эту квартиру, за еду, которую ты ешь, за одежду, которую ты носишь. На какие, скажи мне, деньги ты собрался кормить, одевать и учить ребёнка? Или, может, твоя мама пообещала содержать внуков из своих пенсионных накоплений?
Упоминание матери было как щелчок кнута. Алексей моментально побагровел. Его лицо из просительного и страдающего стало злым и обиженным.
— Не трогай мою мать! Она просто хочет внуков! Она хочет, чтобы у её сына была нормальная, полноценная семья!
Дарья медленно развернулась. Теперь в её глазах не было усталости. Там был холодный, аналитический блеск хирурга, который смотрит на безнадёжную опухоль.
— Она хочет не внуков, Алексей. Она хочет, чтобы ты окончательно и бесповоротно привязал меня к себе ребёнком. Чтобы я, обвешанная младенцем с одной стороны и твоими долгами с другой, уже никогда и никуда не рыпнулась. Чтобы я тянула эту лямку до конца своих дней, пока ты будешь лежать на диване и рассуждать о полноценной семье. Так вот, передай своей маме: этот номер не пройдёт.
Она сделала шаг к нему. Он инстинктивно отступил.
— Сначала стань мужчиной. Не на словах, а на деле. Закрой свои долги. Найди работу, которая будет приносить не стыд, а деньги. Начни нести ответственность за свою собственную жизнь. А потом, может быть, лет через десять, можешь снова открывать рот на тему детей. А до тех пор ты для меня — просто ещё один ребёнок. Самый большой, капризный и проблемный. И, поверь, второго такого я уже не потяну.
Ночь не принесла перемирия. Она лишь заморозила конфликт, превратив его в твёрдый, холодный лёд, заполнивший всё пространство двухкомнатной квартиры. Утро было продолжением этого молчания. Не того гнетущего, когда хочется кричать, а другого — делового, функционального. Молчание двух коллег, вынужденных делить одно офисное помещение и ведущих каждый свой проект. Дарья встала раньше, сделала себе кофе и снова села за ноутбук. Алексей вышел из спальни позже, молча прошёл на кухню, налил себе воды и так же молча уселся на диван с телефоном. Они не здоровались. Не было смысла произносить слова, предназначенные для близких людей, которыми они больше не являлись.
В одиннадцать часов раздался звонок в дверь. Короткий, настойчивый, не терпящий промедления. Дарья не шелохнулась. Это была не её территория. Звонили не к ней. Алексей поднялся с дивана, и в его движениях проскользнула какая-то суетливая, почти детская радость. Он открыл дверь.
На пороге стояла Зинаида Викторовна. Мать Алексея. Она была женщиной внушительной, но не тучной. Её внушительность исходила изнутри — из прямой осанки, из строгого взгляда маленьких, внимательных глаз, из манеры держать голову так, словно на ней невидимая корона. В руках она держала большую плетёную корзину, прикрытую вышитым полотенцем, от которой исходил тёплый, сдобный аромат. Арсенал был доставлен.
— Алёшенька, сынок! — её голос, громкий и уверенный, ворвался в стерильную тишину квартиры. — А я вот вареников вам принесла. С капустой, с мясом. Что ж вы одними бутербродами питаетесь, поди.
Она вошла, не дожидаясь приглашения, и с хозяйским видом оглядела прихожую. Её взгляд скользнул по комнате, задержался на затылке Даши, сидящей за столом, и двинулся дальше. Она не поздоровалась с невесткой. Она её констатировала. Как предмет мебели.
— Дашенька, здравствуй. Всё работаешь, пчёлка наша, — бросила она через плечо, проходя на кухню. Алексей семенил следом, как верный паж.
Через несколько минут кухня наполнилась новыми запахами и звуками. Зинаида Викторовна с грохотом ставила чайник, доставала тарелки, резала свои пироги. Она действовала уверенно, на своей территории. Дарья продолжала смотреть в экран, но каждая цифра теперь расплывалась. Она чувствовала, как вражеские войска разворачивают штаб на её кухне.
— Ну, идите есть, пока горячее! — прозвучала команда.
Дарья понимала, что не пойти нельзя. Это будет расценено как объявление войны, хотя война уже шла полным ходом. Она медленно встала и пошла на кухню. Алексей уже сидел за столом, с жадностью уплетая вареники. Зинаида Викторовна наливала чай. Она поставила чашку перед сыном, потом перед Дашей. На её лице была улыбка. Идеальная, симметричная конструкция, которая совершенно не затрагивала её глаза.
— Мужчину кормить надо, Дашенька, — начала она, садясь за стол. — Мужская сила — она из дома идёт. Из тепла, которое женщина создаёт. А если в доме только компьютер гудит, какая ж тут сила будет? Одна нервотрёпка.
Алексей согласно кивал с набитым ртом. Он обрёл союзника. Его вчерашняя растерянность сменилась тихой, уверенной наглостью.
— Вот мама понимает, — вставил он, прожевав. — Семья — это когда уют, когда едой пахнет. Когда дети бегают.
Дарья молча отпила чай. Он обжигал губы. Она смотрела на Зинаиду Викторовну, которая взяла очередной кусок пирога и положила на тарелку сыну.
— Ребёночка вам надо, вот что, — продолжила свекровь, тщательно выверенным, сочувствующим тоном. — Все эти проблемы, все эти нервы — они от пустоты. Когда дом пустой, в нём сквозняки гуляют. А когда детский смех зазвучит, всё на свои места встанет. Мужчина сразу почувствует ответственность, опору. Он горы свернёт ради своего продолжения. Женщина умная это понимает. Она не карьеру строит, она гнездо вьёт.
Слова, тщательно завёрнутые в упаковку материнской заботы, были ядом замедленного действия. Дарья поставила чашку на стол.
— Какой интересный инвестиционный проект вы предлагаете, Зинаида Викторовна, — произнесла она спокойно. — Вложить в него ещё одного человека в надежде, что основной актив, — она кивнула на Алексея, — вдруг начнёт приносить доход. Смелая стратегия. Высокорисковая.
Зинаида Викторовна на секунду замерла. Улыбка дрогнула, но устояла. Алексей же побагровел.
— Ты что несёшь? Причём тут активы? Мама о нашем будущем говорит!
Он порывисто встал и сделал шаг к выходу из кухни, туда, где на столе стоял её ноутбук. Он протянул руку, чтобы захлопнуть крышку, словно хотел одним движением уничтожить источник её силы и правоты.
— Хватит уже пялиться в свой экран! Поговори с нами как нормальная женщина!
Дарья среагировала мгновенно. Она не вскочила, не закричала. Она плавно поднялась, обошла стол и перехватила его руку в сантиметре от крышки ноутбука. Её пальцы с неожиданной силой сжали его запястье.
— Не трогай, — сказала она тихо. — Это моё.
Они стояли так несколько секунд. Сын, мать и она. Трое людей в одной маленькой кухне, ставшей полем боя. Дарья отпустила его руку, вернулась на своё место и села. Она не сказала больше ни слова. Она просто развернулась к ноутбуку и снова погрузилась в свои цифры. Осада началась.
Зинаида Викторовна с непроницаемым лицом наблюдала за сценой у ноутбука. Она не вмешалась. Она была опытным стратегом и понимала, что прямое столкновение сейчас проиграно. Нужно было менять тактику, переходить от кавалерийской атаки к планомерной осаде. Она дождалась, когда Дарья снова погрузится в свою работу, и с нарочитым вздохом произнесла, обращаясь к сыну, но целясь в невестку:
— Да, Алёша, вижу я, тяжело вам. Совсем быт забросили. Ничего, я, пожалуй, останусь у вас на несколько дней. Помогу, чем смогу. Порядок наведу, еды нормальной наготовлю. Глядишь, и в доме атмосфера потеплеет.
Это не было предложением. Это был приказ о расквартировании. Алексей, только что униженный молчаливым превосходством жены, тут же ухватился за эту новость как за спасательный круг. Его лицо просветлело.
— Правда, мам? Отлично! Даша, ты слышала? Мама у нас поживёт, поможет!
Дарья не ответила. Она лишь чуть крепче сжала мышку, так, что под пальцами хрустнул пластик. Её квартира, её крепость, только что была оккупирована. Без единого выстрела.
Следующие два дня превратились в изощрённую пытку. Зинаида Викторовна не сидела без дела. Она действительно наводила порядок, но её порядок был актом агрессии. Она передвигала вещи, создавая свой собственный, чуждый для Дарьи уют. Воздух в квартире, прежде пахнувший только кофе и озоном от работающей техники, пропитался тяжёлым запахом жареного лука, валерьянки и мерзко-приторных духов свекрови. Это был запах её мира, который она целенаправленно внедряла в чужой.
Но самым невыносимым было другое. Они с Алексеем начали вести себя так, будто самый главный вопрос был уже решён. Они говорили о будущем ребёнке так, словно Дарья была просто инкубатором, чьё мнение не имеет никакого значения. Они делали это намеренно громко, в её присутствии, когда она работала за столом в гостиной.
— Если мальчик, Виктором назовём, в честь деда, — безапелляционно заявляла Зинаида Викторовна, размешивая суп на кухне. — А если девочка, то Полина, — подхватывал Алексей из комнаты. — Мне всегда это имя нравилось. Полина Алексеевна. Звучит.
Они говорили сквозь неё. Не мимо, а именно сквозь, словно она была прозрачным призраком в собственном доме. Они обсуждали, куда поставить кроватку. Алексей, подойдя к стене напротив дивана, водил рукой по воздуху, очерчивая контуры.
— Вот здесь, мам, смотри. Идеальное место. Не на сквозняке. Только вот… — он запнулся, посмотрев на рабочий стол Дарьи, заваленный документами и флешками. — Стол этот придётся убрать. На балкон вынесем, или в спальню. Здесь детская зона будет.
Это был выстрел в самое сердце её мира. В её работу, в её независимость, в тот единственный источник ресурсов, который держал на плаву их тонущий корабль и его, Алексея, личные долги.
Дарья медленно откинулась на спинку стула. Она закрыла глаза на секунду, вдыхая чужой, враждебный воздух. Затем открыла их. Спокойно, без резких движений, она встала и подошла к ним, остановившись между матерью и сыном. Они удивлённо замолчали, глядя на неё. Она нарушила правила игры, выйдя из роли призрака. Она посмотрела прямо в глаза мужу.
— Вот как самостоятельно закроешь свои долги, тогда я может быть и подумаю о детях, но только подумаю? А ещё лучше, свою квартиру уже взять! Вот тогда бы…
Фраза, произнесённая ровным, почти безразличным тоном, взорвала их уютный мирок планирования. Алексей дёрнулся, словно от пощёчины. Зинаида Викторовна поджала губы, её лицо окаменело.
— Ты сейчас о чём? — прошипел Алексей. — Я о семье говорю, о будущем, а ты мне опять про свои деньги!
— Я не про свои деньги, — поправила она его, и в её голосе зазвенела сталь. — Я про твои долги. Четыре миллиона рублей. Эта цифра не даёт тебе права говорить о будущем. Она не даёт тебе права планировать детскую в квартире, которую оплачиваю я. Она вообще не даёт тебе никаких прав, кроме обязанности работать двадцать четыре на семь, чтобы отдать то, что ты должен.
Она перевела взгляд на застывшую свекровь.
— И вы, Зинаида Викторовна. Прежде чем планировать имена для моих гипотетических детей, лучше бы помогли сыну найти не оправдания, а работу. Это было бы гораздо полезнее для «атмосферы в доме». А теперь, если вы не против, я вернусь к делам. Мне нужно заработать на то, чтобы оплатить ваше гостеприимство и ужин, который вы так любезно приготовили. На деньги, которые, в отличие от вашего сына, у меня есть.
Последние слова Дарьи повисли в воздухе кухни, как приговор. Тишина, наступившая после них, была иной, не такой, как раньше. Она не была ледяной или напряжённой. Она была пустой. Вакуум, в котором замерли и звуки, и время. Зинаида Викторовна, чьё лицо до этого было маской строгого достоинства, медленно переводила взгляд с Дарьи на своего сына и обратно. Маска треснула. Из-под неё проступило нечто иное — холодная, концентрированная ярость.
— Бесплодная эгоистка, — выплюнула она. Слова были не громкими, а тихими, шипящими, как змея, готовящаяся к броску. — Ты просто прикрываешь свою женскую несостоятельность деньгами. Думаешь, раз ты копейку в дом приносишь, то можешь жизнь моему сыну калечить? Ты не женщина. Ты счётная машинка. Пустая и холодная.
Алексей, получив от матери новую идеологическую установку, тут же подхватил её. Его растерянность сменилась праведным гневом. Теперь он был не просто инфантильным мужем, а жертвой, мучеником, прикованным к бездушному монстру.
— Мама права! Ты просто не можешь иметь детей, вот и бесишься! Завидуешь нормальным женщинам, у которых есть материнский инстинкт! Поэтому ты и вцепилась в свою работу, в свои цифры, потому что больше тебе вцепиться не во что! Ты пустая внутри!
Они стояли вдвоём, сплочённые, наступающие. Их голоса набирали силу, наполняя квартиру обвинениями. Они ждали от неё реакции: слёз, криков, оправданий. Этого требовал сценарий. Они были уверены, что сейчас она сломается, что этот удар, нанесённый в самое больное, в самую суть женственности, наконец-то её сокрушит.
Но Дарья не сломалась. Она не заплакала и не закричала. Она смотрела на них с каким-то странным, почти научным интересом. Словно наблюдала за двумя подопытными, чья реакция на раздражитель была предсказуемой и оттого совершенно неинтересной. Она молча выслушала их тираду до конца, давая им выговориться, выплеснуть весь яд.
Когда они, запыхавшись, замолчали, ожидая эффекта, она медленно кивнула. Не им. Своим мыслям. Затем, не говоря ни слова, она развернулась и спокойно пошла к своему рабочему столу. Они замерли, наблюдая за ней. Она села в кресло, коснулась тачпада. Экран ноутбука ожил. Она сделала несколько уверенных кликов. Затем она встала, взяла ноутбук в руки и, так же спокойно, подошла к ним обратно.
Она не сказала ни слова. Она просто развернула экран к ним.
На экране не было сложных таблиц. Там было нечто простое и убийственное в своей наглядности. Два огромных столбика, занимавших весь экран. Один — толстый, зелёный, подписанный «Доход. Дарья», и под ним ровные строчки с шестизначными цифрами за последние двадцать четыре месяца. Рядом — второй столбик. Тонкий, пустой, залитый ядовито-красным цветом. Он был подписан «Доход. Алексей», и под ним, на все двадцать четыре месяца, стояло одно-единственное слово: НОЛЬ. А под этими двумя столбиками, как вишенка на торте, был открыт скриншот с сайта судебных приставов. Крупным планом — фамилия Алексея и сумма его долга: 4 117 342 рубля 50 копеек.
Зинаида Викторовна инстинктивно подалась вперёд, вглядываясь в экран, её губы беззвучно шевелились. Алексей отшатнулся, словно от удара. Он смотрел на экран, и всё его лицо, только что исполненное праведного гнева, обмякло, превращаясь в маску жалкого, пойманного на лжи школьника.
— Ваше время здесь закончилось, — произнесла Дарья так же ровно и спокойно, как зачитывала бы биржевую сводку. Она закрыла крышку ноутбука. Громкий щелчок прозвучал как выстрел. — Я хочу, чтобы к концу этой недели ни вас, Зинаида Викторовна, ни ваших вещей здесь не было. То же самое касается и тебя, Лёша. Собери всё, что считаешь своим, и уходи. Куда — решай сам. Можешь пожить у мамы. Она научит тебя быть мужчиной и расскажет про полноценную семью.
Она посмотрела на них в последний раз. На их ошеломлённые, раздавленные лица.
— Проект «Семья» официально закрыт. По причине полной, абсолютной и бесперспективной нерентабельности одного из его участников.
С этими словами она развернулась, вернулась за свой стол, поставила ноутбук на место. Открыла его, надела наушники и включила музыку. Она не видела, как они смотрели на её спину, как Зинаида Викторовна безвольно опустилась на кухонный стул, а Алексей так и остался стоять посреди комнаты, уничтоженный не криком, а безжалостной, неоспоримой правдой, выведенной на светящемся экране. В её мире снова воцарился порядок. И в нём больше не было места ни для кого из них…
