— Сынок, оказывается, твоя жена не такая уж и верная, как ты считаешь! Она сегодня и вчера виделась с каким-то мужиком и каталась с ним на машине! Я сама это видела! Надо её срочно проучить!
Андрей только что переступил порог своей квартиры, принеся с собой въевшийся запах металла и машинного масла. Усталость тяжёлым мешком висела на его плечах, и единственным желанием было скинуть рабочую одежду, залезть под горячий душ и молча съесть ужин, который, как он надеялся, уже ждал его на плите. Но на кухне, за его столом, сидела мать, Людмила Петровна. Она не готовила и не пила чай. Она ждала, и всё её тело было напряжено, как сжатая пружина.
Она не дала ему даже поставить сумку на пол. Её слова, произнесённые громким, обличительным шёпотом, ударили его, как пощёчина. Андрей молча посмотрел на мать. Её лицо было искажено гримасой праведного гнева, глаза горели нездоровым огнём, а пальцы впивались в клеёнчатую скатерть, оставляя на ней белёсые следы.
— На чёрном джипе, здоровый такой, — продолжала она, смакуя каждую деталь. — Я из магазина шла, смотрю — стоит, ждёт кого-то. А тут твоя Ольга выпархивает из подъезда. Вся светится, понимаешь? Улыбка до ушей, глаза горят. А он ей дверцу открывает, как королеве. Она села, и они уехали. Это было вчера. А сегодня я специально пошла в то же время, посмотреть. И что ты думаешь? Опять! Та же машина, тот же мужик. Она снова к нему в машину села, и они покатили. Я за ними до угла прошла, они там остановились, о чём-то смеялись…
Андрей молча выслушал этот поток информации, стягивая с себя промасленную рабочую куртку. Он бросил её на табуретку в прихожей и прошёл на кухню, чтобы помыть руки. От него пахло заводом, от матери — дешёвыми духами и ощущением скандала. Он открыл кран, и холодная вода с шипением полилась на его въевшуюся в кожу грязь.
— Мам, это Матвей, — спокойно сказал он, не поворачиваясь. — Троюродный брат Ольги. Он в город приехал на пару дней по делам. Я его знаю, мы вчера вечером все вместе сидели, когда ты звонила. Он её с работы забирал, чтобы по пути заехать в магазин запчастей для своей машины.
Людмила Петровна фыркнула так, будто её облили помоями. Спокойствие сына она восприняла не как знак уверенности, а как доказательство его полной и безоговорочной капитуляции перед женой.
— Матвей? — она презрительно скривила губы, и её лицо стало ещё более неприятным. — Какого ещё Матвея ты выдумал? Чтобы её выгородить? Защищаешь её? Ну конечно, защищаешь! Она же тебе в глаза смотрит, а за спиной дела тёмные проворачивает! Какой брат, Андрей, опомнись! Братьям так не улыбаются! Глаза тебе твоя вертихвостка залепила, ничего не видишь дальше собственного носа!
Он выключил воду и медленно вытер руки полотенцем. Каждый его жест был пропитан смертельной усталостью. Он не хотел этой ссоры. Он не хотел ничего объяснять человеку, который уже всё для себя решил.
— Я видел его вчера своими глазами. Мы пили чай на этой самой кухне. Он абсолютно реальный человек, а не моя выдумка.
— Ах, так ты с ним ещё и чай пил? — в голосе матери зазвенел металл. — Значит, вы в сговоре! Она тебя обработала, а ты и уши развесил! Привела в дом хахаля, назвала его братом, а ты, дурачок, и поверил! Тебе самому-то не стыдно?
Андрей повернулся к ней. Его взгляд был тяжёлым, как литейная форма.
— Мам, иди домой.
Это было сказано тихо, но твёрдо. Людмила Петровна от такой наглости даже привстала со стула.
— Что? Ты меня выгоняешь? Родную мать, которая тебе глаза пытается открыть? Да я никуда не пойду! — визгливо выкрикнула она. — Я здесь её дождусь. И посмотрю в её бесстыжие глаза, когда она будет врать тебе и мне. Устроим ей очную ставку, посмотрим, как запоёт твоя певичка
Андрей смотрел на мать, и в его взгляде не было ни капли сыновней любви, только холодное отчуждение. Он понял, что любые объяснения, любые факты или доказательства будут разбиваться о стену её слепой, иррациональной ненависти к Ольге. Эта ненависть жила в ней давно, просто сегодня нашёлся подходящий повод, чтобы выпустить её наружу.
— Я сказал, иди домой, — повторил он, на этот раз его голос прозвучал ниже и твёрже. Он сделал шаг в её сторону, не угрожающе, а просто перекрывая ей вид на остальную часть квартиры. — Уходи. Мы поговорим потом. Или никогда.
Людмила Петровна расценила этот жест как прямое нападение. Она выпрямилась, её худощавое тело налилось злостью.
— Ты меня не выставишь! Не из своего дома! Ты забыл, чьими стараниями у тебя вообще этот «свой дом» появился? Мы с отцом последнюю копейку вкладывали, чтобы ты жил как человек! А ты что? Привёл эту… и теперь родную мать за порог? Потому что она посмела сказать тебе то, что ты не хочешь слышать?
— Ты пришла не говорить, а разрушать, — отрезал Андрей. Усталость испарилась, сменившись ледяной яростью. — Тебе не нужна правда, тебе нужен был повод. Ты ненавидела Ольгу с первого дня, как я вас познакомил. Тебе не нравилось, как она одевается, как она говорит, как она смотрит. Ты цеплялась к каждой мелочи, а теперь нашла что-то крупное и думаешь, что сорвала джекпот.
Его слова попали точно в цель. Лицо Людмилы Петровны на мгновение дрогнуло, но она тут же собралась, и её гнев вспыхнул с новой силой.
— А что, она должна была мне нравиться? Эта тихоня? С самого начала было видно, что она себе на уме. В глаза заглядывает, улыбается, а сама только и думает, как бы тебя посильнее к ноге привязать, чтобы ты от юбки её не отходил. И ведь привязала! Вон, уже мать готов выгнать ради неё. Она тебе важнее стала! А что она из себя представляет? Ничего! Голь перекатная, приехала в наш город и удачно пристроилась.
Она перешла на крик, размахивая руками. Андрей стоял неподвижно, как скала, о которую разбивались волны её истерики. Он больше не пытался её переубедить. Он просто ждал. Ждал, когда этот поток грязи иссякнет.
— Тебе бесполезно что-то говорить, — произнёс он, когда она замолчала, чтобы перевести дух. — У тебя в голове своя картина мира, и ты будешь подгонять под неё всё, что видишь. Тебе не нравится, что я счастлив с ней. Вот и вся причина.
— Счастлив? — она издевательски рассмеялась. — Ты называешь это счастьем? Когда твоя жена наставляет тебе рога с первым встречным на дорогой машине? Это не счастье, сынок, это позор! И я не позволю ей позорить нашу семью!
Андрей подошёл к двери в прихожую и открыл её.
— Уходи, — его голос был абсолютно спокоен, и от этого спокойствия Людмиле Петровне стало не по себе. — Я даю тебе последний шанс уйти по-хорошему. Если ты сейчас не выйдешь за эту дверь, можешь считать, что сына у тебя больше нет.
Она смотрела на него, на его каменное лицо, на широко открытую дверь, и понимала, что это не угроза. Это был ультиматум. Её охватил азарт игрока, который поставил на кон всё.
— Нет, — отчеканила она, с вызовом глядя ему в глаза. — Я дождусь её.
В этот самый момент в замочной скважине послышался характерный скрежет. Кто-то вставлял ключ.
Ключ провернулся в замке один раз, потом второй. Этот звук, обычно будничный и незаметный, сейчас прозвучал в напряжённой тишине кухни как выстрел стартового пистолета. Андрей не отвёл взгляда от матери, лицо которой в предвкушении предстоящей расправы приобрело хищное, голодное выражение. Она вся подобралась, готовая к прыжку.
Дверь открылась. На пороге стояла Ольга. В одной руке у неё была сумка с продуктами, из которой выглядывал пучок свежей зелени, в другой — связка ключей. Она была немного уставшей после рабочего дня, но на её лице играла лёгкая улыбка — улыбка человека, вернувшегося домой, в своё безопасное пространство. Она подняла глаза, и улыбка мгновенно стёрлась, будто её смахнули грубой тряпкой. Она увидела напряжённую фигуру мужа и искажённое злобой лицо свекрови. Ольга не успела произнести ни слова, даже простого «Привет».
Людмила Петровна сорвалась с места. Это было не женское, театральное движение, а короткий, резкий рывок оголодавшего зверя, увидевшего добычу.
— Ах ты, подстилка! — её визг был настолько пронзительным, что, казалось, мог бы поцарапать стены.
Она ринулась к Ольге, выбросив вперёд руки с крючковатыми пальцами, целясь невестке в лицо. Ольга инстинктивно отшатнулась назад, ударившись плечом о дверной косяк. Пакет с продуктами выпал из её ослабевшей руки, и на пол с глухим стуком покатилось несколько яблок.
Всё произошло за долю секунды. Андрей, стоявший между ними, не крикнул, не стал уговаривать. Его тело среагировало раньше, чем мозг успел бы облечь решение в слова. Он рванул вперёд, пересекая кухню в два огромных шага. Его движение было не эмоциональным, а механическим, как работа хорошо отлаженного станка — точным и безжалостным.
Он не оттолкнул мать и не ударил. Он просто схватил её за плечи, его пальцы впились в тонкую ткань её кофты с силой, от которой та могла бы затрещать по швам. Людмила Петровна была лёгкой, и он без видимых усилий развернул её на сто восемьдесят градусов, лицом к выходу. Она попыталась вырваться, зашипев что-то нечленораздельное, но его хватка была железной.
Не говоря ни слова, он потащил её через короткий коридор к открытой двери. Её ноги заплетались, она семенила, пытаясь упереться, но против его размеренной, неумолимой силы она была бессильна. Это было похоже на то, как рабочий выносит из цеха неисправную, искрящую деталь, чтобы она не вызвала пожар.
Он вытолкнул её на лестничную клетку. Не грубо, не с размаху, а просто выставил за порог, как выставляют ненужную вещь. Она развернулась, её лицо было багровым от ярости и унижения, рот открылся для новой порции проклятий. Но она не успела их произнести.
Андрей посмотрел ей прямо в глаза. Его взгляд был пуст. В нём не было ни злости, ни обиды, ни сожаления. Только холодная констатация факта.
— Вон. Чтобы я тебя больше в своём доме не видел, — прорычал он тихо, но так, что каждое слово врезалось в сознание.
И прежде чем она успела ответить, он потянул на себя дверь. Не хлопнул, не ударил ею. Он просто закрыл её. Уверенно и плотно. Щёлкнул замок. Раз. Два.
На лестничной клетке воцарилась тишина. А в квартире, среди рассыпанных по полу яблок, остались стоять двое.
Ольга стояла, прислонившись к дверному косяку, и смотрела на рассыпанные по полу яблоки. Красные, зелёные, они лежали на линолеуме нелепыми, яркими пятнами. Воздух в квартире, только что вибрировавший от крика и движения, стал неподвижным и густым. Единственным звуком был тихий гул старого холодильника на кухне.
Андрей не повернулся к ней сразу. Он несколько секунд смотрел на запертую дверь, словно прожигая её взглядом, а затем медленно, как человек, сбросивший с плеч неподъёмный груз, опустился на корточки и начал собирать яблоки. Он не суетился. Его движения были почти ритуальными. Он брал одно яблоко, осматривал его на предмет вмятин, и аккуратно клал обратно в выпавший пакет.
Ольга молча наблюдала за ним. Шок постепенно отступал, оставляя после себя холодную пустоту. Она не знала, что сказать. Любые слова казались неуместными и глупыми. Она просто смотрела, как её муж, пропахший металлом и усталостью, собирает с пола фрукты после того, как только что вышвырнул из их дома собственную мать.
— Она видела тебя с Матвеем, — сказал Андрей, не поднимая головы. Его голос был ровным, лишённым всяких эмоций, будто он зачитывал сводку с производства. — Увидела машину, решила, что это любовник. Пришла сюда, чтобы, как она выразилась, устроить тебе очную ставку.
Он поднял последнее яблоко, положил его в пакет и встал. Поставил пакет на кухонный стол. Затем посмотрел на Ольгу. В его глазах она не увидела ни извинения, ни смятения. Только твёрдую, непоколебимую уверенность в том, что он всё сделал правильно.
И в этот момент на кухонном столе пронзительно зазвонил его телефон.
Мелодия была дурацкой и весёлой — какая-то старая поп-песня, которую он никак не мог сменить. Сейчас она звучала как издевательство. Они оба знали, кто звонит. Андрей подошёл к столу, взял телефон. На экране светилось слово «Мама». Он нажал на зелёную кнопку и включил громкую связь.
Из динамика тут же вырвался искажённый, яростный женский голос. Это был не разговор, а непрерывный поток брани и проклятий. Слова сливались в один сплошной визг, из которого можно было разобрать только отдельные обрывки: «…променял на прошмандовку…», «…неблагодарная тварь…», «…ноги моей больше не будет, да чтоб вы сдохли…», «…я тебя прокляну…».
Андрей стоял и молча слушал. Его лицо было непроницаемым. Он не морщился, не злился, не пытался вставить ни слова. Он просто давал этому потоку яда излиться до конца. Ольга смотрела на него, и ей казалось, что он слушает не родную мать, а отчёт о неисправности оборудования — неприятно, но не более.
Прошла, может быть, минута. Поток оскорблений на том конце провода начал иссякать, переходя в захлёбывающиеся всхлипы ненависти. И тогда Андрей прервал её.
— Ты ошиблась, — сказал он в трубку. Его голос был холодным и острым, как скальпель. — У меня больше нет матери.
Он не стал дожидаться ответа. Его палец нажал на красную кнопку завершения вызова. Потом, не раздумывая ни секунды, он зашёл в контакты, нашёл её номер и нажал «Заблокировать». Подтвердил действие. Затем он протянул руку Ольге.
— Дай свой телефон.
Она молча протянула ему свой аппарат. Он так же быстро нашёл в её контактах номер свекрови и заблокировал его. Затем вернул телефон ей.
Андрей обвёл взглядом кухню. Его взгляд остановился на Ольге, на её бледном лице.
— Всё, — сказал он.
Одно слово. В нём не было ни сожаления, ни торжества, ни печали. В нём была точка. Окончательная и бесповоротная. Он констатировал факт: операция по удалению чужеродного тела из организма их семьи завершена. Успешно. Их мир стал меньше на одного человека, но теперь в нём не было места для яда и разрушения. Они остались вдвоём в своей тихой квартире, и эта тишина больше не была гнетущей. Это была тишина нового начала…
