— Подушки взбил, воду поставил, даже тапочки твои любимые принес, Валентина Петровна, — Игорь сиял, как начищенный самовар, распахивая дверь в гостевую спальню.
Мама окинула комнату скептическим взглядом, но вслух сказала лишь:
— Спасибо, Игорек. Не стоило так суетиться.
Я молча наблюдала за этой сценой, стоя в дверном проеме. Суета — это было самое подходящее слово.
Мой муж последние три дня не ходил, а порхал по дому, готовясь к маминому приезду. Он лично выбирал постельное белье, спорил со мной из-за меню на ужин и даже купил новый ортопедический матрас.
Такая забота казалась чрезмерной, почти театральной.
— Анечка, что ты стоишь? Помоги маме вещи разобрать, — обернулся ко мне Игорь, и его улыбка на мгновение дрогнула, когда он встретился с моим взглядом.
Мама переезжала к нам на полгода. Грандиозный ремонт в ее загородном доме — единственная причина, по которой она согласилась покинуть свое гнездо.
Она была женщиной энергичной, привыкшей командовать, а не гостить.
И ее деньги, конечно, давали ей это право. Огромные деньги, о которых Игорь говорил с придыханием, маскируя это шутками.
— Я сама справлюсь, — отрезала мама, открывая первый из своих многочисленных чемоданов. — Не маленькая.
Вечером, когда мама уже устроилась, а Игорь ушел в магазин за каким-то особенным сортом сыра для нее, я сделала то, о чем думала последние пару дней.
Я достала из ящика комода три крошечные коробочки. Камеры. Маленькие, почти незаметные «глаза», которые я заказала в интернете под предлогом усиления безопасности.
Что-то в поведении Игоря меня настораживало. Какое-то внутреннее чутье, которое я не могла объяснить логически.
Он был идеальным мужем, внимательным и любящим, но его внезапное рвение стать идеальным зятем выглядело фальшиво.
Одну камеру я прикрепила в углу гостиной, за книжной полкой. Вторую — в коридоре на первом этаже, направив на лестницу.
Третью — на кухне, спрятав ее в декоративной вазе. Я чувствовала себя параноиком, но ничего не могла с собой поделать.
Это было похоже на инстинкт самосохранения.
Когда Игорь вернулся, я уже сидела на диване и читала книгу, стараясь выглядеть максимально расслабленной.
— Все в порядке, милая? — он поцеловал меня в макушку. — Ты какая-то напряженная.
— Просто устала, — соврала я. — Длинный день.
Позже, лежа в постели, я слушала ровное дыхание мужа рядом. Он казался таким спокойным, таким надежным.
Я почти убедила себя, что все это — лишь плод моего воображения. Что я зря накручиваю себя и подозреваю самого близкого человека.
Но где-то в глубине души холодный комок тревоги не таял. Камеры были на месте.
И мне оставалось только ждать, надеясь, что они никогда не запишут ничего, что могло бы разрушить мою жизнь.
Прошло два месяца. Жизнь вошла в странную, натянутую колею.
Игорь продолжал быть образцовым зятем: приносил маме ее любимые глянцевые журналы, возил по врачам и каждый вечер интересовался ее самочувствием.
Мама принимала эту заботу со свойственной ей царственной сдержанностью.
Я же, просматривая время от времени пустые записи с камер, начала чувствовать себя виноватой.
Моя паранойя не находила подтверждений. Игорь был безупречен.
В тот день я уехала на работу раньше обычного — навалилось много дел перед квартальным отчетом.
Поцеловав сонного мужа и помахав маме, которая пила свой утренний сок на веранде, я выскочила за дверь.
Звонок застал меня в разгар совещания. На экране высветилось «Любимый».
Я сбросила, написав смс, что перезвоню. Но он набрал снова. И снова. Сердце неприятно екнуло. Я извинилась и вышла в коридор.
— Да, Игорь, что случилось? Я на совещании.
В трубке раздались всхлипы. Не плач, а именно судорожные, отчаянные всхлипы мужчины, пытающегося что-то сказать.
— Аня… Анечка… приезжай. Скорее. С мамой… беда.
Дорога домой превратилась в размытое пятно. Я не помню, как вела машину, как парковалась.
Помню только сирену скорой, отъезжающей от нашего дома, и Игоря, который бросился ко мне, как только я вышла из автомобиля.
Его лицо было серым, глаза — красными и безумными.
— Что? Где она? Что с ней? — кричала я, вцепляясь в его рубашку.
Он обнял меня, и его тело дрожало.
— Аня, ее больше нет.
Мир сузился до одной точки. До его лица.
— Как?
— Лестница… она… — он заикался, не мог подобрать слов. — Я был в саду, услышал грохот… Прибежал, а она уже… внизу… без сознания.
Полицейский, стоявший рядом, деликатно кашлянул. Игорь отстранился от меня и, глядя мне прямо в глаза, произнес слова, которые я буду слышать в кошмарах еще очень долго:
— Твоя мать сама упала с лестницы, это был несчастный случай. Врачи сказали — мгновенно… она не мучилась.
Я смотрела на него, на его искреннее, разбитое горем лицо, и часть меня отчаянно хотела ему верить.
Хотела разделить с ним это горе, плакать у него на плече.
Но другая часть, холодная и цепкая, помнила. Помнила о маленьком устройстве, спрятанном в коридоре.
Вечером, после всех формальностей, допросов и сочувственных визитов соседей, мы остались одни.
Дом наполнился оглушающим отсутствием звуков. Игорь заварил мне какой-то травяной сбор, укутал пледом. Он был сама забота.
— Я пойду… прилягу, — прошептала я, поднимаясь. Голова кружилась.
Закрывшись в спальне, я достала телефон. Руки тряслись так, что я с трудом попала пальцем по иконке приложения.
Загрузка. Список устройств. «Камера-коридор». Я зажмурилась и нажала на значок воспроизведения, молясь всем богам, чтобы слова Игоря оказались правдой.
Чтобы на экране не было ничего, кроме пустого коридора и рокового падения.
На экране телефона появилась картинка: наш залитый утренним светом коридор. Типичное утро. Вот мама спускается по лестнице, держась за перила.
Она останавливается на предпоследней ступеньке, чтобы поправить туфлю.
И тут в кадр входит Игорь. Он подходит к ней сзади. Не было криков, не было борьбы. Он просто сказал что-то, чего я не могла расслышать.
Мама обернулась. И тогда он спокойно, почти буднично, протянул руки и сильно толкнул ее в спину.
Я видела, как ее тело нелепо взлетело вперед, как она ударилась головой о стену.
Грохот, который он слышал «из сада». Он постоял секунду, глядя на неподвижное тело, а затем вышел из кадра.
Вернулся уже через минуту, с телефоном в руке, и его лицо исказилось маской ужаса и горя. Спектакль начался.
Я не закричала. Воздух просто перестал поступать в легкие.
Я смотрела на экран, на это короткое, беззвучное кино, и мир вокруг меня рассыпался на мелкие, острые осколки.
Мужчина, с которым я спала в одной постели, мужчина, который целовал меня утром, стрлкнул мою мать. Хладнокровно и расчетливо.
Я сохранила видео в нескольких облачных хранилищах и на флешку. Затем я умылась ледяной водой и вышла из комнаты.
Игорь сидел в гостиной, обхватив голову руками. Он поднял на меня свои «полные горя» глаза.
— Анечка, как ты? Может, снотворное?
— Нет, спасибо, — мой голос звучал ровно. Пугающе ровно. — Я просто посижу с тобой.
Утром я сказала, что мне нужно съездить за вещами мамы. Он даже предложил поехать со мной, но я отказалась, сославшись на то, что хочу побыть одна. Первым делом я поехала в полицию.
Следователь, пожилой мужчина с уставшими глазами, сначала слушал меня с вежливым сочувствием, видимо, принимая за женщину в истерике.
Но когда я молча положила перед ним флешку и включила видео на своем телефоне, его лицо окаменело.
Игоря арестовали в тот же день, в нашем доме. Я наблюдала за этим из окна. Он не сопротивлялся.
Когда на его запястьях защелкнулись наручники, он посмотрел на меня. В его взгляде не было раскаяния.
Только холодная, ядовитая ярость. Он все понял.
После похорон и начала судебного процесса я осталась одна в огромном, пустом доме.
Наследство мамы, о котором так мечтал Игорь, обрушилось на меня. Цифры на банковском счете казались бессмысленными и грязными.
Я могла бы уехать, купить остров, забыть все как страшный сон. Но я знала, что это не поможет. Правда, которую я узнала, наложила на меня ответственность.
Через полгода я продала дом, в котором все напоминало о предательстве.
На деньги, унаследованные от мамы, я открыла благотворительный фонд ее имени.
Фонд помощи пожилым людям, оказавшимся в уязвимом положении, тем, кому нужна забота и защита.
Я не нашла покоя или счастья в привычном понимании. Шок от произошедшего не проходит, он просто становится частью тебя, как хроническая боль.
Но теперь в моей жизни был смысл. Каждый раз, когда наш фонд помогал очередному старику, я чувствовала, что не даю злу, которое совершил Игорь, стать финальной точкой в истории моей мамы.
Ее жизнь, оборванная так жестоко, продолжалась в жизнях тех, кого мы спасали. И это было мое собственное, выстраданное правосудие.
Прошло пять лет.
Фонд имени Валентины Петровны стал делом всей моей жизни. Мы открыли три пансионата, запустили программу патронажной помощи на дому и юридическую службу для защиты стариков от мошенников.
Я научилась жить с призраками прошлого, превратив свою боль в топливо для работы.
Письмо пришло в обычный вторник. Казенный конверт с тюремным штемпелем. Я смотрела на него несколько минут, прежде чем вскрыть. Это было от Игоря.
Несколько коротких, корявых строк с просьбой о встрече. Он писал, что «все осознал» и хочет «попросить прощения».
Моей первой реакцией было сжечь письмо. Выбросить его и забыть. Но что-то внутри не давало этого сделать. Не любопытство.
Скорее, необходимость поставить последнюю, жирную точку. Закрыть эту дверь навсегда, но не убегая, а заперев ее на ключ со своей стороны.
Через неделю я сидела в комнате для свиданий. Потертый стол, решетка на окне, запах дезинфекции. Когда вошел Игорь, я его не сразу узнала.
Тюрьма сточила с него весь лоск. Он осунулся, похудел, в волосах появилась седина.
Но глаза… глаза остались прежними. Внимательные, оценивающие.
Он сел напротив и выдавил из себя подобие улыбки.
— Здравствуй, Аня. Спасибо, что приехала.
Я молчала.
— Я много думал, — начал он. — Обо всем. Я был неправ. Ослеплен деньгами, завистью…
Твоя мать… она никогда меня не любила. Всегда смотрела свысока.
Я продолжала молчать, глядя на него без всякого выражения.
— Я хочу попросить у тебя прощения, — сказал он, и в его голосе я не услышала ни капли раскаяния.
Только хорошо отрепетированную роль. — Я знаю, что это невозможно простить. Но я надеюсь, ты сможешь…
— Зачем ты меня позвал, Игорь? — мой голос прозвучал спокойно и твердо.
Он на мгновение сбился.
— Я же сказал… попросить прощения.
— Нет. Зачем на самом деле? УДО? Хочешь, чтобы я дала положительную характеристику? Написала, что «раскаявшегося» бывшего мужа простила?
Его лицо изменилось. Маска слетела. В глазах вспыхнула та самая ярость, которую я видела в день его ареста.
— А даже если и так! — прошипел он. — Я отсидел свое! Я заплатил! А ты… ты живешь на ее деньги! На деньги, которые по праву должны были быть нашими!
— Нашими? — я впервые позволила себе усмехнуться. — У нас с тобой, Игорь, нет и никогда не было ничего «нашего». Была только твоя жадность и моя слепота.
Я встала.
— Я приехала не для того, чтобы слушать твою ложь. Я приехала, чтобы посмотреть на тебя.
И я увидела все, что хотела. Ты не изменился. Ты просто ждешь шанса, чтобы снова начать врать. Прощай.
Я развернулась и пошла к выходу, не оборачиваясь. Я не чувствовала ни ненависти, ни жалости.
Только пустоту. Полное, абсолютное безразличие к человеку, который когда-то был моим миром.
Выйдя за ворота тюрьмы, я сделала глубокий вдох. Солнце светило ярко.
В кармане завибрировал телефон — звонила директор одного из наших пансионатов.
Я ответила, и слушая ее бодрый голос, рассказывающий о новом подопечном, которому мы смогли помочь, я поняла, что все сделала правильно.
Моя жизнь была здесь, под этим солнцем.
А его — там, в серой тени прошлого, которую он создал для себя сам. И эта тень больше не могла до меня дотянуться.
