За окном тяжело ворочался октябрь. Свинцовое небо давило на город, выжимая из него последние краски. Листья, еще вчера желтые и красные, сегодня превратились в бурое месиво под ногами прохожих. Моросил дождь — не тот романтичный, под которым целуются влюбленные, а мелкий, противный, забирающийся за воротник и оставляющий на душе мокрые следы.
Наташа стояла у плиты, методично помешивая соус для пасты. Стрелки на часах приближались к семи. Она машинально отсчитывала минуты до прихода мужа. Раз-два-три… Семнадцать лет этот ритуал не менялся. Семнадцать лет Михаил приходил ровно в семь — грязный, пропахший машинным маслом, с привычкой ерошить волосы пятерней, прежде чем поцеловать жену в щеку.
«Отработанная схема», — подумала Наташа, и от этой мысли что-то кольнуло под ребрами. Когда их жизнь превратилась в заведенный механизм, который уже никто не заводит — работает по инерции?
Полгода назад всё было иначе…
Они строили планы, мечтали о путешествиях, думали о втором ребенке. Их дочь Юлька заканчивала одиннадцатый класс и собиралась поступать в медицинский. Всё было… правильно. А потом в их жизнь ворвался Гриша со своей тихой женой Любой, и мир накренился, как палуба корабля в шторм.
Входная дверь хлопнула с такой силой, что вздрогнула люстра. Наташа автоматически потянулась к выключателю вытяжки.
— Руки только помою, — донеслось из прихожей хриплым, будто простуженным голосом.
Обычно после этой фразы шли звуки льющейся воды, шарканье тапочек, а потом тёплые руки обхватывали её за талию. «Хозяин вернулся», — шептал Михаил ей на ухо, и они оба улыбались этой старой шутке.
Но сегодня что-то сломалось в привычном механизме. Михаил прошел мимо ванной и просто сел за стол. Молча положил перед собой телефон экраном вниз. Наташа заметила, что костяшки его пальцев были сбиты в кровь, словно он бил стену. Или чье-то лицо.
— Будешь ужинать? — Наташа поставила перед ним тарелку с пастой, стараясь, чтобы голос звучал обыденно, будто она не замечает этих сбитых костяшек, пустого взгляда, окаменевших плеч. — Ты как-то рано. Что-то случилось?
Михаил смотрел в одну точку, куда-то мимо жены, словно она была прозрачной. Его глаза, обычно живые, с золотистыми искорками в карей радужке, сейчас напоминали два мутных омута, затянутых ряской.
— Я ухожу к Любе, — произнёс он ровным, неживым голосом, берясь за вилку. — Жить буду с ней, она беременна. Не обижайся.
Он сказал это так, словно сообщал прогноз погоды. Между тем как накручивал на вилку спагетти и отправлял их в рот. Жевал. Глотал. Накручивал следующую порцию. Механические движения человека, который не чувствует вкуса.
Наташа замерла. Воздух вокруг неё вдруг стал плотным, тяжёлым, как вода. Ей казалось, что она тонет, что лёгкие отказываются работать.
Любовь. Люба. Жена Гриши. Тихая женщина с вечно опущенными глазами, с тем особенным выражением лица, которое бывает у людей, привыкших к постоянной боли. Наташа видела её всего несколько раз на общих посиделках. Люба всегда сидела чуть в стороне, словно боялась занять слишком много места в этом мире. Всегда немногословная, всегда в тени мужа. Такой незаметной, что иногда Наташа ловила себя на мысли: а была ли она вообще?
И вот теперь эта блеклая, стёртая женщина внезапно стала центром их жизни, осью, вокруг которой всё вращается.
— Ты… что? — Наташа медленно опустилась на стул напротив, ощущая, как подкашиваются ноги. В голове пульсировало: «Это шутка. Это нелепая шутка. Сейчас он рассмеётся».
Но Михаил не смеялся. Он продолжал механически жевать, не поднимая глаз. Его руки, всегда сильные и уверенные — руки человека, который может починить всё, от детской игрушки до двигателя грузовика — сейчас мелко дрожали, как будто бы с похмелья.
— Ты слышала, — его голос звучал глухо, будто из-под толщи земли. — Я должен это сделать. Должен, понимаешь?
Наташа не понимала. Ничего не понимала. Перед ней сидел чужой человек. Не тот Михаил, который семнадцать лет назад надел ей на палец кольцо и поклялся быть рядом в горе и в радости. Не тот, кто держал её за руку, когда она рожала Юлю. Не тот, кто каждый вечер возвращался домой с неизменной фразой: «Руки только помою».
— А как же мы? — её голос дрогнул, словно струна, натянутая до предела. — Семнадцать лет… И вдруг Люба? Миш, ты в своём уме? Ты вообще соображаешь, что говоришь? А Юля? Что я скажу дочери? «Прости, милая, папа решил уйти к…» к кому? К жене друга?
Вилка звякнула о край тарелки с такой силой, что на белом фарфоре остался скол. Михаил наконец поднял глаза, и Наташа не узнала их. Там, где обычно плескались смешинки, теперь стояла мутная, болотная тоска. Глаза человека, который видел слишком много и слишком многое потерял.
— Дай мне договорить, — его голос сорвался, как будто ему было физически больно произносить слова. — Так нужно. Я виноват перед Гришей. Я должен позаботиться о его семье. О Любе и ребёнке. Это мой долг. Я дал слово…
Они познакомились в армии, в знойном августе 2006-го. Михаил Коршунов и Григорий Степанцов — два пацана из разных концов страны, которых судьба столкнула в одной казарме под Хабаровском. Суровые сопки, бескрайняя тайга, духота летом и лютый холод зимой — здесь ковалась не просто дружба, здесь плавились души, срастаясь намертво.
Мишка — шустрый, с вечной усмешкой в уголках губ, черноволосый, со взглядом, который пробирал девчонок до мурашек. Он был из тех, кто умел разрядить обстановку одной фразой, кто никогда не пасовал перед трудностями и всегда находил выход даже из самых безнадёжных ситуаций.
Гриша — основательный, немногословный, с шеей как у быка и кулаками размером с небольшую дыню. Его светлые, почти бесцветные глаза, казалось, проникали в самую душу, видели тебя насквозь, читали самые потаённые мысли. Он мог сутками молчать, но когда говорил — каждое слово било точно в цель.
— Слышь, Степанцов, — обратился к нему Михаил в первый день службы, когда они вместе драили казарму. — Ты чего такой серьёзный? Улыбаться не пробовал? Смотри, щас морда треснет от напряжения.
— Пробовал, — невозмутимо ответил тот, орудуя шваброй с таким видом, будто это как минимум снайперская винтовка. — Не понравилось. Трата энергии без пользы.
И они рассмеялись одновременно, оба почувствовав в этом коротком диалоге что-то настоящее, что-то, что не поддаётся объяснению, но мгновенно связывает людей.
Потом была ночная самоволка, когда они пробрались через дыру в заборе на местную дискотеку. Миша закрутил роман с длинноногой Ксюшей, дочкой заведующей местным клубом. А Гриша молча стоял у стены, наблюдая за другом с лёгкой полуулыбкой, и отбивался от настойчивых атак местных красоток.
— Ты чего не танцуешь? — спросил его Миша, раскрасневшийся от выпитого и поцелуев с Ксюшей.
— Держу периметр, — пожал плечами Гриша. — Кто-то же должен думать о возвращении в часть.
Когда на дискотеке вспыхнула заварушка, и местные парни навалились на Мишу впятером, именно Гриша раскидал их, как котят, двумя-тремя короткими, чёткими движениями. А потом тащил на себе пьяного друга через полгорода, бормоча:
— Нет бы сразу свалить, Коршун. Обязательно надо было понты гнуть. «Я с девушкой разговариваю», — передразнил он Мишу. — Теперь вот разговаривай с моей спиной.
А через неделю, когда их рота попала на учения в тайгу, и Гриша провалился под лёд, Миша, не задумываясь, прыгнул за ним. Они потом лежали в лазарете с двусторонним воспалением лёгких, пили противный травяной отвар, который варила им пожилая медсестра, и клялись друг другу, что это навсегда.
— Мы с тобой, Гришка, как две половинки, — шептал Миша, задыхаясь от кашля. — Ты — мозги, я — скорость реакции. Вместе нас не остановить.
— Одно целое, — кивнул Гриша. — Только перестань прыгать в ледяные реки, а то в следующий раз утонем оба.
После армии их дороги разошлись на несколько лет. Михаил вернулся в родной город, женился на Наташе — своей школьной любви, которая всю службу ему писала. Открыл автосервис на деньги, которые одолжила тёща. Вкалывал сутками, спал по четыре часа, но дело шло в гору. Когда родилась Юля, Михаил уже мог позволить себе снять для семьи трёхкомнатную квартиру в хорошем районе.
А потом, в самый обычный вторник, когда Михаил копался в двигателе старенького «Форда», напевая под нос модную песенку, его окликнули голосом из прошлого:
— Товарищ сержант, разрешите обратиться?
Он вынырнул из-под капота и замер с гаечным ключом в руке, не веря своим глазам. Перед ним стоял Гриша — всё тот же, будто и не прошло этих лет. Только возмужавший, с щетиной на подбородке и морщинками в уголках глаз. Гриша, которого он искал через сослуживцев, но безуспешно. Гриша, о котором вспоминал каждый раз, когда что-то шло не так и требовался мудрый совет.
— Степанцов, чтоб тебя! — Михаил бросил ключ, который со звоном ударился об пол, и стиснул друга в объятиях. — Какими судьбами? Я думал, тебя медведь в твоих сибирских лесах задрал!
— Как видишь, я живучий, — хмыкнул Гриша, хлопая Михаила по спине. Объятие у него было медвежьим — Миша почувствовал, как хрустнули рёбра. — Переезжаю сюда. Работу ищу. С жильём определился уже.
— С жильём, говоришь? — Михаил хитро прищурился, отстраняясь и разглядывая друга. — Неужто женился, бирюк? Какая отчаянная решилась взвалить на себя такую ношу?
— Есть такое дело, — Гриша едва заметно улыбнулся, но его обычно ледяные глаза вдруг потеплели. — Люба её зовут. Хорошая. Тихая. Моя.
В этих трёх словах было столько невысказанного, что Михаил присвистнул. Кто бы мог подумать — Гришка, который в армии не смотрел в сторону девушек, для которого существовали только долг, честь и дружба, — влюбился! И судя по тому, как он произнёс имя жены — влюбился без памяти.
В тот же вечер они сидели вчетвером за столом. Наташа накрыла ужин, достала запылившуюся бутылку коньяка, которую берегли для особого случая. А какой случай может быть особеннее, чем встреча с армейским другом мужа, о котором она столько слышала?
Люба оказалась тихой женщиной с большими карими глазами и застенчивой улыбкой. Она почти не участвовала в разговоре, только изредка бросала взгляды на мужа, полные такой нежности и обожания, что становилось неловко, как будто подсматриваешь за чем-то очень личным.
— Работаешь где? — спросил Михаил, разливая коньяк.
— Пока нигде, — Гриша покрутил в руках рюмку, рассматривая янтарную жидкость на свет. — Приехали недавно. Оглядываюсь пока. Жильё снял. Хочу осмотреться, понять, куда двигаться дальше.
Михаил переглянулся с Наташей. Та едва заметно кивнула, словно читала его мысли. За годы брака они научились понимать друг друга без слов.
— Слушай, мне как раз нужен толковый механик, — Михаил откинулся на спинку стула. — У меня сейчас два бокса, народу не хватает. Руки у тебя золотые, я помню. В армии ты даже тот древний УАЗик умудрился завести, когда наш взводный уже крест на нём поставил.
— Да ладно, там просто свечи полетели, — отмахнулся Гриша, но было видно, что предложение ему польстило.
— Короче, завтра приходи, — Михаил хлопнул друга по плечу. — Покажу, что и как. Зарплата нормальная, на жизнь хватит. А там посмотрим.
Так Гриша стал работать в автосервисе Михаила. И если их армейская дружба была крепкой, то теперь она стала нерушимой. Миша и Гриша — так их называли все вокруг, словно это было одно имя, один человек. Вместе работали, вместе отдыхали, вместе решали проблемы.
Наташа иногда шутила, что у неё два мужа — один законный, второй на общественных началах. Когда Гриша вечером засиживался у них допоздна, обсуждая с Михаилом рабочие моменты, она только качала головой и подкладывала им еду. Люба же просто сидела рядом, подпирая щёку рукой, и смотрела на мужа тем особенным взглядом, который бывает только у женщин, нашедших свою половину.
Семьи сдружились. По выходным устраивали совместные выезды на природу, отмечали праздники, строили планы. Михаил и Гриша мечтали расширить бизнес, открыть сеть сервисов по всему городу.
— Будем империю строить, — говорил Михаил, размахивая шампуром с шашлыком. — Степанцов и Коршунов — звучит?
— Коршунов и Степанцов— поправлял его Гриша. — По алфавиту правильнее.
И они снова смеялись, как тогда, в казарме…
В тот день Михаил проспал. Наташа пыталась его разбудить, но он только отмахнулся — пять минут, ещё пять минут… Когда он всё-таки открыл глаза, часы показывали начало девятого.
— Чёрт! — он вскочил с кровати. — Гришка там один, а у нас сегодня три машины в работе!
Он вылетел из дома, забыв выпить кофе и поцеловать жену. Гнал по пустым утренним улицам, нарушая все мыслимые правила.
Подъезжая к сервису, Михаил увидел, что Гриша уже загнал в бокс чёрный внедорожник. Клиент — полноватый мужчина в дорогом костюме — нервно поглядывал на часы.
— Извини, проспал, — Михаил хлопнул друга по плечу. — Что тут у нас?
— Подвеска стучит и масло подтекает, — Гриша уже доставал инструменты. — Я подъёмник подготовил.
Михаил быстро переоделся в рабочую одежду и присоединился к другу. Они работали слаженно, как единый механизм — один начинал движение, другой его подхватывал.
— Домкрат давай, — Гриша нырнул под машину. — И фонарик, не вижу ни черта.
Михаил порылся в ящике с инструментами. Домкрата не было.
— Сейчас, в подсобке глянем.
Он метнулся в подсобное помещение, где хранились запчасти и редко используемые инструменты. Домкрат нашёлся не сразу — стоял за коробками в дальнем углу. Михаил схватил его и поспешил обратно.
— Нашёл! — крикнул он, входя в бокс.
Но Гриша его не услышал. Он возился под машиной, что-то бормоча себе под нос.
— Давай его сюда, — донеслось из-под днища.
Михаил присел и протянул домкрат. В этот момент он заметил, что подъёмник стоит как-то странно, будто одна из опор не зафиксирована.
— Гриш, подожди…
Но было поздно. Машина вздрогнула и накренилась. Раздался скрежет металла. Михаил отпрыгнул назад, выронив домкрат. Внедорожник съехал с платформы прямо на Гришу…
Всё, что произошло дальше, слилось для Михаила в один бесконечный кошмар. Крики, суета, приезд скорой, врачи, пропахшие лекарствами. Он сидел на корточках рядом с другом, держа его за руку, пока медики готовили носилки.
Гриша еле дышал с хрипом, его лицо было белым, как мел. Губы шевелились, но слов было не разобрать.
— Держись, брат, — шептал Михаил. — Держись, всё будет хорошо.
И тут Гриша вдруг стиснул его руку с такой силой, что стало больно. Его глаза широко распахнулись, взгляд на мгновение стал ясным.
— Сбереги Любу, — прохрипел он. — Она беременна.
Это были его последние слова…
Наташа смотрела на мужа, не узнавая его. Перед ней сидел не тот Михаил, с которым она прожила семнадцать лет, а какой-то другой человек — сломленный, потерянный.
— Так вот в чём дело, — тихо произнесла она. — Но при чём тут… всё это? Мы можем помогать Любе, поддерживать её. Зачем уходить из семьи?
Михаил закрыл лицо руками. Его плечи задрожали.
— Ты не понимаешь. Это Я виноват. Я не проверил подъёмник. Я опоздал. Если бы я приехал вовремя…
И тут его прорвало…
Впервые на памяти Наташи Михаил разрыдался. Не просто плакал — его трясло, трясло от боли, от воспоминаний, от обиды. Он рыдал словно прорвалась плотина, сдерживавшая всё, что он переживал эти месяцы.
— Я обещал ему, понимаешь — выдавливал он сквозь слёзы. — Обещал, что позабочусь о них. О Любе и ребёнке. Это мой долг. Понимаешь? Мой долг перед Гришей.
Наташа обошла стол и обняла мужа за плечи. Она чувствовала, как он дрожит под её руками, и её сердце сжималось от боли — не за себя, за него.
— Мишенька, послушай, — она говорила мягко, как с ребёнком. — Думаешь, Гриша хотел бы, чтобы ты разрушил нашу семью? Чтобы ты был несчастен? Чтобы мы все были несчастны?
Михаил поднял на неё глаза, красные от слёз.
— Но я обещал…
— Заботиться — не значит жениться, — Наташа вытерла слезу с его щеки. — Мы можем помогать Любе вместе. Материально, морально. Быть рядом.
Она достала из кармана телефон.
— Давай позвоним ей. Прямо сейчас. Спросим, чего хочет она.
Михаил кивнул, не в силах произнести ни слова.
Наташа набрала номер. Гудки тянулись бесконечно. Наконец, в трубке раздался тихий голос Любы:
— Алло?
— Люб, это Наташа. Жена Миши, — она сделала глубокий вдох. — Нам нужно поговорить. О тебе, о ребёнке и о Мише.
Пауза. Потом тихий вздох.
— Он рассказал тебе, да?
— Да. И я хочу знать, чего хочешь ты. На самом деле.
Люба молчала так долго, что Наташа подумала — связь прервалась. Но потом снова раздался её голос:
— Я не хочу разрушать вашу семью, Наташа. Никогда не хотела. Когда Миша пришёл ко мне с этим… предложением, я была в шоке. Сказала ему, что это безумие.
— Но он настаивал?
— Да. Говорил, что обещал Грише. Что это его долг. Что он должен искупить вину.
Наташа включила громкую связь, чтобы Михаил слышал разговор.
— И что ты ответила?
— Что мне не нужна жертва. Что Гриша бы не хотел этого. Но Миша… он словно одержимый. Не слушает никого.
Михаил закрыл глаза. По его щекам снова текли слёзы.
— Люба, — голос Наташи дрогнул. — Чего хочешь ты? Только честно.
— Я хочу, чтобы мой ребёнок знал, что у него есть семья. Не только я. Чтобы рядом были люди, которые любили его отца. Которые могут рассказать, каким он был. Я… я просто боюсь остаться одна.
Наташа протянула телефон мужу.
— Скажи ей.
Михаил взял трубку дрожащими руками.
— Люб, это я, — его голос звучал хрипло. — Ты прости меня. Прости… Прости меня. За всё прости.
— Тебе не за что просить прощения, Миш, — голос Любы был мягким, почти материнским. — То, что случилось — не твоя вина. Это просто… судьба.
— Но я обещал Грише…
— Ты и сдержишь обещание. Но не так, как думаешь. Не разрушая свою семью, не жертвуя собой. Просто будьте рядом. Вы с Наташей. У меня больше никого нет, кроме вас.
Наташа забрала у мужа телефон.
— Мы будем рядом, Люб. Обещаю. А сейчас… отдыхай. Завтра мы приедем. Вместе.
После звонка они долго сидели молча. Михаил смотрел в одну точку, словно заново переживая всё, что случилось.
— Что я творю… — наконец произнёс он. — Такое устроил… Думал, что должен пожертвовать всем. А на самом деле просто боялся. Боялся, что не смогу помочь ей. Что подведу снова.
Наташа взяла его за руку.
— Перестань себя казнить. Ты не виноват в том, что произошло с Гришей. И Люба это знает. И Гриша знал бы. Ты просто сломался. Ты живой…
Прошло полгода.
Наташа собирала на стол. Сегодня у них были гости — Люба с маленьким Гришей-младшим. Наташа улыбнулась, вспомнив, как они выбирали имя. Сомнений не было — только Григорий, только в честь отца.
Из детской доносился смех. Миша возился с малышом, корча ему рожицы и издавая смешные звуки. Наташа заглянула в комнату. Михаил сидел на полу, а перед ним, в маленьком шезлонге, устроился Гришка — пухлощёкий карапуз с глазами, удивительно похожими на отцовские.
— Смотри, какой серьёзный, — Михаил поднял глаза на жену. — Весь в Гришку. Не улыбается почти.
— Пробовал, не понравилось? — Наташа процитировала знаменитую фразу Гриши.
И они рассмеялись одновременно, чувствуя в этом что-то настоящее.
Звонок в дверь возвестил о приходе Любы. Она вошла, принеся с собой запах морозного воздуха и духов.
— Как там мужчины? — спросила она, снимая пальто.
— Твой мужчина играет со своим крёстным, — улыбнулась Наташа. — Чай будешь?
Они сидели на кухне, наблюдая, как Михаил кормит малыша из бутылочки. Его лицо, обычно напряжённое, сейчас было мягким, почти умиротворённым.
— Знаешь, — тихо сказала Люба, — иногда мне кажется, что Гриша всё видит. Что он рядом.
Наташа сжала её руку.
— Конечно, видит. И знает, что мы справимся. Все вместе.
Вечером, когда Люба с малышом уехали домой, Михаил долго стоял у окна, глядя в темноту.
— О чём думаешь? — спросила Наташа, обнимая его сзади.
— О Грише. О том, как он смеялся бы над нами сейчас. Сказал бы — «а я же говорил, что вы справитесь».
Наташа прижалась щекой к его спине.
— Ты знаешь, что я горжусь тобой?
Михаил обернулся.
— За что?
— За то, что ты настоящий друг. За то, что не бросил Любу. За то, что нашёл в себе силы жить дальше. Гришка бы тоже гордился.
Михаил кивнул и снова посмотрел в окно. Где-то там, в звёздном небе, его друг наверняка улыбался своей редкой, но такой тёплой улыбкой.
— Знаешь, — сказал Михаил, — я думаю расширить бизнес. Открыть ещё один сервис. Назвать » Коршунов и Степанцов». По алфавиту, как он хотел.
— Это прекрасная идея, — Наташа улыбнулась. — Гриша бы одобрил.
— Я знаю, — просто ответил Михаил.
И в этот момент он почувствовал, что груз, давивший на его плечи все эти месяцы, наконец отпустил. Не исчез совсем — такое не исчезает никогда. Но стал легче, позволяя дышать полной грудью.
Впереди было будущее. Сложное, непредсказуемое, но они встретят его вместе — он, Наташа, Люба и маленький Гришка. Они справятся. Потому что теперь они — одна семья. Не та, о которой мечтали, но та, которая у них есть. Настоящая…
