— Лер, да ладно тебе, не переживай так из-за работы. В крайнем случае, у Стаса вон всегда подстраховка есть, — голос Кати, сестры мужа, в телефонной трубке звучал беззаботно и даже немного завистливо. Она говорила о своей недавней покупке какой-то брендовой сумки, а Лера в это время механически помешивала ложкой остывающий чай, глядя в окно на серое октябрьское небо. Слово «подстраховка» зацепилось за сознание, как рыболовный крючок за корягу. Она знала бюджет их семьи до последней помятой купюры. Она сама и была этим бюджетом. Никаких «подстраховок» в нём не было и быть не могло.
— Какая ещё подстраховка? — спросила она как можно более равнодушно, не меняя темпа помешивания уже давно растворившегося сахара. Интонация была выверена до мелочей: лёгкое, почти ленивое любопытство, не более.
— Ой, — Катя на том конце провода мгновенно запнулась. Было слышно, как она шумно втянула воздух, поняв, что сболтнула лишнего. — Да так, я в общем смысле. Что мужчина, опора, всегда найдёт выход…
Лера почувствовала, как по спине пробежал неприятный, липкий холодок, но голос её остался тёплым и вкрадчивым, как у закадычной подруги, делящейся секретами.
— Кать, ну что ты как неродная. Мы же семья. Просто интересно стало, может, он от меня какие-то заначки делает, копит нам на отпуск, сюрприз готовит? Рассказывай, не томи. Я же могила, ты знаешь.
Эта простая женская уловка, приправленная лестью и обещанием конфиденциальности, сработала безотказно. Катя, почувствовав себя не предательницей, а доверенным лицом, с облегчением выдохнула и затараторила заговорщицким шёпотом:
— Ну, если по секрету… Только ты Стасу ни слова, что я рассказала, а то он меня убьёт. Ему мама помогает. Он ей после каждой своей премии крупную часть отдаёт, а она ему на отдельный счёт складывает. Такая, знаешь, подушка безопасности. Мама говорит, жизнь сейчас нестабильная, всякое может случиться. Чтобы у сына всегда был свой капитал, на новую жизнь, если что…
Лера замерла. Ложка в её руке остановилась, застыв в мутной янтарной жидкости. «На новую жизнь, если что…». Эта фраза прозвучала в её голове как удар похоронного колокола. «Если что» — это она. Это если с ней, Лерой, «не сложится». Пока она выкраивала из своей зарплаты деньги на еду, бытовую химию и редкие визиты в недорогую парикмахерскую. Пока она радовалась, что Стас получает премии и говорил, что все они уходят на погашение каких-то старых долгов его семьи.
— Ого, — только и смогла выдохнуть она, мастерски сохраняя на лице и в голосе маску дружелюбного удивления. — Вот молодец какой, заботливый… И мама у вас просто золото. А… много там уже, если не секрет? Наверное, на машину хорошую хватит?
— Ой, Лер, какая машина! — восторженно, почти с придыханием, прошептала Катя, окончательно потеряв бдительность и упиваясь своей осведомлённостью. — Там уже миллионов пять, если не больше! Мама так гордится, говорит, мой сын не пропадёт, всегда сможет начать всё с чистого листа.
Пять миллионов. Цифра не просто ударила — она впечаталась в мозг раскалённым клеймом. Пять миллионов на то, чтобы «начать с чистого листа». Пока она, Лера, третий год подряд ходила в одних и тех же демисезонных кедах, подошва которых уже угрожающе отклеивалась. Пока она выискивала в супермаркетах жёлтые ценники и отказывалась от похода в кино, потому что «сейчас не время, дорогая, нужно экономить».
— Да уж, точно не пропадёт, — ровно сказала Лера. — Ладно, Катюш, побегу я, у меня ужин стынет. Спасибо, что позвонила.
Она нажала отбой. Положила телефон на стол. Встала и подошла к входной двери. Там, на коврике, стояли они. Её кеды. Мокрые после утренней пробежки под дождём до автобусной остановки. С протёртой до дыр тканью у большого пальца и грязными разводами, которые уже не отмывались. Она молча смотрела на них. Никаких чувств не было. Только холодная, звенящая пустота внутри, которая стремительно заполнялась чем-то твёрдым и острым, как осколок льда. Она взяла кеды за шнурки, принесла их на кухню и поставила прямо в центр идеально чистого пола. Затем села за стол и стала ждать. Час, который оставался до прихода Стаса с работы, показался ей самой спокойной и ясной минутой за последние несколько лет. Она точно знала, что сейчас будет. И она была к этому готова.
Дверной замок щёлкнул, и в коридоре послышались знакомые шаги. Стас вернулся. Лера не сдвинулась с места, лишь её спина выпрямилась, превращаясь в натянутую струну. Он вошёл на кухню, устало бросив сумку с ноутбуком на стул, и начал расстёгивать ворот рубашки. Его взгляд был устремлён в холодильник, мысли, очевидно, были заняты ужином и отдыхом после долгого рабочего дня. Он не сразу заметил её. И уж тем более не заметил вещдоки, оставленные в центре комнаты.
— Привет, — бросил он через плечо. — Что-то есть поесть? Я голодный как волк.
Он наконец повернулся и его взгляд наткнулся на кеды. Он замер на секунду, его лоб собрался в недоумённую складку. Это было не то, что он ожидал увидеть. Грязная, рваная обувь на вымытом до блеска полу выглядела как пощёчина всему укладу их жизни.
— Лер, а что кеды тут делают? — в его голосе прозвучало лёгкое раздражение. — Убери, пожалуйста, я сейчас споткнусь и шею сверну.
Она медленно подняла на него глаза. Её взгляд был спокойным, почти безразличным, и от этого Стасу стало не по себе. Она проигнорировала его просьбу. Вместо этого, её голос, ровный и холодный, разрезал кухонную тишину.
— Не знаешь, где можно купить недорогую обувь на осень?
Он моргнул, сбитый с толку. Вопрос был настолько не к месту, что его мозг не сразу смог обработать его. Он перевёл взгляд с её лица на кеды и обратно.
— Что? Какую обувь? Лер, мы же с тобой всё обсуждали. Сейчас каждая копейка на счету. Я премию в этом месяце не получил, сама знаешь, проект сдвинули. Потерпи немного, ладно? Купим, как только полегче с деньгами станет. Зачем ты опять начинаешь?
Он говорил это привычно, почти на автомате. Это была его стандартная, отрепетированная речь, которую он произносил каждый раз, когда она заводила разговор о покупке чего-то для себя. Он даже вздохнул устало, проводя рукой по волосам, играя роль ответственного мужа, на чьих плечах лежит непосильный груз семейного бюджета. Он сам верил в эту роль.
Лера слушала его, не перебивая. Она дала ему договорить до конца, до последней фальшивой ноты в его голосе. Когда он замолчал, она сделала небольшую паузу, наслаждаясь этой последней секундой его неведения.
— А пять миллионов у твоей мамы есть?
Фраза была произнесена тихо, без всякого нажима. Но эффект был такой, будто взорвалась граната. Стас застыл. Краска медленно схлынула с его лица, оставляя после себя нездоровую, землистую бледность. Его глаза, только что выражавшие усталость и лёгкое снисхождение, теперь были широко раскрыты, в них плескался голый, животный страх. Он смотрел на неё так, словно она превратилась в чудовище.
— Что?.. Откуда ты… Кто тебе сказал? — его голос сорвался на шёпот. Это было полное, безоговорочное признание.
Она слегка наклонила голову, и в её глазах впервые за весь вечер появился блеск. Но это был не блеск слёз. Это был хищный, торжествующий огонь.
— Это неважно. Важно то, что я знаю. Про твой «фонд на развод». Про твою «подушку безопасности». Так что не рассказывай мне больше про то, что у нас нет денег.
Он открыл рот, потом закрыл. Воздух выходил из его лёгких со свистом. Он сделал шаг назад, упираясь в кухонный гарнитур.
— Это не на развод! — наконец выдавил он из себя, и его голос прозвучал жалко и неубедительно. — Это… это на чёрный день! Для нас! Для нашей семьи! Мало ли что может случиться…
— На чёрный день? — Лера произнесла эти слова так тихо, что они едва прозвучали в оглушительной тишине кухни. А потом она рассмеялась. Это был не весёлый и не истеричный смех. Это был короткий, сухой, трескучий звук, похожий на хруст ломающегося льда. Она медленно встала из-за стола. Её движения были плавными, выверенными, как у хищника, который больше не видит смысла скрываться.
— Чёрный день, Стас? Он у меня каждый день. Он наступает каждое утро, когда я думаю, в чём мне идти на работу, чтобы не промочить ноги. Он приходит вечером, когда я стою в магазине и считаю в уме, могу ли я позволить себе купить сыр подороже или лучше взять по акции. Чёрный день — это когда я отказываю себе в новой блузке, потому что «нам нужно экономить». Когда мы не едем в отпуск уже три года, потому что «времена тяжёлые».
Она начала медленно ходить по кухне, и каждый её шаг отдавался гулким эхом в голове Стаса. Он стоял, прижавшись к столешнице, словно ища в ней опору. Его мир, такой понятный и стабильный ещё десять минут назад, рассыпался на куски.
— Это всё не так, — попытался он вставить, его голос был хриплым. — Я просто хотел, чтобы у нас была…
— У НАС? — её голос резко набрал силу, превратившись из ледяного шёпота в стальной клинок. Она резко остановилась и повернулась к нему. — Не было никаких «нас» в этом твоём плане. Была я, которая вносила всю свою зарплату в общий котёл, оплачивая эту квартиру, еду, всю бытовую рутину. И был ты, который играл роль жертвы обстоятельств, бедного трудяги, отдающего долги.
Она сделала шаг к нему, и он инстинктивно отшатнулся.
— Значит, пока я несу все деньги в семью, ты в тайне переводишь свои премии своей матери, чтобы копить на случай, если захочешь со мной развестись?
Вот она. Та самая фраза. Произнесённая не с криком, а с холодной, убийственной точностью. Она прозвучала как приговор, окончательный и не подлежащий обжалованию. Обвинение было сформулировано, и все его жалкие попытки оправдаться теперь выглядели как дешёвая театральная постановка.
— Лера, это не так! Ты всё не так поняла! Это мама… она настояла… она беспокоилась…
— Не смей впутывать сюда свою мать! — отрезала она. — Она всего лишь твой банкир. Инструмент. Идея была твоя. Это ты смотрел мне в глаза и врал. Врал каждый день. Врал, когда мы ели макароны вместо мяса. Врал, когда я зашивала колготки. Врал, когда говорил, что мы — команда. Какая к чёрту команда, Стас? В команде не копят тайный фонд для побега с корабля!
Его лицо исказилось. Он хотел что-то сказать, возразить, но слова застревали в горле. Он видел перед собой не свою Леру, тихую и понимающую. Он видел чужую, страшную в своей правоте женщину, которая методично, слово за словом, разбирала его на части, обнажая всю его трусость и мелочность.
Она выдержала паузу, давая ему в полной мере осознать глубину своего падения. А потом вынесла решение.
— Так вот, Стас. Твой чёрный день настал. Прямо сейчас. Можешь считать, что половина твоего фонда, два с половиной миллиона, — это мой первый взнос на ипотеку.
— С ума сошла? — выдохнул Стас, и в его голосе впервые прорезались нотки возмущения, вытеснившие страх. Паника уступала место отчаянной попытке защититься. — Какие два с половиной миллиона? Лера, это не твои деньги! Это мамины! Она их копила, это её счёт! Ты не имеешь на них никакого права!
Он ухватился за это слово — «право» — как утопающий за соломинку. Он пытался перевести разговор в плоскость формальностей, где он, как ему казалось, был неуязвим. Ведь формально она действительно не имела никаких прав на счёт его матери. Это был его последний бастион.
Лера посмотрела на него с таким выражением, будто он был маленьким, неразумным ребёнком, который пытается спорить о правилах игры, не понимая, что игра уже давно окончена, а поле принадлежит победителю.
— Права? — она усмехнулась, но в этой усмешке не было и тени веселья. — Хорошо. Давай поговорим о правах.
Она медленно обвела взглядом кухню. Её взгляд задержался на глянцевом фасаде гарнитура.
— Видишь эту кухню? Я выбирала её три месяца. И я оплатила её со своей карты. Полностью. До последнего винтика. Ты тогда сказал, что у тебя «временные трудности».
Её взгляд переместился в гостиную, видневшуюся через дверной проём.
— Вон тот большой диван, на котором ты так любишь лежать вечерами, — она указала на него подбородком. — Я взяла на него рассрочку. И я выплачивала её десять месяцев. Своими деньгами. Телевизор, который ты смотришь, тоже мой. Кофемашина, без которой твоё утро не начинается, — мой подарок самой себе на день рождения, потому что ты подарил мне духи по акции.
Она говорила спокойно, безэмоционально, перечисляя факты, как бухгалтер, зачитывающий годовой отчёт. Каждый предмет, названный ею, становился обвинителем. Стены квартиры, казалось, сжимались вокруг Стаса, выдавливая из него воздух. Вещи, которые он считал своими, частью своего комфорта, внезапно стали чужими, враждебными.
— Кровать, на которой мы спим. Помнишь, ты сказал, что ортопедический матрас — это блажь, и у тебя нет на это денег? Я заплатила. Весь текстиль в этой квартире, от полотенец до постельного белья, — это всё я. Потому что ты считал, что можно спать и на старом.
Она сделала шаг к нему, и он вжался в столешницу ещё сильнее.
— Так что, когда ты говоришь о правах… У тебя есть право на твою одежду в шкафу. И, пожалуй, на половину посуды. А, и вот ещё, — она кивнула на пол, — вот на это у тебя есть полное право.
Её кеды стояли между ними, как памятник его лжи. Убогие, стоптанные, они выглядели сейчас дороже и весомее всего, что было в этой квартире.
— Мой первый взнос у меня уже есть, я его забираю. А ты останешься здесь. С кедами. Потому что всё остальное в этой квартире, как мы только что выяснили, куплено на мои деньги. Так что беги к своей матери и неси мне мои деньги. Тебе предстоит выплатить мне крупную сумму.
Она закончила говорить. В наступившей тишине не было ничего, кроме его прерывистого дыхания. Он смотрел на неё, но не видел. Его взгляд был пуст. Он видел только руины своей тайной жизни, которую он так тщательно выстраивал. Он проиграл. Проиграл не деньги — он проиграл всё. Он остался в пустой, чужой квартире, с долгом и парой рваных кед у ног.
Лера достала свой телефон. Её пальцы, не дрогнув, забегали по экрану, открывая сайт с объявлениями о продаже недвижимости. Она уже не была здесь. Мысленно она уже выбирала обои для своей новой квартиры, в которой не будет места ни ему, ни его лжи. Он так хотел начать новую жизнь. Что ж, теперь она начнёт её без него, а ещё подаст в суд, если он не отдаст ей деньги.
А он, останется один одинёшенька, без жены, в пустой квартире, потому что мать его к себе никогда в жизни не пустит жить. Как бы она его не любила, но у неё был к нему ещё и свой финансовый расчёт, про который он пока не знал. Ведь то, что она откладывала для него его же деньги тоже работа, за которую ему придётся ещё не мало заплатить…
