— Ну вот, — буркнула Нина, отодвигая шторку веранды. — Опять они…
Сквозь пыльное стекло она увидела старенький универсал, бодро пылящий по просёлочной дороге. За рулём — как обычно, её двоюродный брат Валерик, в футболке с пятном и привычной довольной ухмылкой. Рядом — его жена Зина с полиэтиленовым пакетом на коленях. А на заднем сиденье… да, и дети их, конечно. Кто ж сомневался.
— Мама, они опять к нам? — спросила Алина, семиклассница, сжимая в руках планшет.
Нина кивнула устало и закрыла окно.
— Почему они всё время приезжают? — продолжала дочка. — Мы же ничего им не говорим…
— Вот в этом и беда, — пробормотала Нина, вытирая руки о полотенце. — Поначалу было неловко отказать… А теперь — как на дачу к себе. Без предупреждения, без звонка. Полгода уже так.
Она прошла на кухню, бросила взгляд на плиту: суп почти выкипел. В голове стучало: «Не кипятись… не показывай виду… хотя бы сегодня…»
На крыльце уже послышались голоса. Хлопнула дверь машины, звонко лязгнул замок.
— Ну здравствуйте, — раздалось снизу. — А мы к вам! Надеемся, не помешали?
— А когда вы мешали? — сказала Нина себе под нос. Но вслух, конечно, улыбнулась.
— Проходите, — проговорила она громче. — Как добрались?
— Как обычно! — бодро ответил Валерик. — Пробки жуткие, но мы прорвались. Надоело в городе париться — душно. Думали: а чего сидеть, у Нинки же дом, участок, воздух… Дети пусть побегают, да и мы отдохнём.
— Проходите, — повторила она, отступая в коридор. Зина уже развязывала пакеты.
— Мы тут немножко своего привезли, — весело щебетала она. — Но ты не переживай, мы особо ничего не едим. Варим макароны — и ладно!
— Отлично… — сухо произнесла Нина, глядя, как те уже устраиваются в гостиной.
Вот так каждый раз, — подумала она. Сначала “на денёк”, потом остаются до воскресенья. Валерик пьёт пиво на крыльце, Зина лежит в шезлонге с журналом. А я — как на службе.
Всего полгода назад всё было иначе. Она мечтала, как будет обустраивать этот дом. Сама купила землю — в кредит, одна, после развода. Копила каждую копейку, сама выбирала планировку, искала мастеров. Первую зиму провела здесь с дочкой — как в сказке. Тихо, уютно, сосны шепчут, печка потрескивает…
А потом Валерик как-то заехал — «по пути», «на часок», и с тех пор зачастили. Сначала — на шашлыки, потом — с ночёвкой. Потом — с вещами. Потом — с детьми. Потом — с собакой.
— Ты чего такая мрачная? — отвлек её голос Зины. — Мы же недолго. Завтра с утра, как штык, в путь.
— Ага, как обычно, — отозвалась Нина, уже без попытки скрыть сарказм.
Но Зина только рассмеялась.
— Да ты что, мы ж тебе почти не мешаем! Мы же — родные. Свои. Семья всё-таки.
Семья. Прекрасное слово. Только оно тут звучало, как оправдание вторжения.
Вечером, когда дети резвились на качелях, а Валерик, растянув пузо, зевал на лежаке, Нина села на ступеньки и уставилась в небо. Слов не было. Ни гнева, ни жалоб — только глухая усталость.
— Мам, — подошла Алина. — Можно я посплю у тебя? Они нашу комнату опять заняли…
— Конечно, доченька.
Нина прижала её к себе. Девочка была тёплая, с запахом шампуня. И тоже — с глазами, полными немого вопроса: «Почему ты молчишь?»
Да потому что мне стыдно, наверное. Стыдно, что не могу поставить границу. Что боюсь показаться злой. Что думаю — а вдруг обидятся.
Но сегодня в груди копилось что-то другое. Как пружина, сжатая до предела.
И утром, когда она спустилась на кухню и увидела, как Зина жарит яйца на её новой сковородке, а Валерик с довольным видом включает телевизор в комнате — не выдержала.
— Послушайте… — начала она тихо, но голос дрожал. — Я больше так не могу.
Зина обернулась, продолжая помешивать.
— В смысле?
— Вы приезжаете уже полгода… Без предупреждения, без приглашения. Как к себе домой. Может, хватит уже?
— Нин, ты что это? — Валера даже не повернулся, только оторвал взгляд от телевизора. — Мы ж недолго. Завтра уедем.
— Завтра, как и в прошлый раз. И как до этого. — Голос Нины стал твёрже. — Но между “завтра уедем” и “снова приехали” проходит всего несколько дней.
— Подожди, — Зина перестала мешать яичницу и повернулась целиком. — Мы ж думали, тебе приятно. Ну… по-семейному. Не чужие ведь.
— Приятно?! — Нина впервые повысила голос. — Вы хоть раз спросили, удобно ли мне? Вы устраиваетесь, как у себя, распоряжаетесь, даже не считаясь — заняли комнаты, вещи берёте, холодильник разграбляете…
— Ну чего ты так? — Валерик нахмурился. — Мы же не воры какие. Всё по-простому.
Вот в этом и суть, — подумала она. — Всё “по-простому”, только жить потом сложно.
— Я вас не приглашала, — медленно сказала Нина. — Вы приезжаете сами. И я… я больше не хочу молчать. Мне это тяжело.
— Да ты бы сразу сказала! — Зина всплеснула руками. — А мы что? Мы уедем, конечно! Прямо сейчас! Валер, собирайся!
Нина знала этот приём. Обидеться первой — значит взять верх. Поставить другого в неловкое положение.
— Собирайтесь, если хотите, — спокойно сказала она. — Но на будущее: предупреждайте. И желательно — спрашивайте.
Повисла тишина. Даже дети, почуяв неладное, замерли у дверей.
— Так вот, значит… — Валерик встал, почесал затылок. — Не ждала ты нас. Ну, понятно.
— Не ждала, — подтвердила она. — И знаете, что странно? Сначала я ждала. Правда. Хотела тепла, общения… А теперь — боюсь выходных.
— Знаешь, — сказал он, уже не улыбаясь, — тебе б замуж, может, пора. А то одна тут, всё в порядке любишь. Вот и озлобилась.
Она даже не ответила. Просто отвернулась и вышла на улицу.
Солнце уже поднялось, ласково обнимало зелёные кусты и клумбы, которые она сама сажала прошлой весной. Сад — её труд, её гордость. Не хотелось, чтобы по нему снова топтались чужие ботинки.
Подошла Алина, неся в руках одеяло и свою подушку.
— Мам, они уезжают?
— Да, — вздохнула Нина. — Вроде бы.
— Ты молодец, — сказала дочка и вдруг добавила: — А я боялась, что ты снова промолчишь.
— Я тоже боялась, — призналась она.
В доме шумели, хлопали дверцами, говорили громко — слишком. Как будто специально, чтобы она услышала и пожалела.
Но жалости не было. Была только лёгкость.
Когда Валерик вышел с чемоданом, он бросил на неё взгляд. Непривычно тяжёлый, без ухмылки.
— Не обижайся — буркнул. — А то обидишься и останешься совсем одна.
— Я лучше одна, чем с теми, кто не уважает меня, — сказала Нина.
Они уехали. Не обнявшись, не попрощавшись. Пыль от шин медленно оседала на дорожке, а в сердце будто освобождалось место. Для себя.
После их отъезда дом будто выдохнул. Тишина легла мягко, без напряжения. Даже скрип половиц казался теперь домашним, своим, не вызывающим раздражения.
Нина молча стояла в дверях, обхватив себя за плечи. Вокруг — знакомый до мелочей участок. Каждое дерево здесь она сажала сама. Каждый камень на дорожке перекладывала вручную. Здесь была её жизнь — не показная, не глянцевая, настоящая. Только вот покоя в ней давно не было.
— Мам… — Алина подошла вплотную, прижалась. — Они правда не приедут больше?
Нина посмотрела на дочку и погладила её по волосам.
— Если и приедут — уже не так. Я сказала, как есть. Это ведь важно — говорить, когда тебе плохо. А не ждать, пока всё разорвёт изнутри.
— А они обиделись?
— Наверняка, — усмехнулась она. — Но, знаешь… Это их право. А у меня есть своё — защищать себя.
Девочка молча кивнула. И в этом коротком кивке было больше понимания, чем от взрослых за последние полгода.
Вечером Нина включила музыку, заварила кофе, отодвинула занавески. Дом стал вдруг просторным. Не физически — душевно. В нём больше не было ощущения вторжения. Не осталось чужих чашек на полке, чужих полотенец на стуле, чужого запаха парфюма в прихожей.
Это моя территория, — думала она. Моя жизнь. Моя тишина.
На следующий день раздался звонок. Она глянула на экран: Зина. Отвечать не хотелось. Но совесть шепнула — всё-таки семья.
— Алло.
— Нин, привет. Слушай… Мы тут с Валерой поговорили. Ну, сгоряча всё вышло. Ты не подумай — мы тебя не хотели обидеть. Просто… ну, ты же знаешь, как у нас всё. Квартира душная, вечно ремонты, дети по головам бегают. Нам казалось, что тебе приятно. Что ты одна, и мы хоть как-то разбавим тебе будни…
— Зин, я не одна. У меня дочка. И у меня есть я сама. Мне не нужно «разбавлять», мне нужно, чтобы ко мне относились с уважением.
Тишина в трубке. Потом вздох.
— Ну прости, если что не так… Мы по-простому. А ты у нас… правильная очень.
— Я не правильная. Я уставшая. От вашей простоты.
Зина фыркнула.
— Ладно. Мы не будем больше. Просто… мы же свои, всё-таки.
— Да, — кивнула Нина, — свои. Но теперь — на расстоянии. И с договорённостями.
Трубку она положила спокойно. Не дрожали руки, не клокотала обида. Только спокойствие — новое, крепкое, зрелое.
Вечером Нина снова вышла в сад. Дочка раскладывала книжки на шезлонге.
— Мам, а теперь мы будем только вдвоём?
— Будем вдвоём… пока не захочется позвать кого-то ещё. Но только по нашему желанию. Не потому, что кому-то стало скучно в городе.
Алина усмехнулась.
— А можно я кого-нибудь позову, но по желанию? Катю, например?
Нина рассмеялась.
— Можно. Главное — заранее.
Шло лето. Сначала робко, потом уверенно Нина отвоёвывала обратно свой дом, свой покой, свои правила.
Она научилась говорить «нет» — сначала тихо, потом чётко. И не оправдываться. Не объяснять, почему не хочет гостей. Не придумывать болезней, не ссылаться на дела. Просто — «нет, не получится», и точка. В этом было освобождение.
Зина ещё пару раз звонила. Спрашивала, можно ли заскочить «буквально на час», «только переночевать», «с детьми в выходные, а то совсем крышу сносит». Но Нина держалась.
— Не могу, Зин. У нас свои планы. Надо предупредить хотя бы за неделю. И только если я сама скажу, что удобно.
— Ну ты ж совсем другая стала, — обиженно вздыхала Зина.
— Нет. Я просто больше не та, кто всё проглатывает, — отвечала Нина.
Однажды в магазин её остановила соседка — улыбчивая, болтливая Раиса Петровна.
— А что, Валера с Зиной теперь не приезжают?
— Не приезжают.
— Да ты что! Я думала, это у вас такая традиция! Всё время — к тебе, как на курорт. А ты всё варишь, убираешь, везёшь.
— Ну, раньше так и было. Только теперь — нет. Курорт закончился.
Раиса понимающе кивнула.
— Правильно. А то знаешь, как бывает: дашь палец — съедят обе руки. Им легко, а тебе потом сердечные таблетки.
— Вот-вот, — усмехнулась Нина. — Только таблетки мне не по душе. Лучше заранее — честно.
Она шла домой, чувствуя за спиной солнце и лёгкий ветер. Дом снова стал её. Не просто по документам — а по праву выбора, по внутреннему согласию.
В августе они с Алиной устроили небольшой праздник. Посадили новые цветы, украсили беседку фонариками, испекли пирог. Позвали нескольких подруг — добрых, душевных, без грубости и бесцеремонности. Был смех, лёгкие разговоры, игра на гитаре. Никто не открывал холодильник без спроса, не занимал чужую кровать, не включал телевизор в семь утра.
Поздно вечером Алина обняла маму.
— Мам, а мне так хорошо. Тут, с тобой. Тихо, просто…
Нина почувствовала, как сжимается горло.
— Мне тоже. И знаешь, что? Это мы всё сделали. Сами. Без чужой «простоты», без чужих правил. Мы выбрали себя.
И вот теперь, глядя на полную луну, она чувствовала не одиночество, а силу. Потому что умение поставить границу — это не холод. Это любовь к себе. Это зрелость. Это честность.
Да, кто-то обиделся. Кто-то больше не приедет. Кто-то скажет, что она стала жёсткой.
Ну и пусть.
Зато теперь в её дом никто не входит без стука.
