— Ну всё, Кир, можешь нас поздравить! Светка наша наконец-то от родителей съезжает!
Алексей влетел в квартиру, как порыв весеннего ветра, принеся с собой запах улицы и собственного, ничем не омрачённого восторга. Он сбросил куртку на пуф в прихожей, не потрудившись повесить её в шкаф, и прошёл на кухню, где Кира как раз разбирала пакеты с продуктами, выстраивая на столешнице бакалейную крепость из пачек круп, макарон и банок с консервами. Его голос, громкий и радостный, нарушил её сосредоточенное молчание.
Кира выпрямилась, машинально отложив в сторону пакет с гречкой. Она устало улыбнулась мужу, его хорошее настроение было заразительным, но она слишком хорошо знала источник его внезапных восторгов. Обычно они были связаны с его сестрой.
— Да неужели? Это хорошая новость, — осторожно произнесла она. — Родителям полегче будет. А она куда? Нашла что-то?
— Ещё лучше! — Алексей подошёл к холодильнику, достал бутылку с холодной водой и сделал несколько жадных глотков прямо из горлышка. — Я ей нашёл! Отличная однушка, совсем рядом, дом через два от нас. Чистенькая, с мебелью. Завтра уже может вещи перевозить.
Он говорил быстро, с упоением, словно рассказывал о собственном крупном достижении. Кира продолжала стоять у стола, её руки замерли над открытым пакетом. Что-то в его интонации, в этой самодовольной лёгкости, заставило её напрячься. Внутри зашевелился холодный, неприятный комок предчувствия.
— Ты нашёл? — переспросила она, стараясь, чтобы её голос звучал так же ровно, как и прежде. — Молодец. А по деньгам как? Света потянет? У неё ведь пока только подработки случайные.
Алексей отмахнулся от её вопроса, как от назойливой мухи. Он поставил бутылку на стол с таким видом, будто решал мировой вопрос, а не создавал семейную проблему.
— Кир, ну о чём ты говоришь? Какая Света? Я буду пока оплачивать, конечно, из нашего бюджета. Ну и на жизнь подкидывать, само собой. Пока она себе нормальную работу по душе не найдёт. Не на первую же попавшуюся каторгу ей идти, сама понимаешь.
Он сказал это так просто, так буднично, будто обсуждал покупку нового чайника. Кира почувствовала, как воздух вокруг неё стал плотным и тяжёлым. Она медленно поставила пакет с гречкой на стол. Звук, с которым он ударился о столешницу, показался ей оглушительно громким.
— Подожди. — Голос её лишился всякой теплоты, став чётким и металлическим. — Я не совсем поняла. Давай по порядку. Какую однушку?
— Да обычную, я же говорю. Возле парка. Я уже с хозяйкой договорился, залог внёс, — с гордостью сообщил он, не замечая перемены в её лице.
— Залог? — повторила она, и это слово прозвучало как ругательство. — Из каких денег ты внёс залог, Лёша?
— Ну как из каких? С кредитки снял, потом с зарплаты закрою, — он начал немного раздражаться её дотошности. — Какая разница?
— Огромная, — отрезала Кира. Она обошла стол и встала прямо напротив него. — Идём дальше. Ты собираешься оплачивать ей квартиру из нашего бюджета. И давать денег на проживание. До каких пор? Что значит твоё «пока не найдёт работу по душе»? Месяц? Два? Год?
— Ну что ты сразу начинаешь? — нахмурился Алексей, наконец уловив в её тоне откровенную враждебность. — Сколько нужно будет, столько и буду. Это же моя сестра! Не на улице же ей жить из-за того, что она не хочет за кассой в супермаркете сидеть. У неё тонкая душевная организация.
Кира коротко, беззвучно рассмеялась. Этот смех был страшнее крика.
— Тонкая душевная организация. Понятно. То есть, я правильно понимаю, что твоя совершеннолетняя, здоровая сестра, которой через полгода двадцать три года исполнится, снова садится нам на шею, только теперь в отдельной, оплаченной нами квартире?
— Это не «нам на шею», а помощь близкому человеку! — повысил голос Алексей. — Почему ты всё сводишь к деньгам?
— А это — наш семейный бюджет, Лёша! — Кира ткнула пальцем в сторону стола, заваленного продуктами, которые она купила на их общие деньги. — Наш! У нас ремонт в спальне не закончен, потому что мы откладываем. Мы на отпуск копили, ты забыл? Или отдых жены с «нетонкой душевной организацией» в планы твоей сестры уже не входит?
— Отпуск… Ремонт… Кира, ты вообще слышишь себя? Ты ставишь какие-то обои и поездку на море на одну чашу весов с моей сестрой!
Лицо Алексея побагровело. Его беззаботное настроение испарилось, уступив место глухому, уязвлённому раздражению. Он смотрел на жену так, будто она только что предложила выгнать на улицу бездомного котёнка. Для него всё было просто и ясно: есть семья, и есть всё остальное — презренный быт, цифры, планы. И семья всегда была на первом месте. Точнее, его семья.
— Это не «какие-то обои», Лёша. Это наш дом. А это не «какая-то поездка», а наш с тобой отдых, который мы оба заслужили, потому что работаем, в отличие от некоторых, — Кира говорила холодно и отчётливо, чеканя каждое слово. Она видела, что логика здесь бессильна. Он не хотел слышать о бюджете. Значит, придётся говорить о том, что он так старательно пытался игнорировать все эти годы. — И дело ведь не в этой конкретной квартире. Совсем не в ней.
Она сделала паузу, давая ему подготовиться. Она собиралась вскрыть старый, давно нарывавший гнойник, и знала, что запах будет не из приятных.
— Давай вспомним выпускной Светы. Помнишь её платье? То самое, «единственное в городе», которое стоило как четверня моя тогдашняя зарплата. И ресторан, который ты заказал для её класса, потому что «детям нужен хорошмий праздник». Кто оплачивал этот банкет, Лёша? Её родители развели руками, а ты с гордым видом принёс деньги из нашей общей заначки. Это была помощь? Или первый взнос в её красивую жизнь за чужой счёт?
Алексей дёрнулся, словно от пощёчины. Он открыл рот, чтобы возразить, но Кира не дала ему вставить ни слова, продолжая наступление.
— Идём дальше. Институт. Она не прошла на бюджет, потому что ей было лень готовиться. Она хотела «творческую специальность», которая свелась к протиранию штанов на парах три раза в неделю. Кто платил за пять лет её коммерческого обучения? Кто оплачивал репетиторов, от которых не было никакого толка? Мы, Лёша. Мы отказывали себе в чём-то, чтобы твоя сестра могла выкладывать в соцсети фотографии с «интересных лекций». А она даже не потрудилась найти работу по этой своей «творческой» специальности после диплома. Деньги просто сгорели. Испарились.
Каждое её слово было камнем, брошенным в его благородный образ заботливого брата. Он молчал, и его молчание было красноречивее любого крика. Он не мог этого отрицать. Всё это было правдой.
— А бесконечные «подкинь на жизнь»? Новый телефон, потому что старый «уже не модный»? Ноутбук для «поиска работы»? Деньги на курсы, на которые она сходила два раза? Это всё тоже была «помощь близкому человеку»? Или просто спонсирование инфантилизма двадцатитрёхлетней девицы, которая поняла, что у неё есть волшебный братец с безотказным кошельком?
Она подошла почти вплотную к нему, и её глаза горели холодным, яростным огнём. Накопившаяся за годы горечь, которую она так долго держала в себе, наконец прорвалась наружу.
— И что? Мы теперь должны твою сестру до её пенсии обеспечивать? Сначала выпускной и институт, сейчас квартира и проживание, а потом что?!
— Кир…
— Что «Кир»?! Ипотеку ей возьмём?! Машину купим в кредит на моё имя, потому что у неё кредитная история девственно чиста?!
Вопрос повис в воздухе кухни, густой и ядовитый. Алексей смотрел на неё, и в его взгляде была уже не праведность, а откровенная злоба. Его загнали в угол фактами, и единственным способом защиты было нападение.
— Ты что, записывала всё? — прошипел он. — У тебя блокнотик есть, где ты галочки ставишь напротив каждой копейки, которую я дал сестре? Я не знал, что живу с бухгалтером, а не с женой.
— Было бы что считать, я бы записывала, — парировала она. — Но ты не давал ей денег в долг, ты их выбрасывал. А я просто не хочу, чтобы наш семейный корабль пошёл ко дну из-за огромной пробоины с гравировкой «Светочка».
— Ты просто её не любишь, — бросил он с презрением, найдя, как ему казалось, единственно верное объяснение. — Никогда не любила. Вот и вся причина твоего счетоводства.
— А ты, видимо, слишком любишь разбазаривать наши общие деньги на её капризы, — отрезала Кира, и её голос был подобен льду, который сковал тёплую, уютную кухню.
Обвинение в нелюбви было последним, самым предсказуемым оружием Алексея, и оно не произвело на неё никакого эффекта. Она ждала этого. Это был его козырь во всех спорах, касавшихся Светы: перевести разговор с плоскости фактов и логики в плоскость туманных материй о чувствах, где он всегда выставлял себя рыцарем, а её — бездушной мегерой.
— Да, я её не люблю, — спокойно подтвердила Кира, и это признание, произнесённое без тени сожаления, застало его врасплох. — Но не потому, что она плохой человек. А потому, что я вижу, в кого она тебя превращает. И во что превращает нашу жизнь. Любовь, Лёша, это не когда ты позволяешь близкому человеку деградировать за твой счёт. Это называется по-другому. Это называется предательством. Предательством по отношению к ней и по отношению ко мне.
Слово «предательство» ударило его сильнее, чем все предыдущие упрёки в расточительстве. Он отшатнулся, словно она плеснула ему в лицо кислотой. Его мир, где он был благородным братом и защитником, трещал по швам.
— Ты… ты вообще понимаешь, что несёшь? — Он сжал кулаки, костяшки пальцев побелели. Его голос стал ниже, в нём заклокотала настоящая, неприкрытая ярость. — Ты ставишь диагнозы моей сестре? Ты рассуждаешь о моей любви к ней? Да что ты вообще знаешь о настоящей семье, о человеческой теплоте? У тебя же в голове один калькулятор! Приход, расход, дебет, кредит. Ты, наверное, и выгоду от нашего брака просчитывала, да? Какая будет рентабельность, какой процент возврата инвестиций?
Он наступал, тесня её к кухонному гарнитуру. Его лицо исказилось. Он больше не защищал сестру, он атаковал Киру, её суть, её мировоззрение. Он хотел её ранить, унизить, доказать ей самой, что она — ошибка природы, существо без души, неспособное понять высоких порывов.
— Для тебя всё — сделка! Ремонт — это инвестиция. Отпуск — это оплаченная услуга. А помощь сестре — это нерентабельный проект! Ты не живёшь, ты функционируешь! Как хорошо отлаженный механизм. Холодный, правильный и абсолютно пустой внутри. Свете нужны не деньги, ей нужна поддержка! Ощущение, что за неё есть кому постоять! А ты видишь в этом только графу расходов!
Кира молча слушала этот поток обвинений. Она не перебивала. Она смотрела на него так, как энтомолог смотрит на барахтающееся под стеклом насекомое. Гнев в её глазах угас, сменившись чем-то гораздо более страшным: холодным, почти научным интересом. Когда он выдохся, она не стала оправдываться. Она нанесла ответный удар, целясь не в его слова, а в его мужское самолюбие.
— Поддержка? — переспросила она тихо, но так, что это слово прозвучало убийственно. — Ты называешь это поддержкой? Лёша, открой глаза. Ты не её опора. Ты её костыль. Костыль, который мешает ей научиться ходить самостоятельно. Ты не даёшь ей поддержку, ты покупаешь её любовь и собственное чувство значимости за наши общие деньги. Это самый простой путь, не требующий ни воли, ни характера. Сказать «нет» гораздо сложнее, чем достать кредитку. Для этого нужно быть взрослым мужчиной, а не старшим братом, который всё ещё боится расстроить младшенькую.
Она сделала шаг в сторону, освобождаясь из угла, в который он её зажал. Теперь они стояли на равных.
— Ты говоришь о настоящей семье? Так вот, наша с тобой семья — здесь. В этой квартире. А ты до сих пор не можешь перерезать ментальную пуповину со своей старой семьёй. Ты не глава нашего союза, ты обслуживающий персонал, который по первому звонку бежит выполнять поручения своей сестры и родителей. Света — не беспомощный ребёнок. Она взрослый, хитрый манипулятор, а ты — её самая большая удача в жизни. И самое страшное, Лёша, что ты этого даже не понимаешь. Ты искренне веришь в своё благородство. И в этой своей слепоте ты готов пустить под откос всё, что мы строили вместе, ради очередного её каприза.
Слова Киры повисли в воздухе, как приговор. Алексей смотрел на неё, и его лицо, ещё минуту назад искажённое гневом, стало пустым. Он был опустошён. Все его аргументы, построенные на высоких понятиях долга и родственной любви, были вскрыты, препарированы и названы слабостью и инфантилизмом. Он больше не чувствовал праведного гнева, только тупую, ноющую боль в груди, словно его внутренний стержень, на котором держался его мир, только что сломали. Он молчал, потому что любые слова теперь казались жалкими и фальшивыми.
Кира наблюдала за этой переменой с холодным спокойствием хирурга, констатирующего смерть пациента. Эмоциональный пик был пройден. Кричать, доказывать, обвинять — всё это было бессмысленно. Она видела перед собой не мужа, не партнёра, а человека, который сделал свой выбор, сам того не осознавая. И теперь ей оставалось лишь оформить этот выбор документально, без истерик и сантиментов.
Она молча развернулась и прошла в угол кухни, где у них стоял небольшой комод с всякой мелочью. Не роясь, уверенным движением выдвинула ящик, достала из него шариковую ручку и блокнот с отрывными листами. Щелчок ручки в оглушительной тишине прозвучал как выстрел стартового пистолета, объявляющего начало нового, одиночного забега.
Вернувшись к столу, она села на стул, положила перед собой лист и разгладила его ладонью. Алексей следил за её действиями, не в силах пошевелиться. Он не понимал, что происходит, но инстинктивно чувствовал, что сейчас случится нечто необратимое.
— Давай я тебе помогу, — её голос был ровным, лишённым всяких эмоций, словно она диктовала условия делового контракта. — Раз уж ты так хорошо разбираешься в высоких материях, я возьму на себя скучные цифры. Тебе ведь сложно всё это считать.
Она провела ручкой вертикальную черту, разделив лист на две колонки. Вверху первой она написала: «Наш общий».
— Итак, смотри. Аренда нашей квартиры — сорок пять тысяч. Коммунальные услуги, интернет, телефон — в среднем ещё десять. Продукты, бытовая химия — давай заложим тридцать пять, мы давно не укладываемся в меньшую сумму. Итого, девяносто тысяч. Это наши с тобой базовые расходы на то, чтобы жить под одной крышей. Пополам — по сорок пять тысяч с каждого. Справедливо?
Она не смотрела на него, её взгляд был прикован к листу бумаги. Алексей молчал, его мозг отказывался воспринимать этот абсурдный, унизительный перформанс.
Затем она перешла ко второй колонке. Заголовок был короче и бил наотмашь: «Твой личный».
— Теперь твоя часть. Твоя зарплата — сто двадцать тысяч рублей. Правильно я помню? — она сделала короткую паузу, но не ждала ответа. — Вычитаем отсюда первый и главный пункт твоих обязательств. Назовём его «Содержание Светы». Квартира для неё, ты говорил, неплохая? Значит, тысяч тридцать, не меньше. Плюс «на жизнь» — это ещё как минимум тридцатка. Итого — шестьдесят тысяч. Сразу их отнимаем. Остаётся шестьдесят. Половина.
Она писала быстро, её почерк был ровным и чётким. Ни одна буква не дрогнула.
— Теперь из этих оставшихся шестидесяти мы вычитаем твою долю из «нашего общего» бюджета. Это ещё сорок пять тысяч. — Она провела черту и быстро посчитала в уме. — Остаётся пятнадцать. Пятнадцать тысяч, Лёша. Это твой личный остаток. На одежду, на обеды на работе, на бензин, на твои увлечения, на непредвиденные расходы вроде ремонта машины или похода к стоматологу. И, конечно, на подарки мне. Ты ведь не забыл, что у меня скоро день рождения?
Она закончила писать и положила ручку рядом с листом. Только после этого она подняла на него глаза. В её взгляде не было ни злости, ни обиды. Только констатация факта.
— Что… что ты делаешь? — еле слышно выдавил он. Это был не вопрос, а стон.
Кира медленно, двумя пальцами, пододвинула лист к нему через стол.
— Я просто посчитала. Я разделила бюджеты, как ты этого и хотел. Вот твой. Твоя зарплата, твоя сестра, твоя доля в нашей общей жизни. Можешь распоряжаться этим остатком, как считаешь нужным. Это ведь твои деньги.
— Но мы же с тобой семья… Я думал, ты мне поможешь со всем этим… — растеряно сказал он, глядя на лист бумаги.
— О, нет! Ты сам взялся за эту благотворительность, сам захотел оплачивать жизнь своей сестрицы, теперь каждый сам за себя. А я на помощь ей, да и тебе теперь уже, не потрачу ни копейки. Всё. С меня хватит.
Она встала. Взяла пакет с гречкой, который так и остался стоять на столешнице, и открыла шкаф. Поставила пачку на полку, рядом с рисом и макаронами. Затем взяла следующий пакет. Её движения были спокойными, размеренными, будто ничего не произошло. Будто она просто закончила неприятный, но необходимый разговор и вернулась к своим обычным делам.
Алексей смотрел на лист бумаги. На цифры. На эти две колонки, которые только что безжалостно расчленили его жизнь. Он смотрел на аккуратный, безжалостный почерк жены и понимал, что она не предлагала ему выбор. Она не ставила ультиматум.
Она просто провела черту. И по одну сторону этой черты остался он, со своим «долгом», «любовью» и тридцатью тысячами в кармане. А по другую — она. И их общее прошлое. Хлопок закрывающейся дверцы кухонного шкафа прозвучал как точка, поставленная в конце их истории…
