— Ну вот, опять! — Голос Гены, пропитанный уже знакомой Даше смесью обиды и плохо скрываемой зависти, ворвался в мерное бульканье супа на плите. — Твой братец опять на Мальдивы свои собрался. Фотографии в соцсетях выложил – сидит такой, довольный, коктейль попивает. А я что? Я, как проклятый, с утра до ночи на этой своей работе, и что толку? Копейки!
Даша медленно провела ложкой по дну кастрюли, стараясь, чтобы её движение выглядело как можно более обыденным, не выдающим того вулкана раздражения, что уже третий вечер подряд клокотал у неё внутри. Запах наваристого супа, который обычно вызывал у неё приятное чувство домашнего уюта, сегодня казался удушливым, смешиваясь с тяжёлой атмосферой Гениных причитаний.
Окно на кухне было приоткрыто, впуская вечернюю прохладу и приглушённые звуки города, но даже они не могли развеять гнетущее ощущение безысходности, которое приносили с собой его слова.
Она молчала. Что тут скажешь? Всё это она слышала вчера, и позавчера, и, кажется, целую вечность до этого. Каждый успех кого-то из их окружения – будь то брат, друг или даже случайный знакомый – становился для Гены поводом для очередного сеанса самобичевания и жалоб на вселенскую несправедливость.
Андрей, её брат, действительно неплохо поднялся, но Даша помнила, скольких бессонных ночей, скольких нервов и рисков стоило ему это «везение». Он не сидел сложа руки, ожидая манны небесной, а вгрызался в каждую возможность, учился на ошибках и снова шёл вперёд.
— А Сашка, помнишь Сашку, одноклассника моего? — не унимался Гена, пересаживаясь со стула на табуретку и обратно, словно не находя себе места. Его фигура, обычно крепкая и подтянутая, сейчас казалась какой-то осунувшейся, сгорбленной под тяжестью собственных неудач.
— Так он машину новую взял! Японскую какую-то! Говорит, кредит выгодный подвернулся. Всем, понимаешь, всем везёт! Одного меня жизнь обделила. Пашу, как вол, а просвета не видно.
«Кредит выгодный, — мысленно усмехнулась Даша, не отрывая взгляда от кастрюли. — А то, что Сашка этот три курса повышения квалификации прошёл, чтобы на новую должность перейти, ты, конечно, забыл упомянуть. Или то, что он по выходным подрабатывал, чтобы первоначальный взнос на эту самую машину скопить». Ей так хотелось выпалить это ему в лицо, но она сдерживалась, понимая, что это вызовет лишь новую волну обид и обвинений в её адрес. Она, видите ли, его не понимает, не поддерживает.
Её ложка с тихим стуком коснулась края кастрюли. Терпение, это хвалёное женское терпение, которое она так старательно культивировала в себе все эти годы совместной жизни, истончилось до предела, готовое вот-вот лопнуть, как перетянутая струна. Сколько можно слушать это бесконечное нытьё? Сколько можно впитывать этот негатив, который, казалось, уже пропитал стены их небольшой квартиры?
— Только не надо этого недовольства, Даш, — Гена поймал её отсутствующий взгляд и, видимо, истолковал его по-своему. — У тебя брат – бизнесмен, подруги все пристроены. А я как белая ворона. Стараюсь, бьюсь, а всё без толку. Наверное, не дано просто. Не всем же быть успешными и богатыми.
Вот это «не дано» особенно коробило Дашу. Слишком уж удобная позиция – свалить всё на отсутствие мифического «дара» и продолжать жалеть себя, ничего не меняя. Она выключила газ под кастрюлей и с силой поставила её на подставку. Звук получился резче, чем она рассчитывала.
— Гена, — её голос был неожиданно твёрдым, лишённым привычной мягкости. Она отставила ложку и повернулась к нему лицом. В её глазах, обычно тёплых и немного усталых, сейчас плескался холодный огонь. — А что конкретно тебе мешает? Что мешает тебе, взрослому, здоровому мужчине, изменить что-то в своей жизни, если она тебя так не устраивает?
Гена удивлённо моргнул, явно не ожидая такого прямого вопроса, да ещё и таким тоном. Он привык, что Даша обычно молча выслушивает его, иногда поддакивает, иногда пытается неуклюже утешить. Но такой откровенной атаки он не ожидал.
— Ну… это… обстоятельства, — промямлил он, явно теряясь под её пристальным взглядом. — Ты же знаешь, сейчас везде сокращения, работу хорошую найти трудно… Конкуренция большая…
— Обстоятельства? — Даша позволила себе горькую усмешку. Она подошла к столу и опёрлась на него руками, глядя на мужа сверху вниз. — Обстоятельства всегда будут. У Андрея, когда он начинал свой бизнес с нуля, вложив последние сбережения и заложив родительскую дачу, обстоятельства были просто замечательные, да? Или Сашка, который после работы бежал на курсы, а по ночам зубрил, чтобы сдать экзамены, – он, наверное, от избытка свободного времени это делал?
— Да что ты всё так выставляешь-то? Я что…
— Так ты перестань завидовать всем, Гена! И начни зарабатывать, как мой брат и твои друзья! Или ты и собираешься ныть и жалеть себя всю жизнь?!
Гена вскочил с табуретки, его лицо исказилось от обиды и удивления. Он открыл рот, чтобы что-то возразить, но Даша, войдя в раж, уже не давала ему вставить ни слова. Накипело.
— Легко тебе говорить! — наконец выдавил из себя Гена, и в его голосе смешались обида, гнев и какая-то детская растерянность. Он взмахнул рукой, словно отгоняя невидимую муху или, скорее, Дашины слова, которые так больно его уязвили. — Ты не понимаешь, как это всё тяжело на самом деле! Думаешь, я не пытался? Думаешь, мне нравится так жить? У других, может, и старт был другой, понимаешь? Андрею твоему, небось, папаша ваш помогал на первых порах, связи какие-то подкинул. А Сашка? Да ему просто повезло с этой его новой должностью, подвернулся удачный момент!
Он прошёлся по кухне, от окна к холодильнику и обратно, его шаги стали тяжелее, будто он нёс на себе невидимый груз. Кухня, их небольшая, но когда-то уютная кухня, вдруг показалась ему тесной, враждебной. Даже аромат супа, который Даша так старательно готовила, теперь вызывал не аппетит, а глухое раздражение – как символ той обыденности, из которой ему так хотелось вырваться, но не хватало ни сил, ни, как он сам себе признавался в редкие минуты откровенности, смелости.
— Папаша помогал? — Даша едва заметно покачала головой, и в её глазах мелькнуло что-то похожее на разочарование. Она уже не кричала, её голос снова обрёл ту стальную твёрдость, которая действовала на Гену куда сильнее любого крика. — Гена, отец умер, когда Андрей только институт заканчивал, какая помощь? Он влез в долги по уши, ночами вагоны разгружал, чтобы хоть как-то первоначальный капитал сколотить на своё дело, помнишь? Или ты предпочитаешь об этом не вспоминать, потому что это не вписывается в твою удобную картину мира, где всем, кроме тебя, просто «везёт»? Он ночами не спал, пока это своё «везение» строил, по кирпичику, рискуя всем, что у него было. А у него, кроме головы на плечах и дикого желания вырваться из нищеты, не было ничего!
Она сделала шаг ему навстречу, и Гена невольно отступил, уперевшись спиной в холодную поверхность холодильника. Он чувствовал себя загнанным в угол, его привычные оправдания рассыпались под напором её спокойной, но неумолимой логики.
— А Сашка… Ты говоришь, ему повезло? — продолжала Даша, и каждый её слог был выверен и точен, как удар скальпеля. — А то, что он три года подряд после работы на эти чёртовы курсы повышения квалификации таскался, это тоже везение? То, что он отказывал себе во встречах с друзьями, в пиве по пятницам, потому что сидел и грыз гранит науки, чтобы получить сертификат, который открыл ему дорогу на новую должность, – это, по-твоему, случайность? Он не ждал «удачного момента», Гена, он его создавал. Своим трудом, своим упорством. Он не ныл, что ему «не дано», а просто брал и делал.
Гена судорожно сглотнул. Ему отчаянно хотелось возразить, найти хоть какую-то лазейку в её аргументах, но слова застревали в горле. Он вдруг почувствовал себя маленьким и жалким, как нашкодивший школьник, которого отчитывает строгая учительница. И от этого он стал ещё злее.
— Да что ты на меня накинулась?! — взорвался он, и его голос сорвался на фальцет. — Ты что, заодно с ними против меня?! Всегда ты так! Вместо того чтобы поддержать мужа, своего мужа, ты его только пилишь и сравниваешь с другими, более «успешными»! Тебе, наверное, стыдно за меня перед своим распрекрасным братцем и его богатыми дружками!
Он ударил кулаком по столешнице, и одиноко стоявшая там сахарница подпрыгнула и звякнула. Этот звук, резкий и неприятный, повис в воздухе, подчёркивая накалившуюся атмосферу. Даша даже не вздрогнула, только её губы сжались ещё плотнее.
— Мне не стыдно за тебя, Гена, — её голос оставался ровным, но в нём появилась ледяная нотка. — Мне обидно. Обидно за то, что ты сам себя загоняешь в эту яму из зависти и бездействия. Обидно за то, что ты тратишь свою энергию не на то, чтобы что-то изменить, а на то, чтобы найти очередное оправдание своему ничегонеделанию. Я не сравниваю тебя, я просто привожу примеры того, что успех не падает с неба. За ним стоит работа, усилия, иногда – очень тяжёлые. А ты… ты предпочитаешь просто сидеть и ждать, когда тебе «повезёт». И злиться на весь мир, потому что это «везение» почему-то обходит тебя стороной.
Она смотрела на него в упор, и в её взгляде не было ни капли сочувствия, только холодная, отстранённая констатация факта. Гена почувствовал, как у него внутри всё закипает. Его обычная тактика – вызвать жалость, представить себя жертвой обстоятельств – сегодня не работала. Даша словно надела непробиваемую броню, и все его стрелы отскакивали от неё, не причиняя вреда. Это бесило его ещё больше. Он не привык к такой Даше – сильной, уверенной, не поддающейся на его манипуляции.
— А ты сама-то?! — Гена, чувствуя, как почва уходит у него из-под ног, отчаянно цеплялся за последнюю возможность переломить ход этого унизительного для него разговора. Он перешёл в наступление, пытаясь сбить Дашу с её уверенной позиции, заставить её обороняться. Его лицо побагровело, а глаза сузились, в них плескалась откровенная злость. — Ты-то сама не звезда с неба, чтобы меня так отчитывать! Думаешь, твоя работа – это предел мечтаний? Сидишь в своей конторе, бумажки перебираешь, тоже мне, достижение! А я, может, человек творческий, понимаешь? У меня душа тонкая, мне нужны особые условия, вдохновение! А ты меня только пилишь да требуешь, как от какого-то робота!
Он снова заходил по кухне, теперь уже более размашисто, словно пытаясь занять как можно больше пространства, утвердить своё доминирование хотя бы физически. Запах супа, остывающего около плиты на столе, смешивался с запахом его собственного пота и раздражения. Старая, немного скрипучая половица под его ногой издала жалобный звук, будто вторя его внутреннему состоянию.
— Творческий? — Даша криво усмехнулась, и эта усмешка была хуже любой пощёчины. Она не повышала голоса, но в её тоне сквозило такое презрение, что Гену передёрнуло. — Гена, твоя «творческая натура» уже пять лет как «ищет себя», перебирая один «гениальный проект» за другим. Помнишь твою идею с разведением экзотических бабочек на балконе? Чем закончилось? Тем, что я потом два месяца вылавливала этих несчастных насекомых по всей квартире, а соседи жаловались на гусениц. А твой «инновационный стартап» по доставке бабушкиных пирожков? Ты съел все пирожки сам, пока писал «бизнес-план», который так никто и не увидел.
Каждое её слово было как точный, выверенный удар. Она не просто упрекала, она вскрывала его суть, его неспособность довести хоть что-то до конца, его патологическую лень, прикрытую красивыми словами о «поиске» и «вдохновении». Гена почувствовал, как краска стыда заливает его лицо, смешиваясь с гневом. Он хотел кричать, что это всё не так, что она утрирует, что она просто не понимает его тонкой душевной организации, но слова застревали в горле.
— А твои вечные обещания? — продолжала Даша, её голос крепчал с каждым новым обвинением. Она подошла к кухонному столу, взяла солонку и принялась машинально переставлять её с места на место, словно это простое действие помогало ей сохранять контроль. — «Вот увидишь, Дашенька, со следующего месяца я найду нормальную работу, и мы заживём». «Потерпи ещё немного, я вот-вот запущу проект, который нас озолотит». Гена, я эти «вот-вот» и «ещё немного» слышу уже столько лет, что перестала им верить. Я устала. Устала быть единственным «мотором» в этой семье, который тянет всё на себе, пока ты «вдохновляешься» на диване перед телевизором или жалуешься на несправедливость жизни!
Её голос дрогнул на последней фразе, но не от слабости, а от накопившейся горечи и усталости. Той самой усталости, которая въелась в неё так глубоко, что стала частью её самой. Она посмотрела на Гену, и в её взгляде он увидел не только гнев, но и глубокое, почти физическое изнеможение.
— Ты… ты просто меня не ценишь! — выпалил он, хватаясь за эту спасительную мысль. — Ты не видишь моих стараний! Я же… я же тоже что-то делаю! Я ищу!
— Что ты ищешь, Гена? — Даша остановила свою руку с солонкой. — Новые оправдания своей лени? Новые способы переложить ответственность на кого-то другого? На обстоятельства, на отсутствие «стартового капитала», на мою «непонимающую» натуру? Ты не ищешь работу, ты ищешь лёгких денег, которые сами упадут тебе в руки. Ты не пытаешься развиваться, ты ждёшь, что кто-то придёт и решит все твои проблемы. Но так не бывает, Гена! По крайней мере, не в этой жизни. И уж точно не со мной. Мне надоел этот вечный негатив, который ты источаешь. Он отравляет всё вокруг, он убивает во мне всякое желание что-то делать, к чему-то стремиться вместе с тобой. Ты превратил нашу жизнь в болото из своих жалоб и несбывшихся надежд!
Она говорила всё громче, её слова хлестали Гену по лицу, не давая опомниться. Он чувствовал, как внутри него что-то обрывается. Та Даша, которая всегда его жалела, которая верила его обещаниям, которая была его тихой гаванью, исчезла. Перед ним стояла чужая, жёсткая женщина, которая видела его насквозь, со всеми его слабостями и недостатками, и не собиралась больше их терпеть.
— Да если бы не ты, я бы давно уже…! — Гена задохнулся, слова вырывались из него клочьями, пропитанные ядовитой смесью обиды и бессильной злобы.
Он вцепился пальцами в край столешницы, так что костяшки побелели, и весь его вид выражал отчаянную попытку переложить вину, найти крайнего в своей череде неудач. Он так и не смог закончить фразу, не смог даже для себя сформулировать, что именно он бы «давно уже» сделал или кем бы стал, если бы не Даша. Но в его воспалённых, мечущихся глазах читалось обвинение, такое огромное и всепоглощающее, что оно, казалось, заполнило собой всю небольшую кухню, вытесняя остатки воздуха.
— Ты меня просто… ты меня сломала! Да, сломала! Своими вечными придирками, своим недовольством, своим этим бесконечным сравнением с другими! Я ведь… я ведь верил, что ты меня поддержишь, что ты будешь на моей стороне! А ты! Ты просто ждала удобного момента, чтобы вот так вот… растоптать! Тебе не муж нужен, а какой-то бездушный механизм для зарабатывания денег, такой же, как твой братец! Чтобы обеспечивал твои «хотелки» и прихоти твоей семейки!
Он почти кричал, его голос срывался, но Даша оставалась невозмутимой. Она больше не смотрела на него с тем холодным огнём, что был в её глазах раньше. Теперь её взгляд был отстранённым, почти пустым, словно она наблюдала за неприятным, но уже не трогающим её явлением природы, как затяжной осенний дождь за окном. Она молча дала ему выплеснуть этот последний, самый отчаянный и несправедливый заряд обвинений. На кухне повисла тяжёлая, давящая пауза, нарушаемая только прерывистым, тяжёлым дыханием Гены. Он ждал. Ждал ответной реакции – крика, слёз, чего угодно, что подтвердило бы его значимость, его способность влиять на неё. Но не дождался.
— Растоптать? — Голос Даши прозвучал на удивление ровно, почти безразлично, и от этого спокойствия Гене стало не по себе. Она медленно обвела его взглядом, от всклокоченных волос до нервно сжатых кулаков, и в её глазах не было ни злости, ни обиды, только какая-то брезгливая усталость. — Гена, чтобы что-то растоптать, оно должно, как минимум, твёрдо стоять на ногах. А ты уже давно лежишь. Лежишь, придавленный собственными страхами, собственной ленью и бесконечным потоком самооправданий. И никто, пойми ты наконец, никто, кроме тебя самого, в этом не виноват.
Она сделала небольшую паузу, давая словам впитаться, осесть в его сознании. Гена смотрел на неё, не мигая, чувствуя, как ледяной холод поднимается откуда-то изнутри, сковывая его.
— И знаешь, что самое утомительное во всём этом? — продолжила она тем же монотонным, лишённым эмоций голосом. — Даже не твоё бесконечное нытьё о несправедливости жизни. И не твоя зависть к успехам других. Самое утомительное – это то, что ты даже сейчас, в этот самый момент, когда всё уже очевидно, не можешь просто посмотреть правде в глаза. Признать свою ответственность. Ты продолжаешь изворачиваться, как уж на сковородке, пытаешься обвинить меня, Андрея, Сашку, весь мир… Это жалко, Гена. И мне это больше не интересно.
И после этих слов она сделала то, что окончательно уничтожило Гену. Она не стала кричать в ответ, не стала собирать вещи или бить посуду. Она просто резко, с какой-то демонстративной окончательностью, отвернулась от него. Подошла к плите, где в кастрюле, уже почти остывший, ждал своего часа суп – тот самый суп, с которого начался этот вечерний скандал. Сняла крышку. Взяла с сушилки чистую тарелку, не ту, что обычно ставила для него, а свою, с мелким цветочным узором. Достала половник. И начала медленно, с подчёркнутым, почти вызывающим спокойствием, наливать себе суп. Одно размеренное движение половника, другое. Тихий стук металла о фаянс кастрюли был единственным звуком в мертвенной тишине кухни, оглушающей после их яростного спора.
Она не сказала больше ни слова. Ни разу не обернулась. Не удостоила его даже мимолётным взглядом. Словно его, Гены, с его криками, его обидами, его жалкой, захлебывающейся яростью, просто не существовало больше в её пространстве, в её жизни. Словно он был пустым местом, надоедливой тенью, от которой наконец удалось избавиться.
Гена остался стоять посреди кухни, как выброшенная на берег рыба, с широко открытыми глазами и пересохшим ртом. Он хотел что-то сказать, крикнуть, может быть, даже ударить кулаком по столу, чтобы хоть как-то разрушить эту ледяную стену безразличия, которую она воздвигла между ними. Но не смог. Внезапное, страшное осознание того, что это действительно конец, парализовало его.
Не конец их брака в юридическом смысле – об этом речи не шло. Но конец тому, что было между ними. Конец её терпению, её надеждам, её участию. Он остался один на один со своей завистью, со своей несостоятельностью, со своим выжженным изнутри миром.
Скандал не просто закончился – он аннигилировал всё, что когда-то их связывало, оставив после себя только горький пепел и оглушающее, унизительное безразличие женщины, которая когда-то была его женой. И это было страшнее любого крика, любого упрёка. Это было абсолютное, бесповоротное поражение…
