Телефон пронзительно завыл в тишине квартиры, словно раненый зверь. «Алёнушка, кровиночка моя», — голос Веры Петровны сочился мёдом и фальшью одновременно. Я замерла, чувствуя, как холодная волна поднимается по позвоночнику.
За двадцать лет молчания она не удосужилась даже поздравить меня с рождением детей, а теперь её слова, приторные и липкие, как просроченное варенье, заполняли пространство между нами. Что могло заставить женщину, которая всю жизнь избегала материнства как чумы, вдруг вспомнить о существовании дочери?
Рука, сжимающая телефон, превратилась в лёд. Я знала этот тон слишком хорошо — так начинались все её манипуляции. Что-то подсказывало: сейчас последует просьба, которая перевернёт мой устоявшийся мир с ног на голову.
Отношения с моей матерью никогда не походили на те, что описывают в семейных романах. Сейчас, в тридцать пять, я сама мать двоих прекрасных детей. Мой старший, Антон, учится в кулинарном техникуме — эта страсть к готовке проявилась у него ещё когда он едва доставал до кухонного стола и с важным видом помешивал тесто деревянной ложкой, которую с трудом удерживал пухлыми пальчиками.
Варя, моя младшенькая — ученица восьмого класса, творческая натура, но без чёткого представления о будущей профессии. Меня это не тревожит — в её возрасте важнее найти себя, чем загонять в рамки конкретной специальности.
Мой муж Павел — полная противоположность той семейной модели, в которой я выросла. Внешне суровый, с редкими улыбками для посторонних, дома он превращается в самого заботливого, любящего мужчину и отца. Наверное, в этом есть закономерность — психологи говорят, что мы неосознанно выбираем партнёров, напоминающих наших родителей.
Мой отец, Сергей Михайлович, был именно таким — тихим героем, который жертвовал всем ради моего благополучия.
Моя история не из разряда «всё благодаря родителям». Скорее, «вопреки одному из них».
Детство моё прошло под аккомпанемент маминых отговорок. «Отстань, не до тебя», «Не виснь на мне», «Займи себя чем-нибудь» — стандартный набор фраз, когда я просилась на колени или хотела показать рисунок. Особенно чётко запомнились «визиты» к незнакомым мужчинам, куда мать таскала меня, строго настрого запрещая рассказывать об этом отцу.
Маленькая, я не понимала, почему нельзя говорить правду, но страх перед её яростью заставлял хранить тайну. Лишь позже до меня дошло, что те «чаепития» были совсем другого рода встречами.
Когда мы не «гостили» у очередного её ухажёра, Вера пила. «Всего бокальчик для настроения», — беспечно бросала она, хотя никто не спрашивал. После этого «бокальчика» она становилась шумной и весёлой, но моих проблем это не решало — я оставалась невидимкой в собственном доме.
Отец часто возвращался с работы и заставал неубранные комнаты, пустой холодильник и меня — нечёсаную, в несвежей одежде. Разговоры на повышенных тонах стали ежевечерним ритуалом.
— Зачем ты вообще родила ребёнка, если не собиралась о нём заботиться? — вырывалось у отца после особенно тяжёлого рабочего дня.
— Не начинай свою шарманку. Нянька из меня не получилась, уж извини, — фыркала мать, демонстративно закуривая.
Годами я пыталась понять, что стало причиной её холодности. Может, отец недостаточно любил её? Но он никогда не распускал рук, не пил, исправно приносил зарплату. Единственное — много работал, но в те нестабильные девяностые все крутились как белки в колесе, чтобы прокормить семьи.
Однажды вечером папа вернулся домой раньше обычного, с непривычно решительным выражением лица.
— Собирайся, Алёнка. Мы переезжаем, — сказал он, избегая смотреть мне в глаза.
— Куда мы едем? А мама? — я не понимала, что происходит.
— В новую квартиру. Только ты и я.
Помню, как растерянно металась по комнате, не зная, что брать с собой. Отец тоже не представлял, как помочь семилетней девочке собраться, а мать безучастно наблюдала за нами из кухни, потягивая что-то из стакана. В тот момент я ещё не осознавала, что происходит окончательный разрыв.
Квартиру отец оставил матери, а сам снял жильё. Думаю, последней каплей стали её бесконечные измены, о которых в маленьком городке знали все.
Так началась наша новая жизнь вдвоём с отцом. Других женщин он в дом не приводил — может, и были кто-то, но я о них не знала. Мать «навещала» меня примерно раз в год — без энтузиазма, будто отмечаясь в воображаемом журнале посещений. Эти встречи всегда проходили в напряжённой атмосфере. Я отчаянно искала способы заслужить её внимание, а она даже не пыталась делать вид, что ей не всё равно.
— Ребёнку нужна мать, какая ни есть, — вздыхал отец перед каждым её приездом.
С возрастом мой взгляд на мать изменился. Детская память услужливо стирала неприятные воспоминания, оставляя странную надежду: «Она не плохая, просто особенная. Когда-нибудь она поймёт, как меня любить».
Жизнь с отцом была спокойной, хоть и не идеальной. Он много работал, а я рано научилась самостоятельности. Марина Степановна, соседка с четырьмя детьми, часто забегала к нам, помогала с готовкой, пока я была слишком мала для плиты. В обмен отец позволял ей забирать часть приготовленного — её семья едва сводила концы с концами. Она же научила меня правильно стирать вещи и поддерживать порядок в доме.
Иногда я завидовала её шумной, дружной семье.
— Глупенькая, — качала головой Марина Степановна, когда я призналась в этом. — У тебя отец — настоящий клад. Всё для тебя делает, на двух работах пашет. Будь он один, разве стал бы так надрываться?
Эта фраза стала моим спасательным кругом в моменты одиночества. «У меня есть папа — настоящий клад». Повторяла я эти слова, когда становилось невыносимо грустно.
Катастрофа случилась, когда мне исполнилось тринадцать. В дверь позвонили люди в форме. С ними была мать, которую я не видела больше года.
— Твой отец погиб в автокатастрофе, — сообщил один из полицейских. — Теперь ты будешь жить с матерью.
И снова, как много лет назад, я в одиночестве собирала вещи, не зная, что взять с собой. Мать не помогала — кажется, она была не в лучшем состоянии после вчерашних возлияний.
Когда мы вернулись в её квартиру — ту самую, из которой когда-то ушли мы с отцом, — она сразу расставила точки над i:
— Слушай внимательно, Алёна. Я тебе не прислуга. Готовь, стирай, убирай сама. Надеюсь, отец хоть чему-то тебя научил. У меня на тебя ни времени, ни сил нет.
Именно тогда рухнул мой воображаемый образ матери, которую «не понимает жестокий мир». Я поняла, что передо мной просто эгоистичная женщина, которой никогда не следовало становиться матерью. К счастью, я была её единственным ребёнком — иначе пришлось бы заботиться не только о себе, но и о братьях или сёстрах.
Она постоянно орала, если к её возвращению с очередной гулянки не был готов ужин. Жили мы на какие-то пособия и подачки от её «кавалеров», которым иногда становилось меня жалко. Учиться я начала на отлично — назло всему миру и особенно ей. В день своего совершеннолетия я собрала вещи и ушла, поступив в колледж.
Когда мы с Павлом поженились, оба были практически без гроша в кармане — его детство тоже было далеко от идеального. После рождения Антона начались финансовые проблемы — муж временно потерял работу. В отчаянии я позвонила матери, зная, что она могла бы найти деньги, если бы захотела.
— Не выдумывай, — отрезала она. — Никто тебя рожать не заставлял. Я тебя учила выживать, а не попрошайничать.
— Ничему ты меня не учила, — ответила я тогда. — Всему научили папа и чужая женщина. А ты только ломала.
Денег я от неё так и не дождалась. Если бы не ребёнок, я бы никогда не унизилась до этой просьбы, но нужды малыша важнее родительской гордости.
Однако мы справились самостоятельно. Павел нашёл работу, потом получил образование, что позволило ему продвинуться по службе. К рождению Вари наше положение значительно улучшилось — мы даже смогли купить небольшую квартиру. Всё это время я в основном занималась детьми, лишь изредка подрабатывая. Мне, выросшей без материнской любви и домашнего тепла, хотелось окружить своих близких всем тем, чего я сама была лишена.
Постепенно мы настолько крепко встали на ноги, что приобрели загородный домик. Дети обожали проводить там выходные — бегать по лужайке, дышать свежим воздухом, собирать ягоды. Для меня этот дом стал символом семейного счастья, которое мы заслужили, пройдя через все испытания.
Общение с матерью я свела к минимуму. Не смогла простить отказ в помощи, когда нам было по-настоящему тяжело. Иногда она звонила пожаловаться на жизнь. Так я узнала, что отцовскую квартиру, которую он когда-то оставил ей, она продала и купила комнату в коммунальной квартире.
— Денег совсем нет, — жаловалась она. — Хоть какие-то средства к существованию появились после продажи.
— К существованию или к возлиянию? — холодно спрашивала я.
— А что, это не одно и то же? — смеялась она, не чувствуя никакой вины.
Пару раз в год она просила привезти продуктов и спиртного. Алкоголь я принципиально не покупала, а еду привозила — не из любви к матери, а из нежелания опускаться до её уровня. Где-то в глубине души теплилась абсурдная надежда, что однажды она осознает свои ошибки и попросит прощения.
Во время этих коротких визитов я узнавала о её жизни больше, чем хотела бы. От соседей по коммуналке регулярно поступали жалобы.
— Уйми свою мать, — говорили они. — Невозможно с ней рядом жить. То музыка на всю ночь, то пьяные гости. А запах такой, что в коридор выйти страшно!
Доходило и до вызовов полиции, но я старалась держаться в стороне от этих разборок. «Её жизнь — её проблемы», — говорила я себе.
И вот, после полугода молчания, она позвонила. Я уже начала думать, что с ней что-то случилось — оказалась в больнице или даже умерла. Странно, но чувства вины за такие мысли не было — она ведь никогда не чувствовала вины за сломанные жизни — мою и отца.
— Алёнушка, солнышко, — пропела она в трубку медовым голосом. — Как ты? Как мои внучата поживают?
— С каких пор тебя это волнует? — отрезала я. — Ты никогда не интересовалась ни мной, ни моими детьми.
— Что ты такая колючая? — притворно удивилась мать. — Я же от чистого сердца! Соскучилась по деткам твоим. Может, пригласишь в гости? Я подарочки привезу. Машинку для старшенького…
— Мама, — перебила я. — Антону семнадцать. Какие машинки?
— Ах, как летит время!
— Да. Незаметно для тех, кто отсутствует в жизни детей. Говори прямо, чего хочешь?
Наступила короткая пауза — словно она взвешивала, продолжать ли притворяться или перейти к сути.
— У меня мало времени, — поторопила я. — Говори или я положу трубку.
— Какая нетерпеливая, — проворчала мать. — Ты ведь знаешь, у меня с соседями… небольшой конфликт.
— «Небольшой»? — усмехнулась я. — Сколько раз они вызывали полицию?
— Много, доченька, много.
От этого «доченька» меня каждый раз передёргивало. Какая я ей дочь? Был период, когда я обращалась к ней по имени, но потом вернулась к слову «мама» — чтобы не вызывать лишних вопросов у детей.
— Если нужны деньги на штрафы, не дам, — отрезала я.
— Что ты, Алёна! — театрально возмутилась она. — Просто житья мне нет в собственной комнате. Устроили мне бойкот, пригрозили, что если ещё раз услышат шум после одиннадцати — будет хуже.
— И? — Я начала терять терпение. На плите шипело масло с котлетами, рисковавшими превратиться в угольки. — На новое жильё денег тоже не дам. Нет у меня таких сумм.
— Да зачем мне новое жильё? — отмахнулась мать. — Мне и комнаты хватает для базовых нужд. Но я же знаю, у тебя домик за городом есть. Прекрасный такой, просторный. Дала бы ты мне ключи от него? Ты же туда только по выходным выбираешься, сама говорила. А я бы в будни там отдыхала, пока вас нет.
Я открыла рот, но не смогла произнести ни звука. Наглость матери лишила меня дара речи. Как она могла просить пустить её в дом, где играют мои дети? Что мы увидим, приехав в субботу? Бутылки на полу и очередного «дядю» в нашей спальне?
— В своё жилье я тебя не поселю, отдохнешь в следующий раз— Сказала я матери
Маска доброжелательности мгновенно слетела с её лица. Голос из медового превратился в ядовитый:
— Неблагодарная дрянь! — зашипела она. — Если бы не ты, моя жизнь сложилась бы иначе! Это ты во всём виновата! Лучше бы ты тогда в детстве от скарлатины умерла! Противная, липкая девчонка, всё время ныла и требовала внимания. Мама то, мама это! Меня тошнило от твоего писклявого голоса!
Я нажала отбой и бросилась спасать котлеты. Павел заглянул на кухню, услышав мой резкий тон, и спросил, не мать ли звонила.
— Она самая, — кивнула я, переворачивая котлеты. — Хотела, чтобы я отдала ей ключи от нашего дома. Ей, видите ли, негде спокойно выпить и привести очередного мужика.
— Но ты ведь отказала? — встревоженно спросил Павел.
— Конечно. Зато она наконец-то высказала, что на самом деле думает обо мне все эти годы.
Странно, но мне стало легче — словно многолетний груз упал с плеч. Больше я не отвечу на звонки Веры Петровны и матерью её не назову. И извинения мне не нужны — без них прекрасно проживу.
