— Аня, ты опять пересолила суп! Как можно быть такой бестолковой?
— Пожалуйста, не при детях…
Знаете, говорят, что капля камень точит. Чушь. Капля – это слишком медленно. А вот слова свекрови – как серная кислота, прожигают насквозь за секунды.
Я смотрю на часы – 17:43. Сейчас Петя вернётся из школы, а через час придёт муж. И, конечно же, моя дражайшая свекровь, Екатерина Ивановна, уже тут как тут – сидит за моим кухонным столом, листает мой журнал и критикует мой суп. Забавно, как много в моей жизни стало принадлежать другим людям.
— Анечка, — её голос сочится сладким ядом, — ты хоть понимаешь, что мой Сашенька привык к нормальной еде? Вот я в его возрасте…
Я киваю, не слушая. За пять лет замужества я выучила эти монологи наизусть. Сашенька то, Сашенька сё. Готовила, стирала, гладила – всё идеально. А я, конечно, не дотягиваю до её высоких стандартов. Господи, да я даже полы мою неправильно! Кто бы мог подумать, что и тут можно облажаться?
— Мам, привет! — голос Пети разрезает тяжёлый воздух кухни. — А что у нас на обед?
— Твоя мама опять экспериментирует, — хмыкает Екатерина Ивановна. — Может, лучше я тебе разогрею вчерашние котлетки?
Замечаете? Она даже не дала мне ответить собственному сыну. Я закрываю глаза и считаю до десяти. Раз. Два. Три…
Вечер. Маша делает уроки за кухонным столом, пока я готовлю ужин. Новый, потому что предыдущий был «несъедобным». Екатерина Ивановна сидит рядом с внучкой, якобы помогая с математикой.
— Машенька, солнышко, смотри внимательнее. Вот как мама тебе помогает с уроками? Никак! Вечно занята своими делами…
Я роняю половник. Звон металла о кафель заставляет всех вздрогнуть.
— У меня просто руки из нужного места растут, — пытаюсь пошутить я, но голос предательски дрожит.
— Да уж, — усмехается свекровь, — это точно не то место, откуда должны расти руки у хорошей хозяйки.
Маша хихикает, повторяя: «Не то место, не то место!» И что-то внутри меня ломается. Окончательно.
— Хватит, — мой голос звучит неожиданно громко. — Хватит унижать меня при детях!
Екатерина Ивановна приподнимает бровь:
— Унижать? Милочка, я просто говорю правду. А если правда тебя задевает… — она театрально разводит руками, — тебя здесь никто не держит.
Я смотрю на неё, и впервые за пять лет вижу её по-настоящему. Не грозную свекровь, не идеальную мать, а просто злобную старуху, упивающуюся властью над чужой жизнью. И внезапно я вспоминаю старый родительский дом. Пустой, заброшенный, в часе езды отсюда. Там никто не бывает уже года три…
Интересно, как долго можно продержаться без еды? День? Два? А без своего драгоценного сериала в восемь вечера? Без возможности командовать и унижать?
Я улыбаюсь, впервые за долгое время искренне:
— Знаете, Екатерина Ивановна, а ведь вы правы. Нам действительно нужно серьёзно поговорить. Наедине.
Она смотрит на меня с недоумением. Ещё бы – впервые за пять лет овечка показала зубы.
А я уже знаю, что завтра всё изменится. Навсегда.
Удивительно, как просто оказалось заманить в ловушку человека, считающего себя хозяином твоей жизни. Одного звонка хватило.
— Екатерина Ивановна, нам нужно поговорить. По-семейному, — мой голос в трубке звучал непривычно мягко. — Я хочу извиниться за вчерашнее… может, съездим куда-нибудь? Где нам никто не помешает.
— Наконец-то взялась за ум, — в её голосе звучало плохо скрываемое торжество. — Давно пора было научиться уважать старших.
Я улыбнулась, глядя на собранную сумку в багажнике. Верёвка, скотч, бутылка воды. Старый плед – в доме может быть холодно. Всё как в дешёвом детективе, только роли распределились иначе.
Дорога петляла между холмами, убегая всё дальше от города. Екатерина Ивановна без умолку говорила о том, как она рада моему «прозрению». О том, как теперь всё наладится, если я буду её слушаться. Я кивала и улыбалась, крепче сжимая руль.
— Анечка, а куда мы едем? Что-то я не узнаю места.
— К моим родителям. Вернее, к их старому дому, — я старалась говорить спокойно. — Помните, вы всегда хотели узнать, откуда я такая… некультурная взялась?
Она поморщилась:
— Ну зачем же так далеко? Могли бы и в кафе…
— Нет, Екатерина Ивановна. Именно здесь. Именно сегодня.
Дом появился внезапно – серый, покосившийся, с заросшим садом. Пять лет назад я стыдилась показывать его свекрови. Сейчас же… сейчас он казался идеальным местом для нашего разговора.
— Боже, какая глушь! — она нервно теребила сумочку. — И что мы будем делать в этих развалинах?
— Правду говорить, — я достала верёвку из багажника. — Много правды.
Её глаза расширились:
— Что… что ты делаешь?
— То, что должна была сделать давно.
Старый кухонный стул скрипел под её весом. Я постаралась завязать узлы покрепче – спасибо урокам морских узлов. Кто бы мог подумать, что они пригодятся мне именно так?
— Ты сошла с ума! — её визг эхом отражался от облупленных стен. — Немедленно развяжи меня! Я всё расскажу Саше!
Я засмеялась:
— Конечно расскажете. Если сможете. Если захотите признаться, что вас скрутила такая бестолочь, как я.
Пыль клубилась в лучах света, проникающих через грязные окна. Паутина в углах казалась серебряной. Мой старый дом, такой убогий по сравнению с их городской квартирой, вдруг показался мне уютным. Родным.
— Знаете, — я присела на подоконник, — я ведь правда старалась. Первые два года пыталась вам понравиться. Готовила ваши любимые блюда, училась «правильно» гладить рубашки, даже записывала ваши замечания в блокнот. Помните тот блокнот?
Она молчала, сверля меня ненавидящим взглядом.
— А потом появилась Маша. И вы… вы начали учить её презирать меня. «Смотри, как мама неправильно делает. Смотри, какая мама неумёха». День за днём, капля за каплей…
— Я учила её быть лучше! — прошипела Екатерина Ивановна. — Не такой, как ты – деревенщина, необразованная…
— МОЛЧАТЬ! — я сама не узнала свой голос. — Пять лет я молчала. ПЯТЬ ЛЕТ! А теперь ваша очередь.
Я достала телефон:
— Знаете, что здесь? Записи. Каждого вашего слова, каждого унижения. Вот вы говорите детям, что я плохая мать. Вот намекаете Саше, что я, наверное, путаюсь с другими – потому что «такие все такие». Вот учите Машу, что мама «просто глупая»…
Её лицо начало меняться. Страх уступил место чему-то другому… расчёту?
— Анечка, деточка, — её голос стал медовым, — я же не со зла. Я хотела как лучше. Ты же знаешь, как я люблю тебя и детей…
— Любите? — я подошла ближе. — Нет, вы любите власть. Контроль. Возможность делать больно и прикрываться заботой.
— Я… я всё осознала, — по её щекам потекли слёзы. — Доченька, прости меня! Я была неправа, так неправа… Дай мне шанс всё исправить!
Я замерла. Что-то в её голосе… Неужели искренность?
— Я буду защищать тебя, клянусь! Стану твоей второй мамой! Мы вместе будем воспитывать детей, я научу тебя всему… если ты захочешь, конечно…
Её слова проникали под кожу, растворяя мою решимость. А что, если?.. Что, если она действительно поняла? Изменилась?
— Я так люблю тебя, доченька, — прошептала она. — Просто не умела показать…
Солнце садилось, окрашивая комнату в оранжевый цвет. В этом свете слёзы на её щеках казались золотыми. Искренними.
Я медленно подошла к стулу:
— Если я вас отпущу… вы обещаете, что всё изменится?
— Клянусь! — её глаза загорелись надеждой. — Клянусь всем святым! Это останется между нами, нашей маленькой тайной. Я стану другой, вот увидишь!
Мои пальцы коснулись верёвки. В голове звучал тихий голос: «Не верь ей, не верь, не верь…» Но разве у меня был выбор? Разве можно построить новую жизнь на фундаменте из страха?
— Я хочу вам верить, — прошептала я, развязывая первый узел. — Очень хочу…
Три дня. Всего три дня тишины и надежды. Я почти поверила.
Екатерина Ивановна действительно изменилась – она перестала приходить без приглашения, не комментировала мою готовку, даже похвалила новую причёску. Дети удивлённо переглядывались, а я… я начала дышать полной грудью.
— Мам, а почему бабушка теперь другая? — спросила Маша за завтраком.
— Иногда люди меняются к лучшему, солнышко, — ответила я, намазывая ей бутерброд.
Если бы я только знала, как горько буду жалеть об этих словах.
Звонок в дверь прозвенел в 15:47. Я помню время точно – только что вынула из духовки пирог с яблоками. Тот самый, который Екатерина Ивановна всегда критиковала за «неправильную» корочку.
На пороге стояли двое полицейских. Высокий молодой парень с честными глазами и женщина средних лет с уставшим лицом.
— Гражданка Соколова Анна Владимировна?
Я кивнула, чувствуя, как по спине пробежал холодок.
— Пройдёмте с нами. Поступило заявление о вашем неправомерном…
Договорить он не успел. Из-за его спины появилась она. Екатерина Ивановна – бледная, с дрожащими руками и глазами, полными праведного гнева.
— Вот она! — её голос срывался на визг. — Она угрожала мне убийством! Держала в заложниках! Я боялась рассказать, думала о внуках, но когда увидела, как она вчера замахнулась на Машеньку…
— Что?! — я задохнулась от возмущения. — Я никогда…
— У нас есть запись вашего разговора, — прервала меня женщина-полицейский. — Гражданка Воронова предоставила аудиофайл.
Запись. Ну конечно. Телефон в её сумочке. Как я могла быть такой наивной?
На кухне загремела посуда – дети услышали шум и вышли в коридор.
— Мама? — глаза Маши расширились от страха.
— Всё хорошо, зайка, — я попыталась улыбнуться. — Мама скоро вернётся.
— Не вернётся, — отчеканила Екатерина Ивановна. — Такой мамы вам больше не нужно.
В этот момент в дверях появился Саша. Он замер, переводя взгляд с полицейских на мать, потом на меня.
— Что происходит?
— Сашенька! — Екатерина Ивановна бросилась к нему. — Я больше не могла молчать! Она… она совсем сошла с ума! Представляешь, затащила меня в какой-то заброшенный дом, угрожала…
Я смотрела на мужа, ища в его глазах хоть каплю сомнения. Поддержки. Любви.
— Это правда? — спросил он, глядя куда-то сквозь меня.
— Правда в том, — мой голос звучал неожиданно спокойно, — что я наконец-то поступила как твоя жена, а не половик у двери твоей матери.
Щелчок наручников прозвучал как выстрел.
Камера предварительного заключения пахнет хлоркой и чужим страхом. Женщина напротив меня всхлипывает во сне – кажется, её взяли за кражу из магазина. У неё трое детей и больная мать. У меня тоже двое детей и больная. Больная на голову свекровь.
Я закрываю глаза и вижу их лица: испуганная Маша, растерянный Петя, отвернувшийся Саша. И она – с поджатыми губами и торжествующим взглядом. Победительница.
Забавно, но я не чувствую себя проигравшей. Впервые за пять лет я поступила не как послушная невестка, а как живой человек. Человек, у которого есть предел терпения.
— Эй, — окликает меня соседка по камере. — За что тебя?
Я улыбаюсь:
— За то, что научилась говорить «нет».
Она непонимающе хмурится, а я откидываюсь на жёсткую койку. Через час придёт адвокат. Через месяц будет суд. Возможно, через год я выйду отсюда. И знаете что? Я больше не боюсь.
Знаете, в этой камере холодно и воняет хлоркой. Но впервые за долгие годы я не чувствую на своей шее удавку чужих ожиданий. Не нужно улыбаться, когда хочется плакать. Не нужно извиняться за то, что ты просто есть. Екатерина Ивановна думает, что сломала меня окончательно, отняв детей и мужа. Но она не поняла главного – нельзя сломать того, кто наконец-то распрямился во весь рост.
А семья… что ж, когда-нибудь дети поймут. Возможно, когда столкнутся с собственной свекровью или тёщей. А может, просто повзрослеют и увидят, что мир не делится на чёрное и белое. Что иногда любовь выглядит как бунт, а свобода начинается с наручников.
Я закрываю глаза и впервые за долгое время засыпаю без снотворного. Теперь я знаю – что бы ни случилось дальше, я больше никому не позволю сделать из себя жертву.
Даже если придётся начинать жизнь с нуля.
Особенно если придётся начинать жизнь с нуля.
Я перешла грань, я ужасный человек, я должна получить по заслугам, но я не просто так стала такой.
А теперь вы прочтете эту история из глаз Свекрови! Что она чувствовала все это время?
Я смотрю на часы – почти шесть вечера. В кастрюле булькает это недоразумение, которое она называет борщом. Как можно было вырасти в деревне и не научиться готовить? Мой мальчик заслуживает лучшего.
Анька – я никогда не называю её Анной, это слишком благородно для неё – опять возится у плиты. Неуклюжая, как медведь на льду. Я помню, как Саша впервые привёл её знакомиться. «Мама, это Аня». И я сразу поняла – беда. Дешёвое платье, стоптанные туфли, взгляд исподлобья. Деревенщина.
— Анечка, солнышко, — я намеренно растягиваю слова, — ты бы хоть базилик добавила. Или ты не знаешь, как он выглядит?
Она вздрагивает. Я это замечаю – я всё замечаю. Двадцать пять лет в школе учителем русского языка научили меня читать людей как открытую книгу. А эта – из бульварного романа, дешёвого и предсказуемого.
— Спасибо за совет, — бормочет она, не поворачиваясь.
Вот! Опять! Ни уважения, ни желания учиться. Я же от чистого сердца, я же хочу помочь. Разве не должна невестка слушать свекровь? Разве не я вырастила такого сына?
Маша забегает на кухню, моя любимая внучка. Вылитый Сашенька в детстве – те же глаза, тот же носик. Только характер… характер явно в мать.
— Бабушка! — она бросается мне на шею. — А ты опять нас борщиком накормишь?
Я улыбаюсь, краем глаза замечая, как напряглась спина невестки:
— Конечно, солнышко. Мама вот пытается научиться готовить, но пока…
— Не получается! — хихикает Маша. — У мамы никогда не получается так вкусно, как у тебя!
Анька роняет половник. Господи, ну что за неуклюжесть? В кого она такая? Нет, определённо, мой Саша заслуживал другую жену. Ту же Леночку Воробьёву, например. Умница, красавица, из хорошей семьи…
— Мама, может хватит? — снова этот укоряющий взгляд сына.
— А что я такого сказала? — я развожу руками. — Просто констатирую факт. Или ты хочешь, чтобы твои дети питались непонятно чем?
Саша качает головой и выходит из кухни. Слабый. Весь в отца – тот тоже всегда избегал конфликтов. Но ничего, я справлюсь. Ради него, ради внуков. Я не позволю этой выскочке разрушить то, что я строила годами.
Вечером я сижу в своей квартире и листаю старый фотоальбом. Вот Сашенька идёт в первый класс. Вот его выпускной. А вот… свадьба. Стоит, счастливый такой, в костюме. А рядом она – в нелепом пышном платье. Боже, как я могла это допустить?
Звонит телефон – Верочка, моя старая подруга.
— Катя, ты как? Опять сражалась со своей?
— Не с моей, — поправляю я. — С этой… недоразумением. Представляешь, она даже борщ нормально сварить не может! А Сашенька после инфаркта отца должен питаться правильно…
— Может, тебе стоит… ну, немного отступить? — осторожно предлагает Вера.
— Что?! — я задыхаюсь от возмущения. — Ты что, хочешь, чтобы я бросила сына на произвол судьбы? Чтобы позволила ей окончательно развалить семью?
В трубке тишина. Потом Вера вздыхает:
— Знаешь, Кать… иногда мы сами разваливаем то, что пытаемся сохранить.
Я бросаю трубку. Предательница! Они все предатели – не понимают, что я делаю это ради семьи. Ради Сашеньки, ради внуков.
А эта… эта деревенская дурочка смотрит на меня всё более дерзко. Я же вижу, что у неё на уме. Думает, что сможет встать между мной и сыном? Ну уж нет.
Я воспитала его одна. Я похоронила мужа. Я двадцать пять лет учила чужих детей уму-разуму.
И я не позволю какой-то выскочке разрушить то, что принадлежит мне по праву.
Когда она позвонила с извинениями, я сразу поняла – что-то не так. За пять лет эта гордячка ни разу не признала своей неправоты. «Екатерина Ивановна, давайте поговорим… По-семейному». Какая забота, надо же! Но я решила дать ей шанс. В конце концов, я всегда была снисходительна к чужим слабостям.
— Конечно, Анечка, — я специально добавила в голос мёд. — Я так рада, что ты наконец поняла…
Она предложила встретиться и куда-то поехать. Что ж, пусть. Может, совесть проснулась? Может, наконец дошло, что я желаю только добра? Я надела свой любимый костюм – бежевый, от Верочки из бутика. Пусть видит разницу между нами.
Машина петляла по каким-то деревенским дорогам. Я говорила без умолку – учила её жизни, делилась мудростью. Рассказывала, как правильно вести хозяйство, как воспитывать детей. Она кивала и улыбалась. Странно улыбалась.
— Анечка, куда мы едем? Что-то я не узнаю места.
— К моим родителям. Вернее, к их старому дому.
Меня передёрнуло. Ну конечно – притащила показывать свои деревенские корни! Как будто я не знаю, что они с отцом всю жизнь горбатились на ферме. Боже, и этого человека я должна называть невесткой?
Дом оказался именно таким, как я представляла – заброшенный, страшный, с выбитыми стёклами. Типичное логово нищеты. И эта… эта особа хочет воспитывать моих внуков?
— Боже, какая глушь! И что мы будем делать в этих развалинах?
— Правду говорить.
Я увидела верёвку в её руках и не поверила своим глазам. Это шутка такая? Розыгрыш? Но её взгляд… Господи, у неё взгляд сумасшедшей!
— Что ты делаешь?! — мой голос сорвался на визг. — Немедленно прекрати это!
Она молча толкнула меня в дом. Пыль, паутина, запах гнили. И стул. Обычный кухонный стул – мой эшафот.
— Ты сошла с ума! — я кричала, пока она привязывала меня. — Я всё расскажу Саше!
Она засмеялась. Громко засмеялась! Боже, как я была права все эти годы – настоящая психопатка! А Сашенька не верил, всё защищал её…
— Знаете, — она присела на подоконник как ни в чём не бывало, — я ведь правда старалась…
И понеслось. Все обиды, все претензии – годами копила, змея подколодная! Я? Я унижала? Я просто учила её быть достойной женой моему сыну! Я пыталась сделать из этой деревенщины человека!
— Я учила её быть лучше! — я не сдержалась. — Не такой, как ты – деревенщина, необразованная…
— МОЛЧАТЬ!
Она заорала так, что у меня зазвенело в ушах. Господи, она же правда сумасшедшая. Убьёт меня здесь, в этой глуши, и никто не найдёт… Стоп. Телефон. Мой телефон в сумочке. Диктофон включён – я всегда записываю наши разговоры, мало ли что…
Так, Катя, думай. Думай, как учила других думать двадцать пять лет. Эта дурочка явно не в себе. Значит, надо сыграть на её слабостях. На чувстве вины, на желании быть «хорошей»…
— Анечка, деточка, — я сделала голос мягким, материнским. — Я же не со зла. Я хотела как лучше. Ты же знаешь, как я люблю тебя и детей…
Она колебалась. Я видела это в её глазах – сомнение, надежду, желание верить. Глупая, наивная девочка. Решила, что сможет запугать меня? Меня – ту, что пережила смерть мужа, нищие девяностые, трёх директоров школы?
— Я всё осознала, — я заплакала. Не притворно – по-настоящему. От злости, от унижения, от мысли, что эта швабра посмела поднять на меня руку. — Доченька, прости меня! Я была неправа, так неправа…
Она подошла ближе. Я продолжала давить: про любовь, про раскаяние, про «нашу маленькую тайну». Господи, какая же она дура! Поверила! Реально поверила!
Когда она развязала верёвки, я еле сдержалась, чтобы не вцепиться ей в глотку. Ничего, моё время придёт. Я тебе устрою, деточка. Ты у меня попляшешь.
— Я хочу вам верить, — прошептала она.
А я хочу, чтобы ты сгнила в тюрьме, милая. И ты сгниёшь. Вот увидишь.
Три дня я терпела. Три чёртовых дня я разыгрывала спектакль, достойный Оскара. «Анечка, какая ты умница!», «Доченька, как вкусно!», «Детки, посмотрите, какая у вас замечательная мама!». Тьфу! Меня тошнило от собственного голоса.
Но я ждала. Как учила своих учеников – «Месть – это блюдо, которое подают холодным». А уж я-то знаю толк в готовке, в отличие от некоторых.
Запись с телефона я отправила себе на почту в тот же вечер. Подстраховалась – мало ли что. Села, прослушала несколько раз. «Я больше так не могу!», «Ты разрушила меня изнутри!»… Господи, какой драматизм! Прямо мексиканский сериал. Но главное – угрозы. Они там были, о да. Особенно если правильно нарезать запись.
— Верочка, — я звонила подруге каждый вечер, — ты представляешь, эта… эта тварь реально думала, что сможет меня запугать! Меня!
— Катя, может не надо заявление писать? — Верочка всегда была слишком мягкой. — Ради внуков…
— Ради внуков я и делаю! Ты что, хочешь, чтобы они росли с психопаткой? С человеком, способным на похищение?
Вера молчала. Конечно – что тут скажешь? Я права, я всегда права. А эта… эта самозванка ответит за всё. За каждое неуважительное слово, за каждый дерзкий взгляд. За то, что посмела поднять руку на мать своего мужа!
На третий день я надела свой любимый серый костюм. Тот самый, в котором ходила на педсоветы – внушительный, строгий. Собрала волосы в пучок, взяла сумочку от Версаче (пусть и копия, но кто об этом знает?). Позвонила в полицию.
Её лицо, когда она открыла дверь… Бесценно! Стоит, в домашнем халате, с растрёпанными волосами. В руках – прихватка с дурацкими цветочками. Пахнет яблочным пирогом – готовит, значит. Думает, что сможет стать хорошей хозяйкой? Поздно, милочка. Слишком поздно.
— Вот она! — я не сдерживала эмоций. Пусть все видят, как я напугана. Как дрожат мои руки. — Она угрожала мне убийством! Держала в заложниках!
— Что?! — её возмущённый вскрик. Божественная музыка для моих ушей.
Краем глаза я заметила детей – выбежали на шум. Машенька, мой ангелочек, смотрит испуганно. Ничего, солнышко, бабушка спасёт тебя от этой ненормальной.
— Мама? — голос внучки дрожит.
— Всё хорошо, зайка, — врёт эта мерзавка. — Мама скоро вернётся.
— Не вернётся, — я чеканю каждое слово. Пусть знает – я не шучу. — Такой мамы вам больше не нужно.
А вот и Сашенька! Бледный, растерянный – весь в отца. Тот тоже не умел принимать жёсткие решения. Но ничего, мама всё решит. Как всегда.
— Что происходит?
— Сашенька! — я бросаюсь к нему, как в детстве – защитить, спрятать от всего плохого. — Я больше не могла молчать! Она… она совсем сошла с ума!
Краем глаза замечаю, как полицейские надевают на неё наручники. Звук застёгивающегося замка – как аплодисменты после удачного спектакля.
Вечером я сижу в своей квартире, пью чай с лимоном. По телевизору крутят любимый сериал, но я его не слушаю. Перед глазами – её лицо в момент ареста. Спокойное, почти… торжествующее? Нет, показалось.
— Мам, — Сашенька звонит уже в третий раз, — может, не надо было…
— Надо, сынок, — я говорю твёрдо, уверенно. — Ты же сам видишь – она больная. Ей нужна помощь.
— А дети? Как им без матери?
— У них есть я, — отрезаю я. — Я их вырастила, и внуков выращу. По-человечески.
Он вздыхает и кладёт трубку. Слабый. Весь в отца. Но ничего – я рядом, я помогу. А эта… эта пусть поживёт в камере. Подумает о своём поведении. О уважении к старшим. О том, что не стоит замахиваться на чужое.
Потому что всё это – мой сын, мои внуки, мой дом – всё это моё. Я строила эту семью, я её защищала, и я не позволю какой-то выскочке из деревни всё разрушить.
А если она думает, что сможет что-то доказать на суде… Что ж, у меня есть запись. Есть свидетели – соседи, которые не раз слышали её крики. Есть репутация – уважаемая учительница против истерички с замашками уголовницы.
Я допиваю чай и улыбаюсь своему отражению в окне. В конце концов, я просто защищаю свою семью. Разве не этому учили нас наши матери? Разве не этому я учила своих учеников?
«Берегите семью», — говорила я им. — «Боритесь за своё счастье».
Вот я и борюсь. Любыми средствами.
