— Папа, я выхожу замуж! — голос Людочки звенел от счастья, когда она влетела в родительскую квартиру майским вечером.
Петр Степанович поперхнулся чаем. Капля скатилась по его седеющей щетине, оставляя влажный след. Он медленно опустил чашку, стараясь унять дрожь в руках.
— За кого? — хрипло выдавил он, хотя внутренний голос уже нашёптывал: «Не спрашивай, старый дурак, не спрашивай…»
— За Гарика! — выпалила дочь, сияя, как начищенный пятак. — Он такой… такой необыкновенный!
Валентина Михайловна, жена Петра Степановича, застыла у плиты с половником в руке. Борщ на медленном огне недовольно булькнул, словно разделяя общее замешательство.
— Гарик? — Петр Степанович повторил имя, будто пробуя его на вкус. Горькое, как полынь. — Это который?
— Ну па-ап! — Людочка плюхнулась на стул, по-детски болтая ногами. — Я же рассказывала! Он художник, как и я. Мы познакомились на выставке современного искусства.
«Художник…» — Петр Степанович поморщился. В его понимании все эти современные художники были той ещё публикой. Насмотрелся он на их «шедевры» — то чёрный квадрат намалюют, то банку консервную к холсту приклеят.
— А сколько ему лет? — осторожно поинтересовалась Валентина Михайловна, всё ещё не выпуская из рук половник.
Людочка замялась, теребя прядь своих русых волос — привычка с детства, когда нервничала или скрывала что-то.
— Шестьдесят три, — почти шёпотом произнесла она.
Петр Степанович резко встал. Стул с грохотом отлетел к стене.
— СКОЛЬКО?!
— Папа, не кричи! — Людочка вскочила следом. — Какая разница, сколько ему лет? Главное — мы любим друг друга!
— Любим? — Петр Степанович начал наливаться краской. — Он тебе в дедушки годится! Что за блажь?!
— Петя, успокойся, — Валентина Михайловна положила руку мужу на плечо, но тот дёрнулся, сбрасывая её.
— Какое «успокойся»?! Ты слышала? Шестьдесят три года! Это же… это же…
Слова застряли в горле. Перед глазами встала картина: его Людочка, его девочка, которую он на руках носил, которой сказки читал, рядом с каким-то… стариком!
— Пап, — Людочка подошла ближе, взяла его за руку. — Ты же даже не знаешь его. Познакомься сначала, а потом суди.
— Знакомиться?! С этим… — он осёкся, глядя в глаза дочери. Те самые глаза, зелёные, как у её матери, сейчас полные слёз и мольбы.
Петр Степанович тяжело опустился на стул. В голове шумело, словно после литра водки. Как это случилось? Где он просмотрел момент, когда его маленькая девочка… Нет, не маленькая уже. Двадцать семь лет. Учительница рисования. Самостоятельная женщина.
Но шестьдесят три года!
— Хорошо, — процедил он сквозь зубы. — Приводи своего… Гарика. Познакомимся.
Людочка просияла, бросилась ему на шею: — Спасибо, папочка! Увидишь, он тебе понравится!
«Как же, понравится…» — подумал Петр Степанович, глядя в окно на серые многоэтажки. За стеклом накрапывал мелкий дождь, и капли, сливаясь, оставляли кривые дорожки — совсем как слёзы на щеках его жены, которая молча помешивала остывающий борщ.
Знакомство состоялось через неделю. Петр Степанович весь день готовился морально: выкурил пачку «Явы», погладил парадную рубашку, даже пропустил стопку «для храбрости» — впервые за последние пять лет.
Гарик опоздал на сорок минут.
— Пробки, — небрежно бросил он, переступая порог. — Москва, что поделаешь!
Петр Степанович замер, разглядывая будущего зятя. Массивная фигура в потёртых джинсах и растянутом свитере, седая борода веником, на шее — какие-то фенечки, как у хиппи. Пахло от него смесью табака и чего-то сладковатого, приторного.
— Проходите, — сухо произнёс Петр Степанович, отступая в сторону.
— Да ладно вам выкать! — Гарик хлопнул его по плечу. — Будем на «ты», отец!
«Отец?» — Петр Степанович поперхнулся воздухом. В горле встал ком.
За столом стало ещё хуже. Гарик говорил без умолку, размахивая руками и расплёскивая вино. Рассказывал про свои выставки, про «концептуальное искусство», про какие-то перформансы. Петр Степанович слушал вполуха, механически жуя котлету.
— А вот помню, в девяностые… — Гарик подмигнул Людочке. — Такое время было! Свобода! Все границы рухнули! Мы тогда такие инсталляции забабахивали — народ в обморок падал!
— От восторга? — желчно поинтересовался Петр Степанович.
— От шока! — радостно подтвердил Гарик. — Это же и есть настоящее искусство — шокировать, будоражить, взрывать мозг!
«Взорвать бы тебе что-нибудь другое…» — мрачно подумал Петр Степанович, глядя, как дочь восхищённо внимает каждому слову этого… этого…
— А сейчас чем занимаетесь? — вмешалась Валентина Михайловна, пытаясь разрядить обстановку.
— О, у меня грандиозные планы! — Гарик взмахнул вилкой, и кусочек салата шлёпнулся на скатерть. — Готовлю новую серию работ. Называется «Метаморфозы постиндустриального сознания через призму бинарных оппозиций».
Петр Степанович поперхнулся котлетой.
— И… что это значит? — выдавил он.
— Это сложно объяснить непосвящённым, — снисходительно улыбнулся Гарик. — Но Людочка понимает, правда, солнышко?
Людочка зарделась и кивнула. Петр Степанович стиснул зубы так, что челюсть заныла.
После ужина Гарик, похлопав себя по животу, развалился в кресле и достал мятую пачку сигарет.
— Можно? — спросил он, уже щёлкая зажигалкой.
— У нас не курят, — отрезал Петр Степанович.
— Да ладно, отец, не будь таким суровым! — Гарик выпустил струю дыма в потолок. — Жизнь — она такая штука… Надо быть проще!
Петр Степанович молча встал и распахнул окно. Майский ветер ворвался в комнату, разгоняя сигаретный дым.
— Люда говорила, ты на заводе работаешь? — Гарик щурился от дыма. — Тяжело, наверное? Всю жизнь по часам, по графику…
— Зато честно, — процедил Петр Степанович.
— О, это понятие относительное — честность! — Гарик махнул рукой. — В искусстве вообще нет абсолютных категорий. Всё относительно, всё субъективно…
— И возраст? — не выдержал Петр Степанович.
В комнате повисла тишина. Людочка побледнела.
— Папа…
— Что «папа»?! — Петр Степанович резко повернулся к дочери. — Ты хоть понимаешь, что делаешь? Он же старше меня!
— Любви все возрасты покорны! — пропел Гарик, туша сигарету в блюдце с печеньем.
Это стало последней каплей.
— Вон! — рявкнул Петр Степанович. — Вон из моего дома!
— Папа, не смей! — Людочка вскочила. — Если Гарик уйдёт, я уйду с ним!
— Люда! — Валентина Михайловна всплеснула руками.
— Спокойно, спокойно, — Гарик поднялся, отряхивая джинсы. — Я понимаю ваши чувства, отец. Но Людочка — взрослый человек. Она сама решает свою судьбу.
— Она не понимает! — Петр Степанович шагнул к нему. — Ты задурил ей голову своими… перформансами!
— Милый, не надо, — Валентина Михайловна обхватила мужа за плечи. — Прошу тебя…
Гарик, насвистывая что-то легкомысленное, направился к выходу. Людочка, бросив на отца взгляд, полный обиды и гнева, последовала за ним.
— Если ты сейчас уйдёшь… — начал Петр Степанович.
— Что? — она обернулась в дверях. — Запретишь мне? Я уже не маленькая, папа. И это — моя жизнь.
Дверь хлопнула. Петр Степанович рухнул в кресло, закрыв лицо руками.
— Что я сделал не так, Валя? — глухо спросил он. — Где я ошибся?
Жена молча гладила его по седеющей голове, а за окном всё так же накрапывал дождь, равнодушный к человеческим страстям и драмам.
Свадьба была назначена на август. Петр Степанович пытался отговорить дочь, но она стояла на своём. Валентина Михайловна металась между мужем и дочерью, пытаясь сгладить острые углы.
— Может, это и к лучшему, — шептала она мужу по ночам. — Человек он вроде не злой…
— Не злой?! — взрывался Петр Степанович. — Да он же… он же…
Слов не хватало. Как объяснить, что видит он насквозь этого Гарика с его фальшивой богемностью, с его снисходительными улыбочками? Что чует — нутром чует! — неладное?
Дни тянулись, как резина. Петр Степанович осунулся, постарел. На заводе стал рассеянным — едва не попал под погрузчик. По ночам снились кошмары: Людочка в белом платье, а рядом Гарик — то ли жених, то ли дед на собственной свадьбе внучки…
Церемония проходила в каком-то «модном лофте» — бывшем заводском цеху, наспех переделанном под ресторан. Стены из голого кирпича, железные балки под потолком, вместо люстр — какие-то проволочные конструкции.
— Концептуально, правда? — подмигнул Гарик, встречая гостей в малиновом пиджаке и драных джинсах.
Петр Степанович угрюмо молчал. Невеста — его Людочка — порхала между гостями в простом льняном платье, счастливая и какая-то… чужая.
После регистрации начался «перформанс». Гарик, изрядно набравшись, затеял «художественную акцию»: разбрасывал краски по белому полотну, призывая гостей присоединиться.
— Это символ нашей любви! — кричал он. — Искусство должно быть спонтанным!
Петр Степанович сидел в углу, стискивая стакан с водкой. Внутри всё клокотало.
— Потанцуем, отец? — Гарик, пошатываясь, подошёл к нему. — Что ты такой смурной? Радоваться надо — дочка замуж вышла!
— Пошёл ты… — процедил Петр Степанович.
— Не понял? — Гарик наклонился ближе. От него разило спиртным и чем-то приторным.
— Я говорю, пошёл ты… — Петр Степанович встал. — Со своим искусством, со своими перформансами…
— А ты, я смотрю, всё никак не успокоишься? — Гарик хохотнул. — Всё держишься за свои устаревшие понятия? Мир изменился, отец! Надо быть современнее!
Кулак Петра Степановича врезался в малиновый пиджак прежде, чем он успел подумать. Гарик отлетел к столу, опрокинув поднос с бокалами.
— Папа! — закричала Людочка.
Гости повскакивали. Кто-то бросился их разнимать. Валентина Михайловна рыдала.
— Псих! — орал Гарик, утирая кровь с разбитой губы. — Совсем с катушек слетел!
Петр Степанович рванулся к нему снова, но его держали.
— Всё, всё! — причитала Валентина Михайловна. — Успокойся! Людочка беременна!
Время остановилось. Петр Степанович замер.
— Что?..
— Беременна она, — всхлипнула жена. — Два месяца уже. Я хотела после свадьбы сказать…
Петр Степанович медленно осел на стул. В голове шумело.
Беременна. Его девочка… Внук или внучка…
Он поднял глаза на дочь. Она стояла, прижав руки к животу — совсем как Валя когда-то, двадцать семь лет назад.
Месяц спустя Петр Степанович сидел на кухне, листая старый фотоальбом. Вот Людочка маленькая, с бантиками… Вот на выпускном… Вот на своей первой выставке детских рисунков…
Зазвонил телефон.
— Папа? — голос дочери. — Мы сегодня узнали — у нас будет мальчик.
Петр Степанович сглотнул комок в горле.
— Мальчик…
— Мы хотим назвать его Петей. В честь тебя.
Он молчал, глядя в окно. Там, за стёклами, догорал августовский вечер. Падали жёлтые листья. Мир менялся, и нужно было меняться вместе с ним.
— Папа? Ты там?
— Да, доченька, — тихо ответил он. — Я здесь.
Он всегда будет здесь. Для неё. Для внука. Даже если придётся терпеть этого чёртова Гарика с его перформансами.
Потому что иногда любовь — это не только чувства. Иногда это просто умение принять то, что не можешь изменить.
А за окном всё падали и падали листья, отмеряя время неспешно и мудро, как умеет только осень.
