— Мам, повтори, что ты сейчас сказала? — Света почувствовала, как немеют кончики пальцев.
— Что слышала, — Людмила Андреевна поправила передник и гордо вскинула подбородок. — Купила твоему брату квартиру. В ипотеку.
— И при чём тут я?
— Как при чём? — мать искренне удивилась. — Платить будешь ты, конечно. У тебя же зарплата хорошая. А Димочка… он только жизнь начинает.
Ноябрьский вечер выдался на редкость промозглым. Света поёжилась, поднимаясь по знакомым с детства ступенькам. Подъезд встретил её привычным запахом подгоревшей капусты от соседки с первого этажа и приглушённым лаем собаки со второго. Некоторые вещи никогда не меняются.
Перед дверью она помедлила, разглядывая облупившуюся краску. Сколько раз в детстве она стояла так же, боясь войти после очередной «двойки», или когда порвала новые колготки, или когда задержалась допоздна в библиотеке? Каждый раз её встречал мамин недовольный взгляд и неизменное: «Вот Димочка никогда…»
Память услужливо подкинула картинку из прошлого:
— Мам, смотри, я пятёрку по алгебре получила! — двенадцатилетняя Света протягивает дневник, надеясь увидеть хоть каплю той гордости, с которой мама всегда смотрит на Димку.
— А посуду помыла? — даже не взглянув на оценку, спрашивает мать. — Вот Димочка, хоть и учится похуже, зато всегда маме помогает…
Света встряхнула головой, отгоняя воспоминания. В тридцать два пора бы уже перестать надеяться на материнское одобрение. У неё своя жизнь, своя квартира, пусть и маленькая студия, но заработанная собственным трудом. Она здесь только потому, что мама звонила трижды за день, говорила о каком-то важном разговоре.
Дверь открылась прежде, чем она успела достать ключи.
— Светочка, наконец-то! — Людмила Андреевна выглядела непривычно взволнованной. — Я уж заждалась! Проходи скорее, чай готов.
Что-то в голосе матери заставило Свету насторожиться. Этот тон она знала слишком хорошо — именно так начинались все разговоры о «бедном Димочке» и его проблемах.
— Мам, я ненадолго, — предупредила Света, разуваясь. — Завтра важный день на работе.
— Да-да, конечно, — засуетилась мать. — Ты же у нас всегда занятая, деловая. Но ничего, полчасика-то найдётся? Я пирог испекла, с яблоками, твой любимый.
«С яблоками,» — мысленно усмехнулась Света. — «Мой любимый с вишней, это Димка яблочный обожает. Тридцать лет жили, а она даже этого не помнит.»
Кухня встретила её знакомым желтоватым светом старой люстры а запахом чабреца. Здесь время словно остановилось: те же занавески в мелкий цветочек, купленные ещё к маминой свадьбе с Димкиным отцом, тот же облезлый холодильник с магнитиками, тот же скрипучий стул у окна. И конечно, целая галерея Димкиных фотографий на стене — от младенчества до последнего корпоратива на работе, с которой он, кстати, уже уволился.
Своих фотографий Света здесь никогда не видела. Только одна затерялась где-то в глубине серванта — школьная, с последнего звонка. Да и то потому, что это была общая фотография класса.
— Присаживайся, доченька, — Людмила Андреевна засуетилась с чашками, звеня ложечками громче обычного. — Как работа? Всё в своём офисе пропадаешь?
— Нормально, — коротко ответила Света, присаживаясь за стол. От пирога пахло корицей — тоже Димкина любимая приправа.
Перед глазами снова всплыло воспоминание:
— Мам, можно я на кулинарный кружок запишусь? — пятнадцатилетняя Света мнётся у двери. — Там научат готовить всякие пироги, торты…
— Какие ещё торты? — отмахивается мать. — Денег лишних нет на твои причуды. Вон, Димке кроссовки новые нужны для физкультуры.
— Но мам, кружок бесплатный…
— А время? Кто уроки с Димой делать будет? Ты же знаешь, ему помощь нужна…
— Свет! Ты меня слушаешь вообще? — голос матери вырвал её из воспоминаний.
— Прости, задумалась. Что ты говорила?
— Я говорю, может, тебе отпуск взять? Бледная какая-то… — Людмила Андреевна присела напротив, нервно поправляя скатерть. — Вон, Димочка недавно с моря вернулся, такой отдохнувший…
— С какого моря? — Света удивлённо подняла бровь. — Он же вроде работу искал?
— Ой, да нашёл уже! — оживилась мать. — В такую хорошую компанию устроился, представляешь? Менеджером по продажам!
«Пятое место за год,» — подумала Света, но вслух ничего не сказала. Спорить с матерью о Димкиных карьерных перспективах было бесполезно.
— И вот, знаешь, — продолжала Людмила Андреевна, — раз у него теперь стабильная работа… В общем, он с Машей своей решил пожениться.
Света чуть не поперхнулась чаем:
— С какой Машей? Он же вроде с Катей встречался?
— А, эта… — мать пренебрежительно махнула рукой. — Нет, с Катей не сложилось. Маша — другая совсем, серьёзная девочка, из хорошей семьи. Квартиру молодым нужно, сама понимаешь…
Внутри у Светы всё похолодело. Она слишком хорошо знала этот тон.
— Светочка, солнышко, — точно так же начинала мать, когда ей нужно было занять денег на очередной Димкин бизнес-проект. — Ты же понимаешь, брату помочь надо…
— Света, ты же не откажешь? — этими словами сопровождалась просьба погасить Димкин кредит за машину, которую он разбил через месяц.
— Доченька, это же семья… — так она говорила, когда нужно было «перехватить до зарплаты» на новый Димкин ноутбук.
— Мам, — Света отставила чашку. — Давай без предисловий. Сколько на этот раз?
— Что значит «сколько»? — возмутилась Людмила Андреевна. — Вечно ты о брате плохо думаешь! Я вообще-то хорошую новость хотела сообщить.
— Какую? — в горле пересохло от нехорошего предчувствия.
— Я квартиру Диме купила! — торжественно объявила мать. — Представляешь? Двушку в новом доме, с видом на парк! Такая красота, балкон большой, кухня просторная…
Света молчала. Она уже знала, что будет дальше.
— Правда, пришлось в ипотеку взять, — как бы между прочим добавила мать. — Но у меня условия хорошие, льготные. Я на себя оформила…
— И? — Света сжала чашку так сильно, что побелели костяшки пальцев.
— Платить будешь ты, — выпалила мать. — У тебя же зарплата хорошая, стабильная работа. А Димочке надо помочь, он только жизнь начинает…
Перед глазами промелькнула картина пятилетней давности: она, промокшая до нитки, стоит у входа в банк. Первый взнос за свою студию — четыреста тысяч, накопленные за три года подработок. Дрожащими руками подписывает документы…
— Мам, ты что несёшь? — голос Светы дрожал. — Какое «платить буду я»? У меня своя ипотека, я в отпуске не была уже два года, чтобы платежи не просрочить!
— Вот именно! — подхватила Людмила Андреевна. — Раз уж ты такая… обеспеченная, неужели брату не поможешь? Он же родная кровь!
— Родная кровь? — Света горько усмехнулась. — А когда мне нужна была помощь? Когда я по ночам подрабатывала, чтобы за учёбу заплатить? Когда с температурой на работу ходила, потому что за съёмную комнату платить надо было?
Снова воспоминание: она, восемнадцатилетняя, сидит на кухне с матерью.
— Мам, может, хоть первый семестр поможешь оплатить? Я потом устроюсь на работу…
— Нет денег, Света. Ты же знаешь, Диме репетиторы нужны, он в этом году в колледж поступает.
— Но мам, но я так старалась, чтобы поступить в этот ВУЗ…
— Вот и молодец, значит, справишься. Ты у нас самостоятельная, а Диме помощь нужна.
— Ты всегда была сильной, — голос матери вернул её в реальность. — Тебе всё давалось легко…
— Легко?! — Света вскочила со стула. — Ты хоть представляешь, как я жила? Знаешь, каково это — в девятнадцать лет работать сутками, чтобы за учёбу заплатить? Каково это — экономить на еде, чтобы купить учебники? А ты… ты в это время что делала? Правильно, возила Димочку на море, потому что «ребёнку нужен отдых»!
— Не смей так говорить! — Людмила Андреевна тоже поднялась. — Я всё для вас делала! Всю жизнь…
— Для нас? — Света расхохоталась, чувствуя, как по щекам текут слёзы. — Давай вспомним, мам. Помнишь мой выпускной? Когда все девочки были в новых платьях, а я пошла в перешитом старом, потому что «денег нет»? А через неделю ты купила Димке новый велосипед!
Ещё одна вспышка из прошлого: она стоит перед зеркалом в старом платье, пытаясь скрыть следы переделки. Мать суетится рядом:
— Ну что ты драматизируешь? Очень даже красиво получилось! Зато практично, можно потом на работу носить…
А через неделю Димка гордо раскатывает по двору на новеньком горном велосипеде, а мать светится от счастья: «Смотрите, какой мой мальчик довольный!»
— Ты всегда была практичной, — Людмила Андреевна опустилась на стул. — Я знала, что ты справишься…
— Нет, мам. Ты просто не хотела мне помогать. И знаешь почему? Потому что ты меня не любила, — тихо произнесла Света. — Никогда не любила. Я всю жизнь пыталась понять — почему? Что я сделала не так?
Шестилетняя Света стоит у маминой кровати с самодельной открыткой: — Мамочка, с днём рождения! — Положи на тумбочку, — не открывая глаз, отвечает мать. — И не шуми, у меня голова болит.
Десятилетняя Света показывает грамоту за первое место в олимпиаде: — Мам, смотри! — Сейчас некогда, — отмахивается мать. — Димочка температурит, мне не до твоих бумажек.
Шестнадцатилетняя Света стоит на сцене после школьного концерта, высматривая в зале родное лицо. Но мамино место пустует — она повела Димку к стоматологу.
— Замолчи! — вдруг вскрикнула Людмила Андреевна, и в её голосе прорвалось что-то надрывное, больное. — Ты не понимаешь! Ты ничего не понимаешь!
— Так объясни мне, мам, — Света подалась вперёд. — Хоть раз в жизни скажи правду. Почему?
— Потому что ты не должна была появиться! — выкрикнула мать, и по её щекам потекли слёзы. — Я была молодая, красивая… У меня вся жизнь впереди была! Театральный кружок, конкурсы, поклонники… А потом появился твой отец. Витька. Красивый, весёлый… Говорил, что любит, что всю жизнь вместе будем…
Она судорожно вытерла слёзы краем фартука:
— А когда узнал про беременность — сбежал. Даже трубку не брал. Я осталась одна, с животом, без денег, без образования… Мать с отцом отвернулись — позор на всю деревню. Пришлось в город уехать, в общежитие заводское…
Перед глазами Светы промелькнула старая фотография, спрятанная в глубине серванта: совсем юная мама в летнем платье, с косой через плечо, смеётся в камеру. На обороте выцветшая надпись: «Люсеньке от Вити. Навсегда твой.»
— Я так мечтала стать актрисой, — продолжала Людмила Андреевна, глядя куда-то сквозь стену. — В самодеятельности участвовала, стихи читала… А пришлось идти на завод, в цех. Тяжело было, живот большой, ноги отекали… Девчонки шептались за спиной, мастер косо смотрел…
— Поэтому ты со мной всю жизнь так? — тихо спросила Света.
— Я не хотела тебя! — крикнула мать. — Не хотела! Ты сломала мне жизнь! Все мечты, все планы — всё рухнуло из-за тебя!
В кухне повисла звенящая тишина. Было слышно, как капает вода из крана и тикают старые часы на стене.
— А потом появился Гриша, — голос матери смягчился. — Димин папа. Хороший, надёжный… Не побоялся с чужим ребёнком связаться. Мы Димочку планировали, ждали… Я так мечтала о сыне, о настоящей семье…
— А я была ненастоящей? — Света почувствовала, как к горлу подступает комок.
— Ты была напоминанием, — мать отвернулась к окну. — О том, как я всё испортила. О несбывшихся мечтах. О позоре. Каждый раз, глядя на тебя, я видела его черты — Витькины. Ту же улыбку, тот же взгляд… И ненавидела себя за то, что позволила себя обмануть.
Света медленно встала из-за стола. В ушах звенело, а перед глазами всё плыло от слёз. Тридцать два года жизни вдруг сложились в чёткую картину — как мозаика, где наконец нашелся последний кусочек.
Четырёхлетняя Света тянет ручки: «Мама, обними!» Мать отстраняется: «Некогда сейчас, иди поиграй.»
Восьмилетняя Света показывает разбитую коленку: «Мам, так больно!» «Ничего, до свадьбы заживёт,» — бросает мать, не отрываясь от готовки.
Пятнадцатилетняя Света плачет в подушку после первой несчастной влюблённости. «Нечего сырость разводить,» — говорит мать, проходя мимо. — «Лучше уроки делай.»
— Знаешь, что самое страшное? — голос Светы звучал неожиданно спокойно. — Я ведь всю жизнь пыталась заслужить твою любовь. Думала, если буду отличницей — ты меня похвалишь. Если поступлю в хороший вуз — ты будешь мной гордиться. Если найду престижную работу — ты наконец-то меня заметишь…
— Я всегда тебя замечала! — вскинулась Людмила Андреевна. — Ты была такая правильная, самостоятельная…
— Нет, мама. Я была одинокой маленькой девочкой, которая отчаянно хотела материнской любви. А ты… ты наказывала меня за свои ошибки. За свои несбывшиеся мечты. За свою молодость, которую якобы я у тебя отняла.
Света подошла к серванту и достала ту самую фотографию — молодая мама в летнем платье.
— Знаешь, что я поняла? Ты не со мной так поступала все эти годы. Ты с собой так поступала — ты же не любила ее, ту девчонку, которая поверила красивым словам. И вместо того, чтобы принять свой выбор, ты сделала виноватой меня.
— Как ты смеешь! — задохнулась от возмущения мать. — Я тебя вырастила, на ноги поставила…
— Нет, мама. Я сама себя вырастила. Сама себя на ноги поставила. А ты… ты просто позволила мне жить в своём доме, не забывая каждый день напоминать, что я здесь лишняя.
Света положила фотографию на стол:
— Но я тебе благодарна. Правда. Ты научила меня главному — никогда не позволять другим определять мою ценность. Никогда не извиняться за то, что я существую. И никогда, слышишь, никогда не унижаться, выпрашивая любовь у тех, кто не способен её дать.
Она направилась к выходу, но у двери остановилась:
— Ах да, про ипотеку. Можешь передать своему драгоценному Димочке — пусть сам платит за свою квартиру. А я потрачу деньги на то, что действительно важно: на психолога. Чтобы наконец отпустить маленькую девочку, которая всё ещё ждёт, что мама её полюбит.
Выйдя из подъезда, Света достала телефон. Руки всё ещё дрожали, но в душе была удивительная лёгкость. Словно огромный камень, который она носила всю жизнь, наконец упал с плеч.
Два номера — «Мама» и «Димка» — отправились в чёрный список. Света посмотрела на экран и впервые за долгое время улыбнулась.
Моросил мелкий дождь, но она не стала раскрывать зонт. Пусть. Иногда нужно, чтобы небо поплакало вместе с тобой — в последний раз.
Пятилетняя Света стоит под дождём, запрокинув голову: — Мама, смотри, небо плачет! — Не выдумывай глупостей, — одёргивает её мать. — Быстро домой, простудишься ещё, а мне с работы отпрашивайся из-за тебя…
Света зашла в кофейню, заказала горячий шоколад, достала из сумки блокнот — она всегда носила его с собой, записывая мысли и идеи. На чистой странице вывела:
«Дорогая маленькая Света, Прости меня за то, что так долго пыталась заслужить чужую любовь. Прости за все моменты, когда я заставляла тебя чувствовать себя недостаточно хорошей. Прости за годы, потраченные на попытки доказать свою ценность тем, кто никогда не мог её увидеть.
Я обещаю тебе: больше никто не заставит нас чувствовать себя лишними. Никто не заставит извиняться за то, что мы есть. Мы больше не будем пытаться купить любовь – ни за деньги, ни за успехи, ни за послушание.
Знаешь, о чём я жалею? Что не обняла тебя раньше. Что не сказала, какая ты удивительная, сильная, достойная любви – просто потому, что ты есть.»
Телефон в кармане завибрировал — пришло сообщение от матери в мессенджере: «Света, ты не можешь так с нами поступить! Мы же семья! Димочка так расстроился…»
Света улыбнулась и заблокировала мать и в мессенджере.
Дождь постепенно утихал. Где-то вдалеке показалась радуга — яркая, сочная, как символ новой жизни. Света сделала глубокий вдох и зашагала вперёд, чувствуя, как с каждым шагом становится легче.
Говорят, семья — это те, кто любит тебя просто так, без условий и обязательств. Иногда нужно набраться смелости и признать: твоя настоящая семья — это ты сама. И это только начало большого пути.
«Я горжусь тобой, девочка,» — прошептала она, глядя в витрину магазина, где отражалась её повзрослевшая, но всё такая же ранимая душа. — «Мы справимся. Теперь точно справимся.»
В тот вечер в квартире Светы впервые за долгое время было по-настоящему тепло. Она заварила себе чай — не обжигающий, как любил Димка, а чуть тёплый, как нравилось ей самой. Достала любимый вишнёвый пирог из кондитерской за углом. И впервые за тридцать два года почувствовала себя дома.
А на столе лежал раскрытый блокнот, где под длинным письмом к себе маленькой появилась ещё одна строчка:
«P.S. Ты достойна любви. Всегда была достойна. И теперь я буду любить тебя за нас обеих.»
Год спустя
Октябрь снова окрасил город в золото и багрянец. Света стояла у окна своей новой квартиры — не студии, а полноценной однушки в хорошем районе — и смотрела, как падают листья.
За этот год изменилось многое. Она сменила работу, переехала в другой район, начала ходить на йогу. Но главное — она наконец-то научилась любить себя.
Телефон тихо звякнул — пришло сообщение на почту. Очередное письмо от матери, пятое за месяц и каждый раз с новых адресов:
«Доченька, прости меня! Димочка не справляется с ипотекой, банк грозится отобрать квартиру. Может, хотя бы поговорим? Ты же не можешь так с родной матерью…»
Света спокойно отправила очередное письмо в папку «Спам». Больше не было ни боли, ни обиды — только тихая грусть о том, что так и не случилось.
На столе лежал конверт из банка — одобрение на рефинансирование её собственной ипотеки под более выгодный процент. Теперь она могла позволить себе и путешествия, и новую мебель, и курсы английского, о которых давно мечтала.
Больше никто не называл её эгоисткой за то, что она тратит деньги на себя. Никто не попрекал её успехами и не заставлял чувствовать вину за чужие неудачи.
От Димки она слышала через общих знакомых — он так и прыгал с работы на работу, а мать продолжала его опекать. Квартиру пришлось продать с убытком, но Света не чувствовала злорадства. Это была уже не её история.
В прихожей зазвонил домофон — пришла её лучшая подруга Марина, с которой они познакомились на группе психологической поддержки. Они собирались в кино, а потом в их любимое кафе — то самое, где подают восхитительный вишнёвый пирог.
— Знаешь, — сказала Света, закрывая дверь, — я наконец-то поняла одну важную вещь. Нельзя заставить других любить тебя. Но можно научиться любить себя настолько сильно, что чужая любовь перестанет быть необходимостью.
Они спустились по лестнице, смеясь и обсуждая новый фильм. На улице было свежо и солнечно, пахло опавшей листвой и свежей выпечкой из кафе на углу.
Света больше не оглядывалась назад. Там, в прошлом, осталась маленькая девочка, которая всё ждала материнской любви. Теперь она выросла и научилась главному — быть счастливой просто потому, что она есть.
А старый блокнот с письмом к себе маленькой она хранила как напоминание: иногда нужно отпустить прошлое, чтобы будущее могло начаться. И это будущее стоило каждой пролитой слезы, каждой минуты боли, каждого трудного решения.
Потому что наконец-то она была по-настоящему свободна.
