— Ты позволил своим пьяным друзьям курить на кухне и спать в детской кроватке нашей новорожденной дочери, пока я была в роддоме на сохранении? Паша, ты положил потного пьяного мужика на белье младенца? — визжала жена, вернувшись раньше времени и застав в квартире настоящий притон.
Крик Алины ударился о густую пелену сигаретного дыма, висящую в прихожей, и, казалось, увяз в ней, не достигнув сознания мужа. Воздух в квартире был тяжелым, липким и спертым. Пахло так, словно здесь не проветривали год: смесь дешевого табака, прокисшего пива, перегара и чего-то горелого. Этот смрад моментально забил ноздри, вызывая тошноту и головокружение.
Алина выронила из рук дорожную сумку. Глухой удар о пол прозвучал как гонг, возвещающий начало конца. Она стояла в дверях, не в силах сделать шаг вперед, парализованная увиденным. Светлая прихожая, стены которой она сама отмывала с хлоркой всего три дня назад, теперь напоминала курилку на вокзале в час пик.
Павел вывалился из дверного проема кухни, пытаясь сфокусировать на ней мутный, пьяный взгляд. Он держался за косяк, чтобы не упасть, его ноги в растянутых трениках разъезжались на скользком ламинате. На футболке, которую Алина гладила ему перед отъездом, расплылось огромное жирное пятно, похожее на карту какого-то грязного материка.
— Алинка… Зай… Ты чего? — он растянул губы в глупой, виноватой улыбке, от которой Алину передернуло. — Ты ж завтра должна была… Мы тут это… Дезинфекцию проводим. К встрече наследницы готовимся! Ножки обмываем, чтоб бегали хорошо! Традиция, понимаешь?
Он икнул, качнулся вперед, пытаясь изобразить радостные объятия, но Алина шарахнулась от него, вжимаясь спиной во входную дверь. От мужа несло как из выгребной ямы.
— Дезинфекцию? — прошептала она, чувствуя, как ледяная ярость начинает вытеснять шок. — Ты называешь этот свинарник дезинфекцией?
Она оттолкнула его руку, тянущуюся к её лицу, и прошла на кухню. Под подошвами кроссовок противно хрустело — то ли рассыпанные чипсы, то ли битое стекло.
Кухня встретила её апокалиптическим пейзажем. Их новый обеденный стол, купленный в кредит специально к рождению ребенка, был завален горой пустой тары. Бутылки из-под водки, пластиковые «полторашки» с дешевым пивом, смятые банки из-под энергетиков — всё это громоздилось хаотичными кучами. Среди бутылок стояли тарелки с засохшими корками пиццы, в которые, не стесняясь, тушили окурки. Пепельницы, видимо, для этих людей были слишком сложным изобретением цивилизации.
За столом восседали двое. Один — лысый, с багровым лицом, спал, уронив голову на скрещенные руки. Его мощный храп заставлял дребезжать ложку в стакане с недопитым чаем. Второй — тощий, с бегающими глазками, которого Алина смутно помнила как «Коляна с гаражей», — вяло ковырял вилкой в банке со шпротами, разбрызгивая масло вокруг себя.
— О, хозяйка вернулась! — прошамкал Колян, даже не подумав встать или убрать ноги, которые он по-хозяйски вытянул под столом. — А мы тут Пашку поддерживаем. Нервничает отец, переживает! Штрафную будешь? За здоровье молодой мамаши!
Алина посмотрела на окно. Белоснежный тюль, который она крахмалила и вешала дрожащими руками, стоя на стремянке на восьмом месяце, теперь был серым от копоти и дыма. На подоконнике валялась рыбья чешуя и луковая шелуха. Весь тот стерильный уют, гнездо, которое она вила последние полгода, было уничтожено и осквернено за двое суток пьяного угара.
— Вон, — тихо сказала она. Голос звенел от напряжения.
— Чего? — Колян перестал жевать шпротину, масло капало с вилки прямо на скатерть.
— Я сказала: пошли вон отсюда. Оба. Сию секунду, — Алина повернулась к мужу, который наконец-то доковылял до кухни и теперь виновато переминался с ноги на ногу, не зная, чью сторону принять. — Паша, убери этот биомусор из моей кухни.
— Ну, Алин, ну зачем ты так грубо? — Павел обиженно надул губы, пытаясь давить на жалость, но выглядел при этом жалко и мерзко. — Это ж пацаны. Друзья. Они от чистого сердца приехали. Мы два дня всего… Отмечаем рождение! Это ж событие раз в жизни! Ты должна понимать, мужская солидарность… Мы же не чужие люди!
— Два дня? — Алина резко развернулась к нему. В её глазах не было слез, только сухая, злая решимость. — Я уехала три дня назад. У меня были ложные схватки. Врачи меня отпустили, чтобы я собрала вещи и завтра легла планово. Я просила тебя: «Паша, протри пыль, полей цветы». А ты решил, что пока жены нет, можно превратить квартиру в хлев?
Она подошла к столу и резким движением смахнула банку со шпротами на пол. Жестянка с грохотом ударилась о плитку, масло брызнуло на штаны Коляна и на спящего лысого. Колян вскочил, роняя стул.
— Э, ты че, больная?! — взвизгнул он, отряхиваясь. — Паха, уйми свою бабу! Че она беспределит?
— Не смей открывать рот в моем доме, — процедила Алина, наступая на него. — Вы здесь нагадили, как животные. Вы курили в помещении, где будет жить младенец. Здесь дышать нечем! У меня глаза режет от вашего дыма, а вы тут «ножки обмываете»?
— Да проветрим мы! — замахал руками Павел, пытаясь встать между женой и собутыльником. — Откроем окна, сквозняк сделаем — через час свежо будет, как в лесу. Алин, ну не начинай, а? Гормоны, да? Я читал, у вас крышу сносит перед родами. Давай ты успокоишься, чайку попьешь…
— Чайку? — Алина посмотрела на грязные кружки с плавающими в них окурками. — Ты предлагаешь мне пить из этого помойного ведра?
Она огляделась, чувствуя, как внутри нарастает паника. Квартира была не просто грязной. Она была чужой. Чужие куртки на стульях, чужие запахи, чужие грязные следы, ведущие вглубь квартиры. Стоп. Следы.
Алина перевела взгляд в коридор. Дверь в их спальню была плотно закрыта. Дверь в ванную распахнута, и оттуда доносился звук текущей воды — видимо, бачок унитаза заклинило. Но самое страшное было дальше. Дверь в детскую комнату.
Она точно помнила, что закрывала её перед уходом. Плотно, до щелчка. Чтобы туда не летела пыль из коридора. Чтобы там сохранилась та идеальная чистота, которую она наводила часами. Сейчас дверь была приоткрыта. Из темного проема тянуло сквозняком.
— Паша, — голос Алины изменился. Он стал тихим и страшным. — А сколько вас было?
— Ну… Трое… — Павел замялся, его глаза забегали. — Колян, Серега вот спит…
— А Леха? — вдруг подал голос Колян, вытирая руки о свои джинсы. — Где Леха-то? Мы ж его полчаса назад потеряли.
— Леха? — Алина почувствовала, как сердце пропустило удар. — Какой еще Леха?
— Ну Леха, друг мой армейский! — Павел попытался улыбнуться, но улыбка вышла кривой. — Он проездом, с вахты ехал, заскочил поздравить. Мы с ним… это… дегустировали. Устал он, наверное. Прилег где-то.
Алина не стала слушать дальше. Она развернулась и быстрыми шагами направилась к детской.
— Стой! Алин, не ходи туда, там прохладно, мы окно открывали! — крикнул ей вслед Павел, но в его голосе прозвучали панические нотки.
Алина толкнула дверь. Она ожидала увидеть разбросанные вещи, может быть, мусор на полу. Но то, что предстало её глазам, выбило землю из-под ног. Реальность оказалась хуже любого кошмара. В комнате стоял тот же тяжелый запах перегара, но смешанный с запахом немытого мужского тела и грязных носков. И источник этого запаха находился в самом центре её маленького, белоснежного мира.
Алина стояла на пороге, и её руки, до побеления сжимавшие дверной косяк, были единственным, что удерживало её от падения в обморок. Комната, её любимая, выстраданная детская, которую она по крупицам собирала последние полгода, превратилась в сюрреалистическую декорацию ночного кошмара.
Слабый свет из коридора падал внутрь, выхватывая из полумрака детали, от которых к горлу подступала желчь. Нежно-бежевые обои с зайчиками, пушистый ковер, который она пылесосила дважды в день, стеллаж с аккуратно расставленными плюшевыми медведями — всё это сейчас казалось насмешкой. Потому что в центре комнаты, в той самой кроватке из массива бука, которую они ждали под заказ два месяца, лежало нечто огромное, темное и храпящее.
Это был Леха. Алина вспомнила его: грузный, вечно потный приятель Павла, работавший где-то на стройке или вахте. Он спал в позе эмбриона, поджав ноги к груди, потому что иначе просто не помещался в стандартное спальное место размером 120 на 60 сантиметров. Бортики кроватки жалобно скрипели под его весом, выгибаясь наружу.
Но ужас был даже не в том, что взрослый стокилограммовый мужик забрался в постель младенца. Ужас был в деталях. Леха лежал в уличной одежде. Грязная, засаленная камуфляжная куртка с пятнами мазута касалась белоснежных бортиков. Его ноги, обутые в тяжелые, пыльные берцы с засохшими комьями грязи на подошве, покоились прямо на ортопедическом матрасе. На том самом матрасе, на который Алина даже дышать боялась, накрывая его специальной непромокаемой пеленкой.
— Т-с-с… Алинка, не шуми… — зашипел сзади Павел, наваливаясь ей на спину своим тяжелым, перегарным дыханием. — Умаялся человек. Пусть поспит. Ему завтра в рейс… или на поезд… Не помню.
Алина медленно, словно во сне, перевела взгляд на лицо спящего. Изо рта Лехи на подушку с ручной вышивкой — маленькими розовыми облачками, которые Алина вышивала по вечерам, пока Павел играл в «танки», — текла вязкая слюна. Темное мокрое пятно расползалось по наволочке, впитываясь в ткань, на которой через сутки должна была лежать голова её новорожденной дочери.
— Ты положил его… в кроватку? — прошептала она. Голос пропал, связки отказались работать от спазма отвращения. — В уличной обуви? На белье для новорожденного?
Павел протиснулся мимо неё в комнату, стараясь ступать тихо, словно боялся разбудить чудовище, а не успокоить жену.
— Ну а куда его? — развел он руками, и этот жест бессильной глупости окончательно добил Алину. — На кухне Колян с Серегой, в зале диван сломан, ты же знаешь, мы его так и не починили. А Лехе плохо стало, мутило его. Не на пол же друга класть? Там дует. А тут уютно, матрасик мягкий.
— Ты… ты в своем уме, Паша? — Алина сделала шаг в комнату. Вонь здесь стояла невыносимая. Смрад давно не мытого тела, дешевого табака и переработанного алкоголя пропитал, казалось, даже стены. Этот запах въелся в балдахин из тончайшей органзы, который теперь серым саваном нависал над пьяным туловищем.
— Да чё ты завелась-то? — Павел поморщился, опираясь рукой о пеленальный комод, на котором стояли баночки с кремами и присыпками. Одной рукой он небрежно смахнул пачку влажных салфеток на пол. — Постираем! Белье в машинку кинешь, на 60 градусов — и всё, как новое будет. Делов-то! Ты же хозяйственная у меня.
Он говорил это так просто, так обыденно, словно речь шла о пролитом чае на кухонную клеенку. В его затуманенном мозгу не укладывалось понятие гигиены новорожденного. Для него это была просто «мебель» и «тряпки».
— Кроватка… — Алина подошла ближе, чувствуя, как её трясет крупной дрожью. — Она рассчитана на вес ребенка. Максимум пятнадцать килограмм. А в нем — сто! Ты сломал её! Ты понимаешь, что ты сломал вещь за тридцать тысяч рублей?!
— Не гони! — обиделся Павел. Он подошел к кроватке и похлопал по деревянному поручню. Конструкция отозвалась опасным треском. — Я проверял! Дуб! На века делали! Я ж сам собирал, знаю. Смотри, как влитой лежит. Крепкая вещь!
В этот момент Леха завозился во сне. Он громко всхрапнул, чмокнул губами и перевернулся на другой бок. Грязный ботинок соскользнул с матраса и с глухим стуком ударился о решетку, оставляя на белой краске черный, жирный след от резины. Алина увидела, как под его весом прогнулось дно кроватки. Ламели, предназначенные для того, чтобы пружинить под весом младенца, выгнулись дугой, готовые вот-вот лопнуть.
— Он же грязный, Паша… — у Алины перехватило дыхание. — Он с улицы. В этих ботинках он ходил по вокзальным туалетам, по плевкам, по грязи… И ты положил это всё туда, где будет спать моя дочь? У неё иммунитета нет! Ты понимаешь, что ты притащил в дом заразу?
— Ой, да ладно тебе, «заразу», — отмахнулся муж, доставая из кармана мятую пачку сигарет. Алина дернулась, но он, вспомнив, где находится, просто покрутил пачку в руках. — Мы в детстве гудрон жевали и подорожник к ранам лепили, и ниче, выросли лосями. А ты трясешься над каждой пылинкой. Стерильность вредна, врачи сами говорят! Пусть привыкает к микробам.
Он смотрел на неё снисходительно, как мудрый наставник на глупую ученицу. В его пьяных глазах читалась абсолютная уверенность в своей правоте. Он искренне считал, что оказал другу услугу, проявил гостеприимство, а жена просто «истерит на пустом месте».
Алина смотрела на мужа и видела перед собой совершенно незнакомого человека. Где тот заботливый мужчина, который гладил её живот и выбирал вместе с ней этот самый балдахин? Его не было. Был только этот потный, воняющий перегаром идиот, для которого пьяный собутыльник был важнее здоровья собственного ребенка.
— Знаешь, что самое страшное? — тихо спросила она, и от её тона Павлу стало неуютно. Улыбка сползла с его лица. — Не то, что ты испортил вещи. А то, что ты даже не понимаешь, что ты натворил. Ты опасен, Паша. Ты тупой и опасен для ребенка.
— Слышь, ты полегче на поворотах! — вскинулся он, чувствуя укол по самолюбию. — Я отец! Я глава семьи! Я имею право расслабиться в своем доме с друзьями! А ты… пришла тут, командирша. Скажи спасибо, что я вообще всё это терпел — твои токсикозы, твои «хочу клубнику в три ночи». А теперь я отдыхаю! Леха проспится и уйдет. Белье постираешь. Точка.
Павел развернулся, намереваясь гордо удалиться обратно на кухню, к более понимающей аудитории.
— И не смей его будить! — бросил он через плечо. — Человек с дороги, пусть отдыхает. А ты иди, чайник поставь. Хозяйка.
Он вышел, оставив Алину одну в оскверненной комнате. Она стояла и смотрела на спящего Леху. На его сальные волосы, рассыпанные по подушке. На грязь, въевшуюся в ткань матраса. На этот «храм чистоты», превращенный в ночлежку.
Внутри неё что-то щелкнуло. Словно перегорел предохранитель, отвечавший за терпение, за попытки понять, договориться, сгладить углы. Жалость к себе исчезла. Исчез страх скандала. Осталась только холодная, кристально чистая ярость матери, защищающей гнездо от хищников. Или от паразитов.
Она медленно перевела взгляд на свои руки. Они больше не дрожали. Алина развернулась и вышла из детской, но не на кухню, как приказал муж. Она направилась в ванную комнату. Там, в углу, стояло красное пластиковое ведро для мытья полов. Она поставила его под кран, включила холодную воду на полную мощность и стала ждать. Шум воды заглушал пьяный смех, доносившийся с кухни, но Алина его уже не слышала. У неё был план. И этот план не предусматривал переговоров.
Вода в ведре шумела, ударяясь о пластиковое дно, и этот звук казался Алине единственным реальным звуком во вселенной. Она смотрела, как поднимается уровень жидкости — прозрачной, ледяной, очищающей. Её пальцы побелели, сжимая ручку, но она не чувствовала тяжести. Адреналин, хлынувший в кровь, превратил её тело в натянутую стальную пружину.
Когда ведро наполнилось почти до краев, Алина перекрыла кран. Вода качнулась, плеснув на её домашние тапочки, но она даже не вздрогнула. Теперь это было не просто ведро. Это было орудие возмездия. Это был её аргумент в споре, где слова уже ничего не значили.
Она подхватила тяжелую ношу обеими руками и вышла в коридор. Вода расплескивалась на ламинат, оставляя темные лужи, но Алина не обращала внимания. Она шла как ледокол, ломающий торосы, — прямо к цели, не видя препятствий.
Павел, услышав шум, выглянул из кухни. В руке он держал надкушенный кусок колбасы.
— О, хозяюшка! — одобрительно гыкнул он, жуя. — Решила полы протереть? Правильно. А то Колян там наследил немного. Ты давай, приберись, а мы пока еще по одной…
Он не успел договорить. Алина прошла мимо него, даже не удостоив взглядом. Её лицо было белым, как мел, а губы сжаты в тонкую нить. Павел, почувствовав неладное, подавился колбасой.
— Э, ты куда с ведром? В детскую? Алин, я же сказал — не буди Леху!
Алина пинком распахнула дверь детской комнаты настежь. Смрад ударил в нос с новой силой, смешиваясь с запахом её собственной ярости. Леха всё так же храпел в кроватке, его грязный ботинок свисал между прутьями, а слюна продолжала капать на подушку.
Она подошла вплотную к кроватке. Подняла ведро. Мышцы рук заныли от напряжения, но она не чувствовала боли.
— Доброе утро, тварь, — выдохнула она.
И опрокинула ведро.
Десять литров ледяной воды обрушились на спящего водопадом. Поток ударил в лицо, залил открытый рот, пропитал грязную куртку и мгновенно впитался в матрас, превращая постель младенца в грязное болото.
Реакция последовала незамедлительно. Леха захлебнулся, закашлялся и с диким, звериным ревом подскочил на месте.
— А-а-а-а! Бл…!!! Тону!!!
От резкого рывка стокилограммового тела деревянное дно кроватки, уже трещавшее по швам, не выдержало. Раздался громкий, сухой хруст ломающегося дерева. Ламели вылетели из пазов, и матрас вместе с мокрым, вопящим Лехой провалился внутрь, сложившись пополам. Кроватка жалобно скрипнула и покосилась на бок.
— Ты что творишь, дура?! — завопил Павел, вбегая в комнату. Он замер, глядя на друга, барахтающегося в обломках детской мебели в луже воды. — Ты убила его! Ты совсем рехнулась?!
Леха, мокрый, с прилипшими ко лбу волосами, пытался выбраться из ловушки, матерясь так, что, казалось, вянут обои. Он поскальзывался на мокром белье, цеплялся за бортики, ломая их окончательно.
— Вон!!! — закричала Алина. Это был не визг, а утробный рык раненой медведицы. Она с размаху швырнула пустое пластиковое ведро в мужа. Оно гулко отскочило от его груди и покатилось по полу. — Вон отсюда, скоты! Все вон!
— Ты больная! Истеричка! — Павел схватился за ушибленную грудь. — Леха, брат, ты живой?
На шум прибежали кухонные сидельцы — Колян и лысый. Они таращились на разгромленную детскую, на мокрого Леху, который наконец-то вывалился из обломков кроватки на пол, на лужи воды, растекающиеся по ковролину.
— Че тут за война? — испуганно спросил Колян.
Алина не стала отвечать. Она схватила с пеленального столика тяжелую упаковку памперсов и запустила ею в голову Коляна. Тот едва успел увернуться. Следом полетел флакон с детским маслом, который угодил лысому прямо в плечо.
— Выметайтесь! — Алина схватила стоявшую в углу швабру, которую приготовила для уборки, и выставила её перед собой, как копье. — Считаю до трех! Раз!
— Паха, твоя баба бешенством заболела! — заорал Леха, поднимаясь с пола. С него текло ручьями, грязная вода хлюпала в ботинках. — Я тут спал, никого не трогал, а она меня водой! Я на тебя заяву накатаю!
— Два! — Алина сделала выпад шваброй, целясь острием ручки Лехе в живот. Он отшатнулся, поскользнулся на мокром полу и с грохотом рухнул обратно, увлекая за собой тумбочку с ночником.
Лампа разбилась. В комнате стало темно, свет падал только из коридора. Это добавило происходящему жутковатого сюрреализма.
— Уходим, пацаны, уходим! — засуетился Павел, понимая, что шутки кончились и сейчас будет кровь. — Алина, успокойся! Мы уйдем! Только не махай ты этой палкой!
— Вон! — Алина наступала на них, загоняя всю компанию в коридор. Она тыкала шваброй в спины, била по ногам, не разбирая, где муж, а где его дружки.
Толпа пьяных мужиков, матерясь и толкаясь, вывалилась в прихожую. Леха оставлял за собой мокрый след, как гигантская улитка.
— Ботинки! Где мои ботинки?! — орал Колян, пытаясь найти свою обувь в куче хлама.
— Без ботинок пойдешь! — рявкнула Алина. Она схватила первые попавшиеся кроссовки — это оказались кроссовки лысого — и вышвырнула их на лестничную площадку, открыв входную дверь. — Апорт!
— Ты че творишь?! Это «Найки»! — взвыл лысый и кинулся за своим имуществом.
Алина работала шваброй как заправский вышибала. Она вытолкала мокрого, трясущегося от холода и злости Леху. Тот пытался что-то крикнуть про компенсацию ущерба, но получил тычок черенком под ребра и заткнулся, вываливаясь в подъезд. Колян, прижимая к груди недопитую полторашку пива, выскочил следом сам, боясь попасть под раздачу.
В квартире остался только Павел. Он стоял у порога, прижавшись спиной к вешалке, и смотрел на жену глазами, полными ужаса и непонимания.
— Алин… Ну ты дала… — пробормотал он, нервно хихикнув. — Ну всё, всё. Разогнала демонов. Молодец. Выпустила пар? Теперь давай… это… успокоимся. Я всё уберу. Честно.
Алина тяжело дышала. Волосы выбились из хвоста и прилипли к лицу. Руки, сжимающие швабру, дрожали от напряжения. Она смотрела на мужа и видела перед собой чужого, жалкого человека, который только что позволил превратить их жизнь в помойку.
— Уберешь? — переспросила она. Её голос стал тихим и холодным, как та вода в ведре. — Ты думаешь, это можно убрать, Паша?
Она бросила швабру на пол. Грохот черенка о ламинат заставил Павла вздрогнуть. Алина развернулась и пошла обратно в детскую.
— Ты куда? — с надеждой в голосе спросил он. — За тряпкой? Я помогу!
Но Алина вернулась не с тряпкой. Она вернулась с тем, что осталось от постельного белья. Она скомкала в руках мокрую, грязную простыню, пропитанную водой с ботинок Лехи, его потом и перегаром. С той самой простыни, на которой были вышиты маленькие зайчики.
Она подошла к мужу вплотную. Павел попытался улыбнуться, но улыбка вышла жалкой гримасой.
— На, — сказала Алина.
И с силой впечатала мокрый, вонючий ком ткани ему в лицо.
Павел отшатнулся, отплевываясь. Грязная вода потекла по его щекам, за шиворот, на футболку.
— Ты сдурела?! — заорал он, сдирая с себя тряпку. — Это же грязь!
— Это твой друг, — жестко отрезала Алина. — Это твой выбор. Это твоя «дезинфекция». Нравится запах? Это запах твоего предательства, Паша.
Она шагнула к нему, заставляя его пятиться к открытой двери, за которой на лестничной клетке уже начинали собираться соседи, привлеченные шумом.
— Ты пустил грязь в дом. Ты положил грязь в кровать дочери. Теперь ты сам — эта грязь.
— Алина, прекрати этот цирк! — Павел попытался вернуть себе авторитет, повысив голос. — Люди смотрят! Закрой дверь! Мы поговорим нормально! Я твой муж, в конце концов!
— У меня нет мужа, — сказала она, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде была пустота. — У меня есть только дочь. И я не подпущу к ней такую опасность, как ты, даже на пушечный выстрел.
Она уперлась ладонями ему в грудь и с силой толкнула. Павел, не ожидавший этого, по инерции сделал несколько шагов назад и оказался на лестничной площадке, рядом с мокрым Лехой и испуганным Коляном.
— Вали к Лехе, — крикнула она так, чтобы слышал весь подъезд. — Досыпай с ним! В обнимку! Места на вокзале много!
— Алина, ключи! Я ключи забыл! И телефон! — спохватился Павел, хлопая себя по карманам.
— Они тебе не понадобятся, — ответила она.
И с грохотом захлопнула железную дверь.
Щелчок замка прозвучал как выстрел, ставящий точку. Алина прислонилась спиной к холодному металлу двери и медленно сползла на пол, прямо в лужу воды, натекшую с ведра. В квартире было тихо, если не считать шума воды в ванной, которую она забыла выключить до конца, и глухих ударов кулаками в дверь с той стороны.
Но это было только начало. Ей предстояло вычистить всю эту грязь. И начать она собиралась прямо сейчас.
Удары в металлическую дверь не прекращались. Они отдавались гулким эхом в пустой прихожей, заставляя вибрировать пол под ногами Алины. Павел колотил кулаками, ногами, возможно, даже головой. Его крики, приглушенные стальным полотном и слоем шумоизоляции, звучали как вой запертого в подвале животного.
— Алина! Открой, сука! Там мои документы! Там ключи от машины! Ты не имеешь права! — орал он, срывая голос. — Пацаны ушли! Я один! Открой, поговорим нормально!
Алина медленно поднялась с пола. Холодная вода, в которой она сидела, пропитала джинсы, но она этого не чувствовала. Внутри неё словно выключили рубильник, отвечающий за страх, сомнения и привязанность. Осталась только брезгливая, хирургическая четкость. Ей нужно было вырезать опухоль, пока метастазы не добрались до ребенка.
Она не пошла к двери. Она развернулась и направилась в спальню — ту самую комнату, где они когда-то клеили обои и мечтали, как поставят здесь манеж. Теперь эта комната казалась ей складом чужих вещей.
Алина рывком распахнула шкаф-купе. Запах Павла — смесь его дезодоранта и табака — ударил в нос, вызвав новый приступ тошноты. Она схватила большую спортивную сумку, с которой он ходил в зал (вернее, делал вид, что ходит, а сам пил пиво в сауне), и начала методично, но яростно сгребать с полок его вещи.
В сумку летело всё без разбора: джинсы, рубашки, носки, которые он вечно разбрасывал по углам, свитера, подаренные его мамой. Она не складывала их аккуратными стопками. Она трамбовала их как мусор, с силой вжимая в дно сумки, словно хотела задушить саму память о том, что этот человек здесь жил.
— Алина, я сейчас дверь выломаю! — донеслось из коридора. Угроза была смехотворной — китайская дверь за пятьдесят тысяч выдержала бы и таран, не то что пьяного менеджера среднего звена.
Наполнив сумку до отказа, Алина не остановилась. Она подошла к тумбочке, сгребла его зарядки, часы, какие-то провода. Затем её взгляд упал на игровую приставку, стоящую у телевизора. Его любимая игрушка. Его «способ снять стресс», пока она с огромным животом мыла полы.
Она выдернула шнуры из розетки. Пластик хрустнул. Алина сунула приставку поверх одежды, туда же полетели джойстики. Молния на сумке застегнулась с натужным визгом, едва сдерживая распирающее нутро.
Тяжелая сумка оттягивала плечо, но Алина несла её легко, подгоняемая адреналином. В прихожей она на секунду остановилась у зеркала. Оттуда на неё смотрела взлохмаченная, бледная женщина с безумными глазами и пятнами грязи на одежде. Но в этих глазах больше не было жертвы. Там была сталь.
Она подошла к двери. Удары стихли — видимо, Павел устал или прислушивался.
— Отошел от двери! — крикнула она громко и четко. — На шаг назад! Иначе вызову наряд и скажу, что ты ломишься с ножом!
За дверью воцарилась тишина. Потом послышалось шарканье.
— Ну отошел, отошел… — буркнул Павел, и в его голосе затеплилась надежда. — Зай, ну ты чего, правда… Давай я зайду, и мы…
Алина резко повернула защелку и толкнула дверь. Павел стоял на лестничной площадке, мокрый, жалкий, с размазанной по лицу грязью от той самой пеленки. Увидев открывшуюся дверь, он дернулся вперед, пытаясь просунуть ногу в проем, но Алина была быстрее.
Она с размаху швырнула тяжелую спортивную сумку ему в грудь. Удар был такой силы, что Павел охнул и попятился, споткнувшись о собственные развязанные шнурки. Сумка упала к его ногам, звякнув чем-то твердым внутри.
— Это что? — опешил он, глядя на баул.
— Это твоя жизнь, — отчеканила Алина. — Забирай. Всё до последнего носка.
— Ты… Ты меня выгоняешь? Из моего дома? — его лицо перекосило от злобы и обиды. — Да ты кто такая? Да я на эту ипотеку горбатился!
— Этот дом — для дочери, — Алина перешагнула порог, нависая над ним. — А ты для неё — биологическая угроза. Ты — ходячий рассадник заразы. Ты пустил сюда бомжатник, ты осквернил её постель. Ты для меня теперь не муж. Ты — грибок. Плесень. А с плесенью не разговаривают, Паша. Её выводят.
Она швырнула ему под ноги его бумажник и связку ключей, которые нашла на тумбочке в прихожей. Ключи со звоном ударились о бетонный пол подъезда и отлетели к мусоропроводу.
— Алина, не дури! — взвыл он, понимая, что это не показательное выступление, а финал. — Куда я пойду? Ночь на дворе!
— Мне плевать, — её голос был абсолютно ровным, и это пугало больше криков. — Иди к Лехе. Иди в подвал. Иди в ад. Главное — подальше от моего ребенка. Если ты еще раз подойдешь к этой двери, я залью тебя кипятком. Я не шучу.
Павел смотрел на неё, открыв рот. Он искал в её лице хоть каплю прежней мягкости, хоть намек на то, что она сейчас заплачет и простит. Но перед ним стояла незнакомка. Чужая, опасная женщина, готовая убивать за своё потомство.
— Ну и дура! — выплюнул он, подхватывая сумку. — Сдохнешь тут одна с спиногрызом! Приползешь еще, деньги клянчить будешь! Кому ты нужна, разведенка с прицепом?!
— Тебе я точно не нужна, — усмехнулась Алина. — Как и ты мне. Прощай, биологический отец.
Она шагнула назад, в квартиру, и с грохотом захлопнула дверь. На этот раз она провернула все замки: верхний, нижний и ночную задвижку. Щелчки механизмов прозвучали как забиваемые гвозди в крышку гроба их брака.
Алина прислонилась лбом к холодному металлу двери. Снаружи еще слышался какой-то бубнеж, потом звук удара ногой по косяку (бессильного и жалкого), затем — удаляющиеся шаги и гудение лифта.
Тишина.
Она осталась одна в разгромленной, провонявшей квартире.
Алина медленно сползла по двери на пол. Ног она уже не чувствовала. Вокруг царил хаос: мокрый ламинат, перевернутые стулья на кухне, грязные следы, ведущие в сердце её дома.
Она подняла голову и посмотрела в сторону детской. Дверь висела криво — видимо, во время потасовки повредили петлю. Оттуда всё еще тянуло сыростью и перегаром.
Алина встала. Её шатало, руки тряслись, но она заставила себя идти. Она зашла в детскую.
Сломанная кроватка лежала на боку, как скелет выброшенного на берег кита. Матрас, пропитанный водой и грязью, валялся рядом бесформенной кучей. Балдахин был сорван и втоптан в лужу. Плюшевый медведь, которого она купила неделю назад, лежал мордой в грязном следе от ботинка.
Слез не было. Было только четкое осознание масштаба бедствия.
— Ничего, — прошептала она в пустоту. Собственный голос показался ей чужим и хриплым. — Ничего, маленькая. Мы всё отмоем.
Она подошла к окну и распахнула его настежь. Холодный ночной воздух ворвался в комнату, выметая затхлый запах мужского пота и перегара. Алина вдохнула полной грудью, чувствуя, как мороз обжигает легкие.
Ей предстояла бессонная ночь. Нужно было вынести сломанную мебель на помойку. Нужно было содрать обои, которые пропитались дымом. Нужно было вымыть каждый сантиметр пола с хлоркой, дважды, трижды, пока запах Павла и его друзей не исчезнет навсегда.
Она закатала рукава грязной кофты. Завтра её выписывают окончательно. Завтра она принесет сюда дочь. И к этому моменту здесь будет стерильно. Здесь будет безопасно. И здесь больше никогда не будет лишних людей.
Алина взяла в руки швабру, которой еще пять минут назад выгоняла мужа, прополоскала её в ведре с чистой водой и принялась тереть пол. С остервенением, с силой, стирая грязь, стирая прошлое, стирая ошибку, которую она называла семьей.
Жизнь начиналась с чистого листа. И этот лист она собиралась отмыть до блеска…
