— Ты трубку почему не брал последние три часа? — голос Светы звучал не громко, а как-то глухо, словно из бочки. Она стояла в коридоре, опираясь всем весом на здоровую левую ногу, а правую неестественно вывернув, чтобы минимизировать нагрузку на распухший сустав.
Саша, только что вошедший в квартиру, спокойно вешал куртку на крючок. От него пахло улицей и дешевым табаком, который он курил только когда нервничал. Он не выглядел виноватым. Скорее, сосредоточенным, как человек, решивший сложную геометрическую задачу.
— Занят был, Свет. Дела решал, — он небрежно скинул ботинки, стараясь не смотреть жене в глаза. — А что, пожар?
— Пожар, Саша. Позвонили из клиники «Медгарант». Администратор Ольга. Очень извинялась. Спрашивала, почему мы передумали оперироваться завтра, ведь хирург специально время освободил.
Саша замер. Он медленно выпрямился, почесал затылок и наконец повернулся к жене. В его взгляде читалась усталая досада, будто его поймали не на предательстве, а на том, что он забыл купить хлеба.
— Я хотел тебе вечером сказать. За ужином, спокойно. Чтобы ты не истерила раньше времени.
Света почувствовала, как в колене снова начинает пульсировать тупая, грызущая боль. Она накатывала волнами, от бедра до самой пятки, превращая ногу в чужой, деревянный обрубок, набитый гвоздями.
— Истерила? — переспросила она, сжимая в руке телефон так, что побелели костяшки. — Я год хожу с тростью. Я год жру «Нимесил» пачками, у меня желудок уже как решето. Я откладывала каждую премию, каждую подработку. Завтра в восемь утра я должна была лечь на стол. А мне говорят — бронь снята, возврат средств оформлен на карту плательщика. На твою карту, Саша. Где двести пятьдесят тысяч?
Муж вздохнул, прошел мимо неё на кухню, открыл холодильник и достал бутылку пива. Крышка звякнула об угол стола.
— У Лёхи, — сказал он просто, делая глоток. — У Лёхи сейчас полная задница, Свет. Ты даже не представляешь. Его прессуют по-черному. Кредиторы, какие-то мутные типы на джипах. Ему срок дали до вечера, иначе реально закопают или покалечат. Я не мог его кинуть. Мы с первого класса вместе.
Света ковыляла за ним. Каждый шаг отдавался прострелом в поясницу. Она смотрела на мужа, который пил пиво на их кухне, и не узнавала его. Это был какой-то чужой мужик с рыбьими глазами.
— То есть, — она говорила медленно, расставляя слова как тяжелые камни, — ты взял деньги, которые мы копили на мою операцию, и отдал их Лёше, чтобы он закрыл свои долги по своему идиотскому бизнесу с перепродажей тачек?
— Не идиотскому, просто не повезло человеку, — огрызнулся Саша. — И не «отдал», а одолжил. Он вернет. Раскрутится и вернет.
— Когда? Через год? Через пять? — Света схватилась за спинку стула, чтобы не упасть. Ноги дрожали не от боли, а от ярости. — А мне что делать? Мне хирург сказал — сустав разрушается. Еще полгода, и протезирование будет сложнее в два раза. Ты понимаешь, что я ходить не могу? Я до туалета дойти не могу без слез!
Саша поморщился, словно от зубной боли. Ему явно не нравился этот разговор. Он считал, что поступил как настоящий мужик — спас друга. А жена… жена просто эгоистка.
— Не нагнетай, Свет. Ну не смертельно же. Люди годами в очереди на квоту стоят и ничего, живут. Потерпишь еще полгодика, пока Лёха на ноги встанет. Купим тебе мази какие-нибудь хорошие, уколы поставим. Что ты из мухи слона делаешь? Там человека убить могут, понимаешь? Жизнь на кону! А у тебя просто коленка ноет. Похромаешь немного, не развалишься.
Это «похромаешь немного» стало последней каплей. Света смотрела на его спокойное, сытое лицо, на то, как он облизывает губы после пива, и внутри у неё что-то оборвалось. Словно лопнула та самая связка, которая еще держала их брак.
Она набрала в грудь воздуха, игнорируя дикую резь в суставе, и её голос зазвенел, отражаясь от кафельных стен кухни, жесткий и страшный:
— Ты отменил мою плановую операцию на колене и забрал предоплату из клиники, чтобы отдать эти деньги своему другу, который прогорел в бизнесе?! Ты решил, что я могу и дальше хромать и глотать обезболивающие ради твоего кореша?! Ты не человек, ты монстр! Собирай манатки и вали к другу, пусть он тебе теперь колени лечит, когда я тебе их переломаю!
— Ты чего орешь? — Саша поставил бутылку, его лицо пошло красными пятнами. — Соседей пугаешь! Ты совсем с катушек слетела со своими болячками? Я муж тебе, а не кошелек! Я решил, что сейчас важнее помочь другу. Это мужское решение. А ты ведешь себя как истеричка.
— Я веду себя как инвалид, которого обокрал собственный муж! — рявкнула Света. — Ты украл у меня здоровье, Саша. Ты украл у меня возможность нормально жить. Ты поставил мои ноги ниже Лёхиных долгов.
— Лёха мне как брат! — Саша ударил ладонью по столу. — Ты бы на моем месте так же поступила, если бы твоей подруге угрожали!
— Я бы на твоем месте, — прошипела Света, придвигаясь к нему вплотную, перекошенная от боли, но страшная в своей решимости, — никогда не залезла бы в карман к больному человеку. Вон из моего дома. Сейчас же.
— И не подумаю, — Саша скрестил руки на груди, нагло откидываясь на спинку стула. — Квартира общая. И деньги, кстати, тоже были общие. Так что имею полное право распоряжаться бюджетом в критической ситуации. Успокойся, выпей валерьянки и иди спать. Завтра поговорим, когда протрезвеешь от своей злости.
Он снова потянулся к бутылке, всем видом показывая, что аудиенция окончена. Для него проблема была решена. Деньги у Лёхи, Света поорет и успокоится, колено подождет. Обычный вторник.
Но Света не пошла за валерьянкой. Она развернулась, едва не потеряв равновесие, и, стуча тростью как приговором, направилась в сторону спальни. В её голове уже созрел план, и в этом плане не было места ни сну, ни успокоительному.
— Ты эгоистка, Свет. Махровая, зацикленная на себе эгоистка, — голос Саши долетел до неё уже в спальне. Он не ушел пить пиво, он пошел следом, потому что его уязвленное самолюбие требовало сатисфакции. Ему было мало ограбить её, ему нужно было, чтобы она признала его правоту.
Света сидела на краю кровати, баюкая больное колено ладонями. Тепло рук немного притупляло тупую, ноющую боль, которая к вечеру становилась невыносимой, словно кто-то медленно вкручивал в сустав ржавый саморез. Она подняла глаза на мужа. Он стоял в дверном проеме, подпирая плечом косяк, и в его позе было столько снисходительного превосходства, что её затошнило.
— Я эгоистка? — тихо переспросила она. — Потому что хочу ходить на двух ногах, а не ползать?
— Потому что ты не видишь ничего дальше своего носа, — Саша сделал шаг в комнату, размахивая рукой с зажатой в ней бутылкой. — У человека реальные проблемы. К нему пришли люди, которые не шутят. Ему счетчик включили. А ты? Ну поболит у тебя еще пару месяцев, ну попьешь свои таблетки. От этого не умирают, Света! А Лёху могли в лесу закопать. Ты взвешивай вообще: жизнь пацана или твой комфорт?
— Комфорт… — Света горько усмехнулась. — Ты называешь это комфортом? Саша, я год не сплю ночами. Я каждый шаг просчитываю, как шахматную партию, чтобы лишний раз не наступить на ногу. Я работаю на обезболивающих, у меня печень уже отваливается. А ты называешь это «комфортом»?
— Ой, да хватит прибедняться! — поморщился он, словно отмахиваясь от назойливой мухи. — Ты всегда была слишком нежной. Чуть кольнет — сразу трагедия вселенского масштаба. Мать моя всю жизнь с варикозом ходит, ноги синие, в узлах, и ничего — огород копает, банки крутит, слова поперек не скажет. А ты из себя королеву хрустальную строишь. Потерпишь. Не развалишься. Ради святого дела можно и зубы стиснуть.
Света смотрела на него и чувствовала, как внутри разливается ледяная пустота. Это было страшнее криков. Он искренне не считал её боль чем-то важным. Для него её страдания были просто фоновым шумом, досадной помехой, вроде скрипящей двери, которую лень смазать.
— Святого дела? — переспросила она, чувствуя, как дрожит голос. — Спасение задницы твоего дружка, который в третий раз просаживает деньги в пирамидах и мутных схемах — это святое дело?
— Не смей так говорить про Лёху! — взвился Саша, его лицо потемнело. — Мы с ним с песочницы вместе. Он мне помогал, когда я машину разбил, помнишь?
— Помню, — кивнула Света. — Он дал тебе пять тысяч рублей. А ты отдал ему двести пятьдесят. Моих двести пятьдесят, Саша. Денег, которые я заработала, стоя у станка в типографии по двенадцать часов на больной ноге. Ты хоть понимаешь, что ты сделал? Ты залез в мою плоть. Ты вынул у меня сустав и отдал его Лёхе, чтобы он откупился от бандитов.
— У нас общий бюджет! — рявкнул Саша, теряя терпение. — Семья — это когда все в общий котел. Я глава семьи, я принимаю стратегические решения. Сейчас стратегия такая: спасаем друга. Потом накопим тебе снова. Я заработаю, слышишь? Что ты меня пилишь, как бензопила? Я же сказал — отдам!
Он говорил это с такой уверенностью, с какой алкоголики обещают бросить пить с понедельника. Света знала цену его обещаниям. Он не заработает. Он принесет очередную «гениальную идею», пропьет аванс или просто забудет.
— Ты не заработаешь, Саша, — сказала она устало, глядя сквозь него. — Ты никогда столько не зарабатывал. Эти деньги копила я. Я отказывала себе во всем. Я год не покупала одежды, я не ездила в отпуск, я экономила на еде. А ты одним звонком решил, что твоя репутация перед пацанами важнее моей инвалидности.
— При чем тут репутация? — он фыркнул, но глаза забегали.
— При том. Тебе важно, чтобы Лёха сказал: «Саня — мужик, Саня выручил». Тебе плевать, что жена дома воет от боли в подушку. Главное, чтобы в гаражах тебя уважали. Ты купил их уважение моим здоровьем.
Саша побагровел. Она попала в точку, и это взбесило его окончательно. Он подошел к кровати вплотную, нависая над ней тяжелой, пахнущей перегаром тушей.
— Ты просто мелочная баба, — выплюнул он ей в лицо. — Сквалыга. Тебе жалко денег для человека в беде. Я думал, ты добрее. Думал, ты поймешь. А ты только о своей коленке думаешь. Да кому ты нужна такая, хромая и злая? Скажи спасибо, что я с тобой живу, терплю твое нытье. Другой бы давно сбежал к молодой и здоровой.
В комнате повисла тишина. Тяжелая, вязкая, как болотная жижа. Света медленно поднялась с кровати. Боль прошила ногу раскаленной спицей, но она даже не скривилась. Слова мужа подействовали лучше любой анестезии — они убили все чувства, оставив только холодную, кристаллическую ясность.
Перед ней стоял не муж. Перед ней стоял паразит, который годами питался её ресурсами, её заботой, а теперь, когда ей самой понадобилась помощь, решил скормить её остатки своему эго. Он не просто предал её. Он объявил, что её боль — это норма, а её деньги — это его собственность.
— Спасибо, что открыл мне глаза, Саша, — тихо сказала она. — Ты прав. Я действительно зациклилась. Я думала, у нас семья. А оказывается, я просто спонсор твоего клуба неудачников.
Она повернулась к шкафу. Движения её были резкими, дергаными, но уверенными. Взгляд упал на большой дорожный чемодан, пылившийся на антресоли.
— Ты чего удумала? — насторожился Саша, заметив перемену в её лице. — К маме собралась? Ну и вали. Посидишь там, подумаешь над своим поведением. Может, совесть проснется.
— Нет, Саша, — Света с трудом, стиснув зубы, стянула чемодан вниз. Он с грохотом упал на пол. — Я дома. Это моя квартира, мне она досталась от бабушки, если ты забыл. А вот ты здесь прописан временно.
Она расстегнула молнию чемодана. Черное нутро распахнулось, как пасть голодного зверя.
— Ты… ты меня выгоняешь? — Саша опешил, на его лице появилась растерянная, глупая улыбка. — Из-за денег? Серьезно? Светка, не смеши. Куда я пойду на ночь глядя?
— К Лёхе, — отрезала она. — Он же тебе как брат. Вот и живите теперь одной большой дружной семьей. Он тебе и долг вернет натурой — жильем и кормежкой.
Света вышла из спальни, даже не взяв трость. Ярость держала её вертикально лучше любого опорно-двигательного аппарата. Она направилась на кухню, где под раковиной стояло полное мусорное ведро, которое Саша «забыл» вынести утром.
Света вошла в кухню, волоча больную ногу, как чугунный якорь. Каждый шаг отдавался в бедре острым электрическим разрядом, но эта физическая пытка сейчас работала как топливо. Она распахнула дверцу под мойкой. Пластиковое ведро было набито доверху — Саша, как обычно, поленился вынести мусор перед выходом, просто утрамбовав сверху пустую пачку от сигарет.
В нос ударил густой, кислый запах прокисшего супа, кофейной гущи и старых окурков. Этот запах показался Свете самым честным, что было в их квартире за последние сутки. Она рывком выдернула синий пакет из ведра. Тонкий пластик натянулся, угрожая лопнуть, но выдержал. Пакет был тяжелым, скользким и теплым на ощупь. Снизу, сквозь полиэтилен, просвечивала какая-то бурая жижа.
Она подхватила эту ношу и, не обращая внимания на капающую на ламинат мутную жидкость, двинулась обратно в спальню.
Саша стоял там же, где она его оставила. Он уже допил пиво и теперь крутил пустую бутылку в руках, глядя на пустой раскрытый чемодан с выражением скучающего превосходства. Увидев жену с мусорным пакетом, он брезгливо сморщил нос и хмыкнул.
— Ты решила уборку затеять на ночь глядя? Или это такой тонкий намек, что я свинья? Свет, это уже детский сад. Поставь мешок, воняет же.
Света не ответила. Она подошла к чемодану вплотную. Взгляд её был пуст и страшен, как у хирурга перед ампутацией. Она подняла пакет над черным, бархатистым нутром чемодана и, глядя мужу прямо в глаза, перевернула его.
Шмяк.
Содержимое ведра с влажным, чавкающим звуком рухнуло внутрь. Картофельные очистки, жирные обертки от колбасы, мокрая чайная заварка, пустые консервные банки и те самые окурки, которые Саша курил, решая судьбу её колена. Все это грязной, вонючей лавиной заполнило чемодан, расползаясь по дорогой подкладке.
Саша оцепенел. Бутылка выскользнула из его рук и глухо ударилась о ковер, но он даже не вздрогнул. Его рот приоткрылся, глаза полезли на лоб. Он смотрел на кучу помоев в своем дорожном чемодане и не мог поверить, что это происходит на самом деле. Его мозг отказывался обрабатывать картинку: его жена, тихая, удобная Света, только что вывалила мусор в его вещи.
— Ты… ты что творишь, дура?! — взвизгнул он, наконец обретя дар речи. Голос сорвался на фальцет. — Это же «Самсонит»! Он денег стоит! Ты совсем рехнулась со своей ногой?!
Но Света уже отвернулась к шкафу. Она распахнула дверцы, где висела его одежда. Та самая одежда, которую она выбирала, стирала и гладила. Та одежда, в которой он выглядел презентабельно, чтобы его друзья не считали его неудачником.
Она сгребла с вешалок охапку рубашек. Белые, голубые, в клетку. Ткань приятно хрустела в руках.
— Нет! Стой! — заорал Саша, бросаясь к ней. — Не смей! Это мои рубашки! Я в них на встречи хожу!
Он опоздал. Света с размаху швырнула выглаженные сорочки прямо поверх кучи мусора. Белоснежный воротник одной из них тут же впитался в лужицу от свекольного салата.
— Теперь будешь ходить так, — спокойно сказала она. — Чтобы снаружи ты выглядел так же, как внутри.
Следом полетели джинсы. Тяжелые, брендовые, купленные с её новогодней премии. Они легли тяжелым грузом, придавливая мусор и рубашки, создавая слоеный пирог из текстиля и отходов.
Саша схватил её за руку, больно сжав запястье. Его лицо перекосило от ярости, ноздри раздувались.
— Ты сейчас всё это достанешь, — прошипел он, брызгая слюной. — Ты достанешь, отстираешь и погладишь. И будешь на коленях ползать, прощения просить. Ты испортила вещи на сорок тысяч, тварь!
Света медленно перевела взгляд на его руку, сжимающую её запястье. В её глазах не было страха. Там была такая ледяная брезгливость, что Саша невольно разжал пальцы.
— Сорок тысяч? — переспросила она тихо. — Это мелочь, Саша. Ты испортил мне жизнь на двести пятьдесят. И здоровье, которое вообще цены не имеет. Так что считай, что я ещё осталась тебе должна. Но я щедрая. Я прощаю долг.
Она оттолкнула его, неожиданно сильно для женщины, которая едва стояла на ногах. Саша пошатнулся и отступил, наступив пяткой на пустую пивную бутылку.
Света наклонилась к нижней полке. Там стояли его кроссовки. Его гордость. Лимитированная серия, которую он искал полгода и на которую выпросил деньги у нее же, аргументируя тем, что «у мужика должна быть нормальная обувь».
— Не трогай кроссы, — прошептал Саша, и в его голосе прозвучал настоящий ужас. — Света, не надо. Пожалуйста. Я их даже не носил толком.
— Лёхе подаришь, — ответила она и швырнула кроссовки в чемодан.
Один ботинок угодил носком в жирную консервную банку, второй запутался в рукаве грязной рубашки. Картина была завершена. Это была инсталляция краха их брака. Всё смешалось: дорогие понты и дешевая бытовая грязь.
Света нагнулась, превозмогая боль, которая сейчас казалась чем-то далеким и несущественным, и с силой захлопнула крышку чемодана. Замок щелкнул, но молния не сходилась — мешал объем мусора и скомканной одежды.
— Садись, — приказала она мужу.
— Что? — тупо спросил он.
— Садись сверху, чтобы закрыть. Как ты любишь. Ты же всегда на мне ездил, теперь посиди на своих пожитках.
Саша стоял столбом, глядя на раздувшийся чемодан, из щели которого торчал кусок полиэтиленового пакета. Он понимал, что происходит что-то необратимое, но его мелкая, трусливая натура всё ещё надеялась, что это просто бабская истерика. Что сейчас она проорется, заплачет и начнет всё разбирать.
— Я никуда не пойду, — упрямо сказал он, скрестив руки на груди. — Это моя квартира. Я здесь живу. А ты, если хочешь жить в свинарнике, живи. Я спать лягу. Прямо здесь.
Он демонстративно сделал шаг к кровати и сел на неё, всем своим видом показывая, что спектакль окончен.
Света посмотрела на него, потом на чемодан, потом на свою трость, стоящую у стены. Она взяла трость в руку. Тяжелую, с удобной прорезиненной ручкой.
— Ты не понял, Саша, — сказала она, и в её голосе зазвучал металл. — Ты больше здесь не живешь. Ты выписан. Причина выписки: несоответствие занимаемой должности человека. И если ты сейчас не возьмешь это дерьмо и не выйдешь сам, я помогу тебе ускориться.
Она подняла трость не как опору, а как оружие. Впервые за год эта палка была ей нужна не для того, чтобы ходить, а для того, чтобы выгнать заразу из своего дома.
Света не стала ждать, пока он встанет. Она наклонилась, перехватила ручку чемодана и дернула его на себя. Молния, которую так и не удалось застегнуть до конца, разъехалась, и из щели вывалился мокрый чайный пакетик, шлепнувшись на ковер коричневой кляксой. Чемодан был неподъемным — вес вещей, умноженный на вес мусора и ненависти, тянул руку вниз, но Света словно не чувствовала тяжести.
— Ты что, серьезно? — Саша вскочил с кровати, наконец осознав, что это не блеф. В его глазах мелькнул животный испуг. — Светка, ну хорош! Ну перегнул я, ладно! Давай поговорим! Не потащишь же ты эту дрянь на улицу!
— Я потащу эту дрянь туда, где ей место, — прохрипела она, волоча груз по ламинату. Колесики жалобно скрипели, оставляя за собой едва заметный влажный след.
Света двигалась к выходу, припадая на больную ногу. Боль в колене превратилась в сплошной гул, в белый шум, который заглушал все остальные чувства. Она была сейчас как танк с перебитой гусеницей — медленная, но неотвратимая. Саша семенил рядом, пытаясь перехватить чемодан, но каждый раз натыкался на взмах её трости.
— Убери палку! — взвизгнул он, отшатнувшись, когда резиновый наконечник просвистел в сантиметре от его носа. — Ты мне глаз выбьешь! Ты уголовщину хочешь?
— Я хочу, чтобы духу твоего здесь не было, — Света добралась до прихожей.
Она пинком распахнула входную дверь. Замок щелкнул, впуская в душную, пропитанную запахом скандала квартиру холодный воздух подъезда. На лестничной клетке было тихо и темно, лишь тусклая лампочка жужжала этажом ниже.
— Света, ночь на дворе! — Саша уперся руками в косяк, блокируя проход. Его лицо перекосило, губы тряслись. Вся его спесь слетела, оставив голого, испуганного маленького человека. — Куда я пойду? У меня даже зарядки от телефона нет! У меня карта пустая!
— У тебя есть Лёха, — напомнила она, тяжело дыша. Пот струился по её спине, нога горела огнем. — У тебя есть «брат». Вот и иди к нему. Пусть он тебя кормит, поит и спать укладывает. Ты же ради него жену на костыли посадил. Вот и требуй с него компенсацию.
— Он не возьмет трубку! — вырвалось у Саши. — Он сейчас на дне, он прячется! Света, не гони, дай хоть переночевать! Завтра уйду, честное слово! Я вещи отстираю, я всё исправлю!
— Ты уже исправил. Мое колено. На полгода, — Света перехватила трость поудобнее, как биту.
Она увидела в его глазах то, что ожидала: он врал. Он не уйдет завтра. Он проснется, сделает виноватый вид, пожарит яичницу и будет давить на жалость, пока она снова не сломается. Он паразит, который вцепился в неё клещами. И выдирать его нужно с мясом.
— Вон! — рявкнула она и со всей силы, на которую была способна, ткнула его тростью в грудь.
Удар получился жестким, колющим. Саша охнул, потерял равновесие и сделал шаг назад, за порог, на грязный бетон лестничной площадки. Он взмахнул руками, пытаясь удержаться, но Света не дала ему шанса.
Она размахнулась и толкнула тяжеленный чемодан следом. Он вылетел в подъезд, ударился колесом о порог, перевернулся в воздухе и с грохотом рухнул к ногам мужа. От удара хлипкая молния окончательно разошлась.
Содержимое вывалилось наружу, как кишки распоротого зверя. На бетонный пол шлепнулась гора одежды, перемешанная с бытовыми отходами. Сашина любимая голубая рубашка лежала в луже кофейной гущи, на джинсах прилипла картофельная кожура, а один из драгоценных кроссовок откатился к мусоропроводу, словно чувствуя родство.
Саша стоял посреди этого натюрморта, глядя на свои вещи с ужасом и отвращением.
— Ты… ты чудовище… — прошептал он, поднимая на неё взгляд полный ненависти. — Как ты могла? Это же вещи! Это денег стоит! Ты же баба, ты должна сохранять, а не рушить!
Света стояла в дверном проеме, опираясь на косяк. Ей было больно, физически невыносимо больно, но на душе было так чисто и пусто, словно она наконец-то вырезала гнойник, который мучил её годами.
— Я должна только себе, Саша. Должна ходить без боли. А ты… — она кивнула на кучу тряпья и объедков. — Ты теперь там, где тебе самое место. В мусоре. Собирай свои манатки и вали к другу. Пусть он тебе теперь колени лечит, когда я тебе их переломаю, если ты еще раз здесь появишься.
— Я тебя засужу! Я эту квартиру разменяю! Я тебе жизни не дам! — заорал Саша, пытаясь вытащить куртку из-под груды помоев. Его голос эхом разлетелся по гулкому подъезду, разбудив собаку на верхнем этаже.
— Попробуй, — спокойно сказала Света. — Только помни: у тебя нет денег даже на автобус. И на адвоката нет. А у меня есть злость. И поверь, Саша, моя злость сейчас стоит дороже твоей дружбы.
Она посмотрела на него в последний раз. На его перекошенное лицо, на грязные руки, которыми он пытался отряхнуть очистки с брюк. Он был жалок. И он был чужим. Совершенно посторонним мужчиной, который случайно зашел в её жизнь и наследил.
Света потянула дверь на себя.
— Светка, стой! Ты пожалеешь! Ты одна сдохнешь! — кричал он, бросаясь к двери, но было поздно.
Тяжелая металлическая дверь захлопнулась с лязгом, отрезая её от криков, от вони мусора и от прошлого. Света дважды повернула задвижку ночного замка. Щелк-щелк. Звук был сухим и окончательным, как выстрел в упор.
В квартире наступила тишина. Не звенящая, не драматичная, а просто тишина пустой квартиры, где больше не нужно никого обслуживать. Света сползла по двери на пол, вытянув больную ногу. Колено пульсировало, требуя льда и покоя. Завтра будет тяжело. Завтра будет больно. Операции не будет, денег нет. Но она знала одно: самого главного паразита из своего организма она только что удалила. А с остальным она как-нибудь справится. Она вытащила телефон и заблокировала номер мужа. Теперь точно всё…
