— Где он? — спросила Настя, даже не разуваясь.
Вопрос повис в воздухе, тяжелом и каком-то неестественно пустом. Обычно, стоит только повернуть ключ в замке, как из глубины коридора раздавался требовательный, скрипучий «мяу», и рыжий меховой снаряд летел ей под ноги, едва не сбивая с толку. Персик всегда встречал её. Даже если спал глубоким сном, даже если был сыт. Это был ритуал, нерушимый, как восход солнца.
Сегодня коридор встретил её стерильной, оглушающей тишиной.
Павел лежал на диване в гостиной, закинув ноги на подлокотник. Экран смартфона отбрасывал мертвенно-бледный отблеск на его лицо. Он даже не повернул головы на звук хлопнувшей входной двери, лишь большим пальцем лениво скроллил ленту новостей.
— Паш, я тебя спрашиваю, — Настя прошла в комнату, все еще в куртке, чувствуя, как липкий холодный страх начинает сжимать желудок. — Где Персик? Окно открыто было? Он выскочил?
Она метнулась на кухню, не дожидаясь ответа. Там, в углу, где пять лет стояли две керамические плошки — одна для воды, другая для корма, — было пусто. Не просто пусто, а чисто. Кафель блестел, словно его только что надраили с хлоркой. Сами миски, вымытые до скрипа, стояли перевернутыми на сушилке рядом с тарелками.
Настя замерла. Сердце пропустило удар, а потом заколотилось где-то в горле, мешая дышать. Если кот убежал, миски не моют. Если кот спрятался, миски не убирают.
Она медленно вернулась в гостиную. Павел наконец оторвался от телефона. На его лице читалось выражение скучающего превосходства, смешанное с легким раздражением человека, которого отвлекли от важного дела.
— Да не бегай ты, не мельтеши, — спокойно произнес он, почесывая небритую щеку. — Нет его.
— Что значит «нет»? — голос Насти сел, превратившись в хрип. — Он умер?
— Типун тебе на язык, — усмехнулся Павел. — Живее всех живых. Просто сменил прописку. Я отвез его.
Настя моргнула, пытаясь осознать смысл сказанного. Слова падали в сознание тяжело, как камни в колодец, но всплеска не было. Был только шок.
— Куда отвез? Зачем?
— В приют, Насть. В какой-то частный, на промзоне, «Добрые сердца» или что-то в этом духе. — Он зевнул, потягиваясь всем телом. — Слушай, ну невозможно же. Сегодня опять в пять утра этот концерт. «Мяу-мяу», скребется в дверь, как потерпевший. Я работаю, я устаю, мне высыпаться надо. А эта шерсть? Я вчера надел черную худи, а она как будто из войлока рыжего. Надоело.
Он говорил об этом так обыденно, словно выбросил старый, забившийся пылью ковер или сдал в утиль сломанный тостер. В его интонациях не было ни капли вины, только самодовольная уверенность в своей правоте. Он решил проблему. Он — молодец.
Настя почувствовала, как земля уходит из-под ног. Она прислонилась спиной к косяку двери, чтобы не упасть. Персик. Её рыжий, вредный, ласковый Персик. Кот, который грел ей бок, когда она лежала с гриппом и температурой под сорок, и некому было даже подать стакан воды. Кот, в шерсть которого она ревела, когда её уволили с первой работы. Он был с ней, когда она снимала комнату в коммуналке с тараканами. Он был с ней задолго до того, как в её жизни появился этот уверенный в себе мужчина на диване.
— Ты отвез моего кота, который жил со мной пять лет, в приют на другой конец города, пока я была на смене, потому что он не давал тебе спать по утрам? Паша, ты предал живое существо! Ты думаешь, я прощу тебе это?
Павел закатил глаза и с шумным выдохом сел на диване, откладывая телефон.
— Ой, ну только давай без драмы, а? «Предал существо», «прощу — не прощу». Ты сейчас говоришь, как истеричка из дешевого сериала. Я же не убил его, не в лес вывез. Там профессионалы, найдут ему бабку какую-нибудь глухую, которой вставать в пять утра — за счастье. Ему там лучше будет. И нам лучше. Ты послушай, какая тишина в квартире. Кайф же?
— Тишина? — переспросила Настя.
Она посмотрела на него так, будто впервые увидела. Будто маска нормального человека сползла с его лица, обнажив что-то склизкое и холодное.
— Ты выкинул члена семьи как мусор, — прошептала она, чувствуя, как внутри, вместо слез, раз
— Члена семьи? — Павел хмыкнул, и этот короткий, снисходительный смешок резанул Настю больнее, чем пощечина. — Настя, давай включим голову, а не эмоции. Это кот. Животное. У него мозгов с грецкий орех, одни инстинкты: пожрать, нагадить и поорать. Какой это член семьи? Ты еще тараканов начни усыновлять.
Он встал с дивана, прошел мимо застывшей в дверях девушки на кухню и с лязгом открыл дверцу холодильника. Достал банку пива, пшикнул ключом. Звук открываемой банки прозвучал кощунственно громко в квартире, где больше не было мягкой поступи пушистых лап.
— Ты пойми, я для нас стараюсь, — продолжил он, делая глоток и опираясь бедром о столешницу. — Ты принюхалась, ты не замечаешь. А в квартире воняет. Кошачьим лотком, старым мехом. Стыдно людей пригласить. Я вот Леху с работы позвал на футбол в субботу, а мне неудобно — у нас диван весь в шерсти, садишься и встаешь как йети. Теперь будет чистота. Стерильность. Как в отеле.
Настя медленно прошла за ним на кухню. Она смотрела на него, и знакомые черты лица — волевой подбородок, уверенный взгляд, аккуратная стрижка — вдруг исказились, превратившись в маску чужого, опасного человека. Он говорил о живом существе как о сломанном пылесосе, который просто заменили на более тихую модель.
— Он не вещь, Паша, — голос Насти дрожал, но не от слез, а от закипающей внутри ярости, холодной и тяжелой, как свинец. — Он живой. Он меня чувствовал. А ты… ты просто взял и вывез его, как мешок с мусором. Даже не спросил меня. Это моя квартира, Паша. И мой кот.
— Ну начинается, — поморщился Павел, ставя банку на стол. — «Твоя квартира», «мой кот». Мы вроде вместе живем, бюджет общий, быт общий. Значит, и решения по санитарному состоянию жилья я могу принимать. Я мужик, я хочу приходить домой и отдыхать, а не слушать кошачьи арии в пять утра. Ты на работе, тебе пофиг, а я фрилансер, мне режим нужен.
Он подошел к ней вплотную, пытаясь приобнять за плечи, но Настя дернулась, как от ожога. Рука Павла повисла в воздухе.
— Малыш, ну чего ты завелась? — его тон стал приторно-ласковым, тем самым тоном, которым успокаивают капризного ребенка в магазине игрушек. — Ну скучно тебе без животины — давай заведем рыбку. Она молчит. Плавает себе в аквариуме, жрать не просит, шерсти нет. Красиво, стильно, с подсветкой. Или хомяка, он хоть в клетке сидит.
— Рыбку? — переспросила Настя, глядя ему прямо в глаза. В её взгляде появилась пугающая пустота. — Ты предлагаешь мне заменить друга, который спал у меня на голове, когда мне было плохо, на рыбку? Потому что она удобная? Потому что она не мешает тебе жить?
— Я предлагаю тебе компромисс! — Павел начал терять терпение, в его голосе прорезались металлические нотки. — Я устал от шерсти в супе! Я устал, что он дерет обои в коридоре! Я хочу жить в нормальных условиях, а не в хлеву! Ты эгоистка, Настя. Думаешь только о своем сюсюканье с этим блохастым, а о моем комфорте тебе плевать. Я, между прочим, на новый диван заработал, а он его за неделю в мочалку превратил бы.
— Значит, диван важнее? — тихо спросила она.
— Да, представь себе! Диван стоит денег. А кот твой — бесполезный паразит. Я его пристроил, не убил же. Сказал волонтерам: «Заберите, он агрессивный». Они и забрали. Еще спасибо скажи, что я бензин тратил, вез его через весь город по пробкам.
Настя обвела взглядом кухню. Безупречно чистую. Мерзкую. Взгляд зацепился за то место, где раньше стояла когтеточка. Теперь там стояла дорогая напольная ваза, которую Павел притащил неделю назад. Он планомерно, шаг за шагом, вытеснял из этой квартиры всё, что было дорого ей, заполняя пространство своими вещами, своими правилами, своим «комфортом». Сначала он заставил её выбросить старые книги («пылесборники»), потом запретил вешать постеры («детский сад»), теперь он добрался до Персика.
— Адрес, — потребовала она.
— Чего?
— Адрес приюта. Куда ты его отвез. Говори немедленно.
Павел закатил глаза и снова приложился к банке.
— Ой, да не помню я. Вбил в навигаторе «приют для животных», выбрал тот, что работал, и поехал. Какая-то промзона за кольцевой. Название типа «Хвост» или «Лапа», я не вчитывался. Сдал на проходной какой-то тетке в грязном халате и уехал.
— Ты даже не знаешь названия? — Настя почувствовала, как пальцы сами собой сжимаются в кулаки. Ногти впились в ладони до боли. — Ты отдал моего кота первой попавшейся тетке на промзоне? Ты хоть проверил, что это за место? Может, это живодерня? Может, они их там усыпляют сразу?
— Да какая разница! — рявкнул Павел, с грохотом опуская банку на стол. Пивная пена выплеснулась на идеально чистую столешницу. — Нет кота — нет проблемы! Всё! Тема закрыта. Я хочу ужинать, а не обсуждать судьбу шерстяного мешка. Успокойся, попей водички и разогрей мне поесть. Завтра купим тебе эту твою рыбку или черепаху, кого хочешь. Только без голоса и без шерсти.
Он отвернулся к окну, всем своим видом показывая, что аудиенция окончена. Для него мир был прост и понятен: он устранил неудобство, навел порядок, и теперь ждал награды в виде ужина и покоя. Он искренне не понимал, почему эта женщина за его спиной не радуется избавлению от обузы.
Настя смотрела на его широкую спину, обтянутую той самой «чистой от шерсти» футболкой. И вдруг отчетливо поняла: перед ней не мужчина. Перед ней — оккупант. Паразит похуже любого таракана, который залез в её жизнь, сожрал её радость, выплюнул её привязанности и теперь требует добавки.
— Ты не забыл адрес, — сказала она совсем другим тоном. Спокойным, но от этого спокойствия у Павла почему-то пробежал холодок по спине. — Ты просто не хочешь мне его говорить, потому что думаешь, что я смирюсь. Что я поплачу и пойду жарить тебе котлеты.
— Именно так ты и сделаешь, если у тебя есть мозги, — бросил он через плечо, не оборачиваясь. — Потому что я живой мужик, я рядом, я деньги приношу. А кот — это расходный материал. Выбирай приоритеты, Настя.
— Я уже выбрала, — прошептала она.
Настя сделала шаг к столу, где лежал смартфон Павла. Тот самый, в навигаторе которого сохранилась история поездок.
— Пароль, — потребовала Настя, сжимая в руке холодный корпус его смартфона.
Павел отреагировал молниеносно. Он перехватил её запястье, не больно, но ощутимо, и с силой разжал её пальцы. Телефон выпал на стол.
— Эй, полегче на поворотах, — его голос стал жестким, исчезли нотки снисходительности. — Это моя личная вещь. Границы не переходим. Я твой телефон не шмонаю, вот и ты в мой не лезь. Хочешь истерить — истери, но технику не трогай.
Он демонстративно сунул смартфон в задний карман джинсов и направился в спальню, где гудел его святая святых — мощный игровой компьютер. Системный блок переливался всеми цветами радуги, как новогодняя елка, кулеры натужно выли, выгоняя горячий воздух. На широком изогнутом мониторе застыла пауза онлайн-игры.
— Я не закончил рейд, — бросил он через плечо, усаживаясь в дорогое, похожее на трон, кресло. — У нас, в отличие от твоих кошек, есть обязательства перед командой. Иди, проспись. Утром поговорим, когда мозги на место встанут.
Настя стояла в дверях, глядя на его затылок, обтянутый наушниками. Он надел их, отгораживаясь от неё, от проблемы, от совести. Он просто вычеркнул её из реальности, как вычеркнул Персика. Для него этот разговор был окончен. Для него она была просто фоновым шумом, досадной помехой, вроде жужжащей мухи.
Внутри у Насти что-то оборвалось. Тонкая струна терпения, натянутая годами компромиссов, лопнула с оглушительным звоном.
Она молча прошла в комнату. Павел, увлеченный боем на экране, даже не заметил её приближения. Его пальцы бегали по механической клавиатуре, выбивая дробь, похожую на автоматную очередь.
— Да хиль ты, идиот! — орал он в микрофон. — Куда ты лезешь под босса?!
Настя наклонилась и нащупала под столом толстый черный кабель, идущий от блока питания к розетке. Её рука сжалась на штекере.
— Я сказала: адрес, — произнесла она, но из-за наушников он её не услышал.
Резким рывком, вложив в это движение всю свою боль и ярость, она выдернула вилку из розетки.
Эффект был мгновенным. Разноцветные огни погасли. Гул кулеров оборвался, сменившись жалобным затихающим свистом. Экран почернел, поглотив виртуальный мир, который был для Павла важнее реальности.
В комнате повисла та самая тишина, которой он так добивался.
Секунду Павел сидел неподвижно, глядя в черный монитор. Потом он медленно снял наушники, положил их на стол и повернулся. Его лицо налилось кровью, вены на шее вздулись.
— Ты что сделала? — прошипел он, поднимаясь с кресла. Он нависал над ней, огромный и страшный в своем гневе. — Ты хоть понимаешь, что ты наделала? Это рейтинговый матч! Меня забанят! Ты совсем рехнулась со своим блохастым?
— Мне плевать на твой рейтинг, — Настя смотрела на него снизу вверх, и в её глазах не было страха. Только холодное презрение. — Мне плевать на твою игру. Мне плевать на твой комфорт. Ты хотел тишины? Получай. Теперь в этом доме будет очень тихо.
Она развернулась и подошла к комоду, где лежала стопка его выглаженных футболок. Схватила первую попавшуюся и швырнула на пол.
— Что ты творишь?! — взревел Павел.
— Ищу адрес, — спокойно ответила Настя, сбрасывая на пол следующую вещь. Потом еще одну. Потом полетели его джинсы, аккуратно сложенные на стуле. — Может, он тут? Или тут? Ты же не помнишь, куда дел живое существо. Может, и вещи свои не вспомнишь, где искать.
— Прекрати! — он схватил её за плечи и встряхнул. — Ты невменяемая! Зоошиза! Тебе лечиться надо! Из-за сраного кота ты устраиваешь погром? Да я этот компьютер собирал полгода!
— А я Персика растила пять лет! — крикнула она ему в лицо, вырываясь из захвата. — Ты выкинул часть моей жизни! Ты думал, я промолчу? Думал, я буду беречь твои «границы»?
Она метнулась к окну и распахнула створку настежь. Холодный ноябрьский ветер ворвался в душную комнату, шевеля шторы. Настя схватила со стола его любимую механическую клавиатуру с подсветкой.
— Нет! — Павел дернулся к ней, но остановился, увидев, что её рука занесена над подоконником. — Не смей. Она стоит двадцать штук. Положи на место, сумасшедшая.
— Адрес, — повторила Настя. Её рука не дрожала. Она держала дорогой гаджет над улицей, над грязным асфальтом пятью этажами ниже. — Говори адрес, Паша. Или твоя «клава» полетит учиться летать. Как думаешь, у неё девять жизней?
— Ты блефуешь, — процедил он, но в его глазах появился страх. Не за неё, не за отношения. За кусок пластика. — Ты не сделаешь этого. Ты же нормальная баба, Насть. Была нормальная.
— Была, — кивнула она. — Пока жила с мужчиной. А теперь я живу с живодером. У тебя три секунды. Раз.
Она чуть разжала пальцы. Клавиатура скользнула вниз, удерживаемая лишь за уголок.
— Два.
— Да скажу я, скажу! — заорал Павел, видя, что она не шутит. Его лицо перекосило от злобы и бессилия. — Промзона «Северная», улица Заводская, 15! Приют «Второй шанс»! Довольна? Довольна, тварь?!
Настя вернула клавиатуру в комнату и с грохотом швырнула её на стол, прямо на коврик для мыши. Кнопки брызнули в разные стороны, как выбитые зубы.
— Вполне, — ответила она, тяжело дыша. — А теперь собирай свои шмотки.
— Что? — Павел опешил. Он начал ползать по полу, собирая отлетевшие клавиши, трясясь над своей игрушкой. — Никуда я не пойду. Это и моя хата, я за аренду плачу половину! Ты сейчас успокоишься, пропьешь таблеточки, и мы поговорим как взрослые люди. Ты мне за клавишу «Enter» должна, между прочим.
Настя подошла к системному блоку. Тяжелая башня с закаленным стеклом стояла на полу. Она поставила ногу на верхнюю панель, прямо над вентиляционными решетками, и слегка надавила.
— Я сказала: вон отсюда, — тихо, но отчетливо произнесла она. — Сейчас я еду за котом. Если когда я вернусь, здесь будет хоть дух твой, хоть один твой носок… этот системный блок полетит в окно следом за клавиатурой. И монитор тоже. И приставка. Я всё уничтожу, Паша. Я превращу твою жизнь в ад, если ты сейчас же не исчезнешь.
Павел поднял голову. Он хотел что-то сказать, хотел огрызнуться, напомнить про права и деньги, про то, что она истеричка. Но он посмотрел в её глаза. Там не было истерики. Там была ледяная, абсолютная решимость человека, которому нечего терять. Он понял, что она действительно это сделает.
— Ты больная, — пробормотал он, поспешно вставая и начиная судорожно сгребать разбросанную одежду. — Ты реально больная на всю голову. Оставайся со своим блохастым. Сгниете тут вдвоем в шерсти и говне.
— Время пошло, — ответила Настя, не убирая ноги с компьютера.
Павел метался по квартире, напоминая загнанную в угол крысу. Его движения, обычно плавные и ленивые, стали дергаными и суетливыми. Он сгребал вещи в огромную спортивную сумку, не заботясь о том, как они помнутся. В ход шло всё подряд: джинсы вперемешку с зарядными устройствами, дорогие кроссовки поверх нижнего белья. Но главным приоритетом оставалась техника.
Настя наблюдала за ним, не меняя позы. Её нога по-прежнему твердо стояла на корпусе системного блока. Это был единственный аргумент, который Павел сейчас воспринимал всерьез.
— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? — выплюнул он, пытаясь одной рукой запихнуть в рюкзак игровую приставку, а другой — смотать провода. — Ты выгоняешь меня в ночь. Зимой. Из-за животного. Это даже не смешно, Настя, это клиника. Тебе нужно к психиатру, и это я тебе говорю как человек, который терпел твои закидоны два года.
— Меньше слов, Паша, — холодно отозвалась она. — Таймер тикает. У тебя осталось две минуты, прежде чем я начну проверять твой компьютер на прочность. И поверь, стекло там хоть и закаленное, но мой каблук тверже.
Павел зарычал от бессилия, с силой застегивая молнию на сумке. Ткань жалобно затрещала. Он схватил со стола монитор, прижимая его к груди как величайшую драгоценность, словно это был младенец, а не кусок пластика с матрицей.
— Я заберу остальное завтра, — бросил он, пятясь к выходу из комнаты. — Приеду с грузчиками и вывезу всё, что я купил. И этот диван, и микроволновку, и даже чертов тостер. Ты останешься в пустой бетонной коробке, поняла? Будешь сидеть на полу со своим драным котом и жрать сухой корм.
— Ключи, — потребовала Настя, проигнорировав его угрозы. — Положи на тумбочку. Сейчас же.
Павел замер в прихожей. Его лицо перекосило от злобы. Он был уверен, что она блефует, что сейчас она одумается, заплачет, начнет извиняться. Но Настя смотрела на него так, как смотрят на пустое место. В её взгляде не было ни любви, ни обиды, ни даже жалости. Только брезгливость.
Он сунул руку в карман, достал связку ключей и с силой швырнул их на пол. Металл звякнул о плитку, оставив царапину.
— Подавись, — рявкнул он. — Ты думаешь, ты победила? Ты думаешь, ты крутая? Ты просто одинокая, озлобленная баба, которая не умеет ценить нормального мужика. Я давал тебе всё! Я терпел твои смены, твои настроения! А ты променяла меня на шерстяной комок. Ну и живи с ним!
Он распахнул входную дверь, впуская в квартиру сквозняк подъезда. На пороге он обернулся, пытаясь ужалить напоследок как можно больнее.
— Знаешь, что самое смешное? — его губы искривились в ядовитой ухмылке. — Ты его, может, и найдешь. Если его там еще не усыпили или собаки не порвали. Но ты вспомнишь мои слова. Когда ты будешь старой, никому не нужной кошатницей, ты вспомнишь, как выгнала мужика из-за кота. И ты будешь выть от этой тишины, Настя. Ты будешь молить, чтобы кто-то пришел, но рядом будет только вонючий лоток.
— Вон, — только и сказала Настя.
Она убрала ногу с компьютера, подошла к двери и с силой захлопнула её перед его носом. Щелкнул замок, отсекая Павла от её жизни навсегда.
В квартире наступила тишина. Та самая, о которой так мечтал Павел. Но теперь эта тишина не была пустой. Она была звенящей, напряженной, но в то же время — очищающей. Воздух в квартире словно стал чище, освободившись от присутствия человека, который считал любовь слабостью, а привязанность — обузой.
Настя не дала себе ни секунды на передышку. Никаких слез. Никакого анализа произошедшего. Всё это потом. Сейчас существовала только одна цель.
Она метнулась в кладовку, вытащила старую пластиковую переноску, пахнущую пылью и родной шерстью. Схватила ключи от машины, кошелек и выбежала на лестничную площадку.
Лифта ждать не стала. Она бежала вниз по ступеням, перепрыгивая через одну, чувствуя, как адреналин сжигает остатки усталости после смены. На улице было темно и сыро. Ноябрьский ветер пробирал до костей, но Настя даже не застегнула куртку.
Павел стоял у подъезда, пытаясь вызвать такси. Увидев её, вылетающую из двери, он открыл рот, собираясь сказать очередную гадость, но Настя прошла мимо него, даже не повернув головы. Он перестал существовать для неё в ту секунду, когда признался в содеянном. Теперь он был просто частью пейзажа, чем-то вроде мусорного бака у подъезда — неприятно, но неизбежно.
Она села в свою машину, дрожащими пальцами вставила ключ в зажигание. Мотор взревел. Настя резко вырулила со двора, едва не задев бордюр. В свете фар мелькнула фигура Павла с его монитором в обнимку — нелепая, жалкая фигура человека, который выбрал комфорт и потерял человечность.
Навигатор проложил маршрут. «Промзона Северная, ул. Заводская, 15». Сорок минут езды. Сорок минут страха и надежды.
— Я еду, Персик, — прошептала она, сжимая руль до побеления в костяшках. — Я еду, маленький. Потерпи.
Она знала, что найдет его. Она перевернет эту промзону, разнесет этот приют по кирпичику, поднимет на уши всех волонтеров города, но найдет его. Потому что Персик был не просто котом. Он был символом верности, той самой безусловной любви, на которую оказался неспособен человек, называвший себя её парнем.
Город мелькал за окнами размытыми огнями. Настя ехала в темноту, в неизвестность, но на душе у неё было странно спокойно. Отношения умерли, но она сама — возродилась.
Сегодня Павел хотел тишины. Он получил её. Он остался один на холодной улице со своими вещами и своей правотой. А Настя ехала возвращать домой семью. И если цена этой правды — одиночество в глазах общества, то она готова платить.
Она нажала на газ, оставляя позади дом, который больше не был ловушкой, и человека, который оказался просто ошибкой. Впереди была ночь, дорога и рыжий кот, который ждал её где-то на краю света. И это было единственное, что имело значение…
