— Миша, ты меня слышишь? Я тебя не о Луне прошу. Телевизор включишь, я плейлист с мультиками на полдня составила. Еда в холодильнике. Просто будь рядом. Просто будь здесь, в квартире.
Екатерина стояла в прихожей, уже в пальто, и смотрела на мужа. Она говорила тихо, почти без нажима, но в этой тишине содержалось больше металла, чем в любом крике. Это было её сотое, может, тысячное собеседование за последние полгода. Но сегодня всё было иначе. Это была не просто строчка в резюме, это был шанс вытащить их семью из липкой, засасывающей трясины безденежья. Шанс, который она выгрызла зубами, пробившись через три этапа отбора. Последний шаг. Один час её отсутствия.
Михаил сидел на диване в гостиной, закинув ногу на ногу, и лениво щёлкал пультом. На экране мелькали какие-то боевики. Он даже не повернул головы, отвечая в спинку дивана.
— Катя, я всё понял. Десятый раз повторяешь. Не маленький, справлюсь. Тёмка вон, при деле. Не мешай человеку Смешариков смотреть.
Артём, их четырёхлетний сын, действительно сидел на ковре, уткнувшись носом в планшет. Он был тихим, послушным мальчиком, и это было одновременно и спасением, и главной тревогой Екатерины. Он не будет капризничать, не будет требовать внимания. Он просто будет тихо играть, и именно это больше всего располагало к тому, чтобы о нём забыть.
— Я не про Артёма, я про тебя, — она сделала шаг в комнату. В её руке была зажата сумка, костяшки пальцев побелели. — Никаких «на минуточку». Никаких «только за сигаретами». Никаких «Вадик позвал, я на пять минут на лестницу». Сегодня — нет. Понимаешь?
Он наконец соизволил обернуться. На его лице проступило лёгкое раздражение, то самое, которое появляется у человека, когда его незаслуженно подозревают в проступке, который он уже мысленно собирается совершить.
— Ну началось. Я что, по-твоему, идиот? Я отец, вообще-то. Справлюсь со своим сыном. Ты иди уже, а то опоздаешь на свою работу мечты. Нервничаешь, и меня заводишь. Всё будет в порядке. Клянусь.
Слово «клянусь» из его уст всегда действовало на неё как красная тряпка. Он клялся, что бросит курить, — и она находила пачки на балконе. Он клялся, что не будет пить пиво по будням, — и холодильник стабильно пополнялся запотевшими бутылками. Он клялся, что начнёт искать работу вместе с ней, — и его поиски ограничивались просмотром вакансий с зарплатой гендиректора Газпрома, лёжа на диване. Его клятвы ничего не стоили, и оба это знали. Но сейчас у неё не было выбора. Няню на один час найти нереально, мать живёт на другом конце города. Оставался только он. Отец.
— Хорошо, — выдохнула она, отступая обратно в прихожую. Она заставила себя улыбнуться. Нужно было создать хотя бы видимость доверия, иначе этот час превратится для неё в пытку. — Я верю тебе. Поцелую сына на прощание.
Она подошла к Артёму, погладила его по светлым волосам. Мальчик оторвался от планшета, посмотрел на неё ясными, серьёзными глазами.
— Мам, а ты скоро? — Очень скоро, солнышко. Папа с тобой. Веди себя хорошо. Она чмокнула его в макушку и выпрямилась. Михаил так и не встал с дивана. Он просто махнул рукой.
— Давай, Тём, пока маме. Удачи, Катюх!
Екатерина на секунду замерла у двери. Какая-то иррациональная, животная тревога сжала ей горло. Ей хотелось всё отменить, снять пальто, сесть рядом с сыном и никуда не идти. Но она отогнала это чувство. Это просто нервы. Она столько сил вложила в это собеседование. Она должна. Она справится. И он справится. Один час. Всего один час.
Она вышла, плотно прикрыв за собой дверь. Звук щелкнувшего замка показался ей оглушительно громким.
Михаил проводил её уход равнодушным взглядом. Он подождал минуту, прислушиваясь к удаляющимся шагам на лестнице. Ушла. Наконец-то. Эта её тревожность, её вечные наставления выводили его из себя. Ну что может случиться за час с ребёнком в запертой квартире? Он уже большой парень, вон, сам себе мультики включает.
Он откинулся на спинку дивана, полностью погружаясь в перипетии фильма, где крутые парни спасали мир. Прошло минут десять. Мир на экране был спасён уже дважды. В кармане завибрировал телефон. Михаил нехотя достал его. «Вадик Сосед». Он сбросил вызов. Катя просила. Но телефон тут же зазвонил снова. Михаил раздражённо ответил.
— Да, Вадь, чего тебе? Я занят, с сыном сижу.
— Да ладно, занят он, — раздался из трубки весёлый, слегка дребезжащий голос соседа. — Я тебя на пять минут. Тут такое дело… Короче, помнишь, я тебе про тот коньяк армянский рассказывал, двадцатилетний? Тесть подогнал. Открыли бутылочку. Аромат — с ума сойти. Выйди на площадку, я тебе плесну стаканчик. Заценишь. Дело на две минуты, клянусь!
Слово «клянусь» прозвучало как пароль. А слово «коньяк» — как приглашение в другой, лучший мир, где нет нудных жён, поиска работы и ответственности. Две минуты. Что такое две минуты? Он выйдет на лестничную клетку, буквально в трёх метрах от двери. Он будет всё слышать. Мальчишка смотрит мультики, он даже не заметит.
— Ладно, — выдохнул Михаил. — Только быстро. Иду.
Он положил телефон на диван, встал и на цыпочках прошёл в прихожую. Артём не обернулся. Мультики были куда интереснее. Михаил тихо, почти беззвучно повернул ключ в замке, приоткрыл дверь и выскользнул на лестничную площадку. Всего на две минуты. Ничего страшного не случится.
Екатерина почти летела по ступенькам, не дожидаясь лифта. Собеседование прошло даже не хорошо — оно прошло блестяще. Ей не задавали каверзных вопросов, не пытались сбить цену. Казалось, они просто хотели убедиться, что она — тот самый человек из резюме. И она была. Директор по персоналу, солидная женщина в строгом костюме, в конце разговора улыбнулась и сказала: «Думаю, мы сработаемся. Ждите звонка сегодня до вечера». Но это была формальность. По её глазам, по рукопожатию, по тому, как она лично проводила её до выхода из офиса, Екатерина поняла — это победа.
Она представляла, как войдёт в квартиру, обнимет Мишу и скажет: «Всё. Мы выкарабкались». Может быть, он впервые за долгое время посмотрит на неё не с укором или раздражением, а с гордостью. Она даже простила ему утреннее пренебрежение. Он просто устал, как и она. Эта новая работа всё изменит. Они снова станут той парой, которая могла смеяться до слёз над какой-нибудь ерундой, которая строила планы и верила в них. Надежда пьянила лучше любого вина.
Она поднялась на свой этаж, и лёгкая, счастливая улыбка застыла на её губах, а потом медленно сползла, столкнувшись с чем-то чужеродным в воздухе. Запах. Сладковатый, тошнотворный, химический запах бытового газа. Сначала он был едва уловимым, просто неприятной нотой в привычном букете запахов подъезда. Но с каждым шагом к своей двери он становился гуще, плотнее, осязаемее. Он бил в ноздри, вызывая першение в горле и лёгкое головокружение.
Эйфория испарилась мгновенно, сменившись ледяной волной животного ужаса, которая окатила её с головы до ног. Сердце, только что радостно стучавшее, пропустило удар и рухнуло куда-то в пропасть живота. Газ. Он шёл из её квартиры. Неровный, плотный запах концентрировался именно у их двери. Она бросилась к ней, дрожащими руками пытаясь попасть ключом в скважину. Пальцы не слушались, ключ соскальзывал с металла. В голове билась одна-единственная мысль, пульсирующая в висках: «Артём».
Наконец замок поддался. Она распахнула дверь и влетела внутрь. Здесь запах был невыносим. Он был таким густым, что, казалось, его можно было потрогать. Он обволакивал, душил, проникал в лёгкие, в кровь, в сам мозг. Не тратя ни секунды на то, чтобы снять пальто, она бросилась на кухню, на ходу пытаясь закричать имя мужа, но из горла вырвался лишь хриплый, сдавленный сип.
Картина, открывшаяся ей, была страшнее любого кошмара. Кухня была залита тусклым светом с улицы, пробивавшимся сквозь плотное облако газа. На полу, прямо у плиты, сидел Артём. Он не плакал навзрыд, он тихо, надрывно всхлипывал, размазывая слёзы по лицу грязными ручонками. Рядом с ним валялась лёгкая алюминиевая сковородка — та самая, на которой она утром жарила ему сырники. Взгляд метнулся к плите. Одна из конфорок была повёрнута на максимум. Из неё с тихим, зловещим шипением вырывался газ. Огня не было.
Екатерина не думала. Её тело действовало на инстинктах, выработанных поколениями матерей. Рывок к плите. Удар ладонью по пластиковому вентилю на трубе, перекрывающему подачу газа. Ещё один рывок — к окну. Ручка не поддавалась, она дёрнула её с такой силой, что в плече что-то хрустнуло. Створка распахнулась, и в кухню ворвался поток морозного мартовского воздуха. Он разметал газовое облако, принёс с собой спасительный холод и звуки улицы.
Только после этого она рухнула на колени рядом с сыном.
— Тёма! Солнышко моё, Тёмочка!
Она подхватила его на руки. Он был вялым, тёплым, от него пахло этим ужасным запахом. Он уткнулся ей в шею и зарыдал уже в голос, судорожно цепляясь за её пальто. Она качала его, шептала бессвязные слова утешения, а сама лихорадочно осматривала его, пыталась заглянуть в глаза, понять, насколько всё плохо. Он был в сознании, он плакал — и это было главным.
Она встала, всё так же прижимая к себе сына, и обвела квартиру диким, ищущим взглядом.
— Миша! Миша, твою мать, ты где?!
Ответа не было. В квартире стояла мёртвая тишина, нарушаемая только шипением сквозняка и всхлипами Артёма. Гостиная пуста. Диван, на котором она его оставила, был холоден. На нём одиноко лежал его телефон. Спальня, ванная, туалет — нигде. Его не было. Он ушёл. Он оставил ребёнка одного. И в этот момент, в этой наполненной ядовитым газом и сквозняком квартире, под плач собственного сына, Екатерина поняла, что её счастливое будущее, которое она нарисовала себе всего десять минут назад, только что взорвалось, не успев начаться. И виновник этого взрыва был только один.
Екатерина не двигалась с места. Она стояла посреди кухни, превратившейся в промозглый, продуваемый всеми ветрами вокзал, и крепко, до боли в руках, прижимала к себе Артёма. Мальчик уже не плакал, а только мелко, судорожно икал, уткнувшись ей в плечо. Сквозняк гулял по квартире, хлопая межкомнатными дверями, выдувая остатки тошнотворного запаха и вместе с ним — остатки тепла. Холод пробирал сквозь тонкую блузку, но она его не чувствовала. Весь холод мира сконцентрировался у неё внутри, превратив сердце в кусок льда.
Она смотрела на валявшуюся на полу сковородку. Маленькая, лёгкая, алюминиевая. Артём, видимо, проголодался или просто решил поиграть во взрослого. «Погреть чай как мама». Она представила, как его крошечные пальчики тянутся к ручке газовой плиты. Как он поворачивает её, подражая взрослым. Как шипящий газ вырывается наружу, но огня нет, потому что он не знает, как пользоваться спичками. И как он, испугавшись шипения, роняет эту дурацкую сковородку и садится на пол, не понимая, что воздух вокруг него медленно превращается в яд. Каждая деталь этой картины выжигала ей мозг, оставляя вместо мыслей обугленную пустоту.
Прошло, может, минут двадцать. Или вечность. Она потеряла счёт времени. Она просто стояла и качала сына, вдыхая морозный воздух и его родной запах, который теперь был смешан с чем-то чужим и смертельно опасным. Она ждала. Не потому что надеялась на что-то, а потому что знала — он придёт. Это чудовище, этот ходячий анекдот, называющий себя её мужем и отцом этого ребёнка, обязательно явится.
И он явился.
Замок в прихожей клацнул, и в квартиру ввалился Михаил. Он был пьян. Не просто выпивший, а именно пьян — той особенной, весёлой и глупой пьяностью, когда мир кажется простым и дружелюбным, а все проблемы — надуманными. Он раскраснелся, на лице застыла идиотская, самодовольная улыбка. Увидев распахнутые настежь окна и жену с ребёнком на руках посреди кухни, он ничуть не смутился.
— О, а вы чего тут мерзнете? Проветривание устроили? Катюх, я на пять сек буквально, Вадик коньяком угостил — закачаешься! Ты не представляешь, какой аромат!
Он сделал шаг к ней, протягивая руки, чтобы обнять, чтобы поделиться своей беспричинной радостью. И в этот момент что-то внутри Екатерины оборвалось. Последняя нить, которая ещё связывала её с этим человеком. В её голове не было ни злости, ни обиды. Только холодное, чистое, как хирургический скальпель, понимание. Она смотрела на его расплывшееся в улыбке лицо, на его нетвёрдую походку, слышала его беспечный голос и видела перед собой не мужа, а первопричину едва не случившейся трагедии.
Она молчала. Её молчание было плотным, тяжёлым, куда более страшным, чем любой крик. Она медленно, очень аккуратно опустила Артёма на пол, не сводя глаз с Михаила.
— Тёма, иди в свою комнату. Включи планшет.
Мальчик, почувствовав сталь в её голосе, послушно шмыгнул в коридор.
Михаил всё ещё улыбался, хотя в его взгляде появилось недоумение.
— Кать, ты чего? Что случилось-то?
Она не ответила. Её взгляд опустился на пол, на алюминиевую сковородку. Она медленно наклонилась, её движения были плавными, почти гипнотическими. Подняла сковородку, взвесила её в руке. Лёгкая. Но ручка удобная. Она выпрямилась. Михаил сделал ещё один шаг к ней, его улыбка окончательно угасла, сменившись пьяным недоумением.
— Ты что, оглохла? Я спраш…
Он не договорил. Екатерина шагнула навстречу и, вложив в удар весь ужас последних получаса, всю свою несостоявшуюся материнскую панику, всю ненависть к его безответственности, с размаху ударила его сковородкой по лицу. Не плашмя. Углом. Туда, где щека сходится с челюстью.
Звук получился глухим, влажным. Михаил качнулся, как от удара кувалдой, и отлетел к стене. Пьяный румянец мгновенно сошёл с его лица, сменившись мертвенной бледностью. Он схватился за щеку, из-под его пальцев по подбородку потекла тонкая струйка крови. Глаза, только что затуманенные алкоголем, прояснились от шока и острой, режущей боли. Он смотрел на неё, и в его взгляде уже не было ни веселья, ни недоумения. Только страх и непонимание.
Екатерина стояла напротив, держа в опущенной руке своё импровизированное оружие. Она тяжело дышала, но её лицо было абсолютно спокойным, почти безжизненным. И только теперь, когда он наконец-то замолчал и перестал улыбаться, она начала говорить. Говорить тихо, раздельно, вбивая каждое слово ему в сознание.
— Я просила. Тебя. Посидеть. С ребёнком.
— Ты… ты что творишь? — прохрипел Михаил, отнимая руку от лица. На ладони осталась кровь, смешанная с алкогольным потом. Боль протрезвила его моментально, оставив после себя лишь гул в голове и липкий страх. — Ты с ума сошла? Бить меня… сковородкой… при ребёнке!
Екатерина медленно, с отвращением, бросила сковородку в раковину. Металлический лязг прозвучал как выстрел в промозглой тишине кухни. Она смотрела на него не как на мужа, а как на отвратительное насекомое, случайно заползшее в её дом.
— При ребёнке? — переспросила она. Её голос был лишён всяких эмоций, ровный и холодный, как лезвие ножа. — Ты сейчас говоришь о том самом ребёнке, которого ты оставил одного в запертой квартире? В квартире, которую ты превратил в газовую камеру? Ты хоть что-нибудь понял? Или тебе повторить удар, для лучшего усвоения материала?
Она сделала шаг в его сторону, и Михаил инстинктивно вжался в стену, выставив перед собой руки. Этот жест, жест самозащиты от неё, окончательно убил в ней всё человеческое по отношению к нему.
— Я… я всего на пять минут вышел! К Вадику! Он позвал, я не мог отказать… Тёмка мультики смотрел, всё было нормально! Что ты начинаешь драму устраивать? Ничего же не случилось! Все живы!
Это была его роковая ошибка. Фраза «ничего же не случилось» стала детонатором. Спокойствие Екатерины треснуло, и из-под ледяной корки вырвалась клокочущая, чёрная ярость.
— Ничего не случилось?! — её голос сорвался на крик, оглушительный и яростный. — Я возвращаюсь домой после собеседования, которое должно было вытащить нас из той жопы, в которой мы сидим благодаря твоему безделью! Я иду по лестнице и чувствую запах газа! Я влетаю в квартиру, а мой четырёхлетний сын сидит на полу на кухне и плачет, потому что он чуть не взорвал нас всех к чертовой матери, пока его «отец» дегустировал коньяк с соседом! И ты мне говоришь, что ничего не случилось?!
Она задыхалась от собственных слов, каждое из которых было пропитано ужасом, который она пережила. Михаил пытался что-то вставить, но её поток было уже не остановить.
— Я просила тебя посидеть с ребёнком, пока я на собеседовании, а ты ушёл бухать с соседом и оставил четырёхлетку одного дома с включённым газом? Ты хоть понимаешь, что я вернулась и застала сына плачущим на кухне? Ты не отец, ты преступник! Я пишу заявление в опеку на ограничение твоих прав, больше ты сына не увидишь!
Он смотрел на неё, и до него наконец-то, медленно и мучительно, начал доходить весь масштаб произошедшего. Не просто скандал, не просто её очередная истерика. Это был конец.
— Катя, подожди… какая опека? Ты не можешь… Я же отец… Я люблю его! Это просто… случайность! Глупая ошибка!
— Ошибка — это выйти из дома без зонта в дождь, — отчеканила она, вновь обретая ледяное самообладание. — А оставить ребёнка с включённым газом — это не ошибка. Это умысел. Тебе было плевать. На него, на меня, на всех. Тебе был важен только твой стакан коньяка. Ты променял жизнь собственного сына на пять минут пьяного кайфа.
Она развернулась и пошла в детскую. Артём сидел на кровати с планшетом, но не смотрел в него. Он слышал крики и испуганно смотрел на вошедшую мать. Екатерина молча открыла шкаф и достала дорожную сумку. Она начала методично, без суеты, бросать в неё детские вещи: свитера, штаны, носки, любимого плюшевого медведя. Её движения были резкими и точными, как у робота, выполняющего программу.
Михаил приковылял следом, держась за стену и за разбитую щеку.
— Что ты делаешь? Куда ты его собираешь? Катя, прекрати! Давай поговорим!
— Мы уже поговорили. Я всё сказала, — она застегнула молнию на сумке и взяла её в одну руку. Другой взяла за руку сына. — Я ухожу к маме.
Она повела Артёма в прихожую. Михаил заступил ей дорогу, умоляюще глядя на неё, потом на сына.
— Не уходи. Прошу тебя. Не забирай его. Я всё сделаю, всё исправлю! Найду работу, брошу пить, клянусь!
— Твои клятвы, — произнесла она с презрением, — стоят меньше, чем эта пустая бутылка из-под твоего коньяка. Уйди с дороги.
Она попыталась его обойти, но он вцепился в её руку.
— Ты не отнимешь у меня сына! Я не позволю!
И тогда она остановилась. Она посмотрела на его руку на своём запястье, потом перевела взгляд на его лицо. В её глазах не было ни слёз, ни ненависти. Только выжженная пустыня.
— Ты его уже отнял, — сказала она тихо, но так, что каждое слово впилось ему в мозг. — Ты отнял у него отца в тот момент, когда перешагнул через порог, чтобы пойти бухать. И знаешь что? Я не буду писать заявление в опеку. Это слишком просто для тебя. Бумажки, разбирательства… нет. Я сделаю иначе.
Она наклонилась к Артёму, который испуганно жался к её ноге, и сказала ему, глядя прямо в глаза, но адресуя слова Михаилу:
— Запомни, сынок. У тебя больше нет папы. Тот человек, который стоит перед тобой, — чужой дядя. Он очень плохой человек. Он хотел, чтобы с тобой случилось несчастье. Если ты когда-нибудь увидишь его на улице — беги. Просто беги и кричи. Ты понял меня?
Артём, не до конца понимая смысл, но чувствуя материнскую волю, испуганно кивнул.
Екатерина выпрямилась и посмотрела на застывшего Михаила. Его лицо исказилось от ужаса. Это было страшнее удара сковородой, страшнее угроз опекой. Она стирала его из жизни их сына прямо у него на глазах.
— А теперь уйди с дороги, — повторила она. — Или я научу сына, как бить плохих дядей ногами по яйцам.
Михаил медленно, как во сне, отступил. Он смотрел, как она обувает сына, как надевает на него куртку. Как она, не оглядываясь, открывает входную дверь и выходит на лестничную клетку. Дверь захлопнулась, отрезав его в пустой, холодной квартире, пахнущей газом и его собственным поражением. Он остался один. Навсегда…
