— Наконец-то дома. Ноги гудят, как провода под напряжением, — Олег сбросил кроссовки у порога и, прошаркав в комнату, с наслаждением рухнул на диван. — Десять часов в дороге, это не шутки. Сделаешь кофе?
Светлана не ответила. Она замерла в прихожей, прикрыв за мужем дверь, и медленно втянула носом воздух. Усталость от долгого перелёта и смены часовых поясов мгновенно испарилась, уступив место тревоге, холодной и острой, как иголка. Квартира пахла чужим. Не явно, не резко, а едва уловимо — смесью дешёвых духов, которые она никогда бы не купила, и запахом остывшей жареной картошки.
— Погоди, — сказала она тихо, не двигаясь с места. Её взгляд скользил по знакомым вещам. Всё было на своих местах, но как-то неправильно. Будто кто-то аккуратно сдвинул всю обстановку на миллиметр влево, создавая ощущение лёгкого головокружения. Ваза на комоде, которую она всегда ставила точно по центру, была смещена к краю.
Она молча прошла на кухню. Олег что-то лениво говорил из комнаты про забитый багажом аэропорт, но его слова не достигали её сознания. Она смотрела на пустое место на столешнице у стены. Идеально чистое, вытертое до блеска место, где ещё две недели назад стояла её гордость — тяжёлая, сверкающая хромом итальянская кофемашина. Подарок самой себе на последнюю премию.
— Олег, — её голос прозвучал глухо, — где кофемашина?
— А? — донеслось из комнаты. — Катька, наверное, взяла. У неё сломалась, она звонила, жаловалась. Говорит, твоя всё равно без дела стоит, пока мы на море. Отдаст, не переживай ты так.
Светлана сжала кулаки. «Без дела стоит». Она представила, как Катя, её золовка, своими вечно неухоженными руками с облупленным лаком трогает её вещь, засыпает в неё дешёвый кофе. Не спросив. Просто взяла. Но это было только начало. Ледяное предчувствие уже вело её дальше, в спальню. Она распахнула дверцы высокого встроенного шкафа-купе, и её сердце пропустило удар.
Дело было не в беспорядке. Напротив, в шкафу царил неестественный, звенящий порядок пустых пространств. Пропала её норковая шуба, висевшая в специальном чехле в самом дальнем углу. Исчезли три её лучшие сумки, аккуратно стоявшие на верхней полке. Не было двух пар дорогих итальянских туфель, которые она надевала по особым случаям. Катя знала ценность этих вещей. Она всегда смотрела на них с плохо скрываемой завистью, смешанной с презрением, когда заходила в гости.
— Олег, иди сюда, — позвала она. В голосе не было крика. Только металл.
Он нехотя поднялся с дивана и, потягиваясь, вошёл в спальню. Увидел её застывшее лицо, проследил за её взглядом, устремлённым в зияющую пустоту гардероба. Его собственное лицо вытянулось, он начал что-то понимать. Он избегал смотреть ей в глаза.
— Где моя шуба? — спросила Светлана, не поворачивая головы.
— Света, ну… — начал он мямлить, теребя край футболки.
— Где мои сумки и туфли? — она продолжала смотреть в шкаф, словно допрашивала его.
— Послушай, Катя звонила, когда мы были в отпуске… Говорила, что у тебя этого барахла столько, что ты и не заметишь… Сказала, что ей на свадьбу к подруге не в чем идти, а шуба тебе зимой всё равно не нужна… Она просто взяла поносить… И продала кое-что, ну, из старого… Сказала, нам слишком много всего, а у них денег нет…
Он наконец замолчал, поняв по её каменеющей спине, что каждое его слово лишь глубже закапывает его. Он не просто позволил сестре хозяйничать в их доме. Он был в курсе. Он дал своё молчаливое, безвольное согласие.
Светлана медленно повернулась. Её лицо было спокойным и страшным в этом спокойствии. Она посмотрела на него так, как смотрят на насекомое, случайно попавшее в дом.
— Ты отдал ключи от нашей квартиры своей сестре, пока мы были в отпуске, и она устроила здесь распродажу моих вещей! Где моя шуба? Где моя кофемашина? Она сказала тебе, что нам слишком много всего, и ты согласился? Ты совсем безвольная тряпка? Езжай к сестре и не возвращайся без моих вещей! Иначе я подам на неё заявление за кражу со взломом, а тебя сдам как наводчика!
Ультиматум, произнесённый без тени эмоций, повис в спальне, как топор палача. Олег вздрогнул, словно его ударили. Он ожидал криков, упрёков, битья посуды — чего-то привычного, на что можно было ответить встречной агрессией или обиженным молчанием. Но это ледяное, деловое распоряжение выбило у него почву из-под ног. Он смотрел на жену, на её непроницаемое лицо, и впервые за много лет ему стало по-настоящему страшно.
— Света, ну подожди, не кипятись, — залепетал он, делая шаг к ней. Его голос был вкрадчивым и жалким. — Это не так, как ты думаешь. Я не давал ей никакого разрешения… Она просто… она умеет так говорить…
Он остановился, потому что она не сдвинулась с места, не изменилась в лице. Она просто ждала, и это ожидание было хуже любого допроса. Ему пришлось говорить дальше, вываливать наружу всю неприглядную правду, которую он надеялся скрыть.
— Она позвонила через пару дней после нашего отъезда. Спросила про кофемашину. Сказала, у неё гости, а её старая сгорела. «Светка всё равно на море, пьёт свои коктейли, ей не жалко будет». Что я должен был ей ответить? «Нет, не трогай»? Чтобы она потом месяц со мной не разговаривала? Я просто сказал: «Ладно, только аккуратно».
Он замолчал, надеясь на хоть какую-то реакцию. Но Светлана продолжала молча смотреть на него. Её взгляд заставлял его чувствовать себя голым и ничтожным.
— А потом… потом был звонок про шубу, — он сглотнул, голос стал ещё тише. — У её подруги свадьба в ресторане. А у Катьки только куртка осенняя. Она начала причитать, что мы шикуем на курорте, а она тут мёрзнет, что твоя шуба всё равно висит без дела, моль её скоро съест. «Ты же не жмот, Олежек? Не дашь сестре замёрзнуть?». Я устал, Света, мы как раз с пляжа пришли, я просто хотел, чтобы она отстала. Я сказал: «Бери, только верни потом».
Он зажмурился, как ребёнок, ожидающий шлепка. Он пересказывал эти диалоги и сам слышал, насколько трусливо и по-идиотски они звучали. Он видел, как планомерно и нагло его сестра продавливала одну границу за другой, а он, как размазня, уступал, лишь бы не вступать в конфликт, лишь бы не портить себе отпускное настроение.
— А про вещи… она позвонила в последний раз. Сказала, что убиралась у нас в шкафу. «Тут столько барахла, Света это и не носит. Я нашла женщину, она готова купить пару сумок. Деньги вам же отдам, будет на сувениры». Она убедила меня, что делает нам одолжение! Что освобождает место! Говорила, что мы живём слишком богато, что нужно быть проще…
С каждым его словом лицо Светланы не менялось, но что-то внутри неё твердело, превращаясь в чистый, холодный гранит. Он не просто был обманут. Он был соучастником. Он стоял на страже, пока его сестрица обносила их дом. Он променял её доверие, их общее пространство, её личные вещи на своё сиюминутное спокойствие. Он слышал в трубке, как его жену называют транжирой и барахольщицей, и молча соглашался, лишь бы сестра была довольна.
Олег закончил свой жалкий монолог и наконец осмелился посмотреть ей в глаза. Он ждал вердикта. И он его получил, но совсем не тот, на который рассчитывал.
— Ну что ты так завелась? — произнёс он с последней отчаянной надеждой. — Это же просто вещи… Вернём мы всё.
В этот момент Светлана развернулась и молча вышла из спальни. Ни слова. Олег с облегчением выдохнул. Он решил, что буря миновала, что она пошла на кухню успокоиться. Он услышал её шаги. Но она не вернулась. Он вышел в коридор и увидел её у плиты. В руках она держала большую кастрюлю с остывшим борщом, который Катя любезно сварила «братику на возвращение».
Она подошла к нему вплотную. Он непонимающе смотрел на неё, на кастрюлю. А потом она, с тем же спокойным, сосредоточенным лицом, без замаха, плавно и методично опрокинула всё содержимое ему на голову. Холодная, жирная жижа стекла по его волосам, по лицу, заливая глаза и рот. Крупные куски варёной капусты и свеклы прилипли к его щекам, застряли в воротнике дорогой отпускной рубашки.
— Ты предал меня ради прихоти своей наглой семейки, — произнесла она ровным голосом, глядя на то, как с его подбородка на пол капает свекольный сок. Затем она поставила пустую кастрюлю на пол и просто указала пальцем на входную дверь.
Прошло не больше часа. Олег, униженный и пахнущий остывшим борщом, очевидно, успел доехать до сестры, выслушать порцию её ядовитого сочувствия и вернуться обратно, ведомый ею, как бык на убой. Когда раздался резкий, требовательный звонок в дверь, Светлана даже не вздрогнула. Она ждала этого. Она знала, что Катя не из тех, кто извиняется. Она из тех, кто нападает первым, чтобы перехватить инициативу.
Светлана открыла дверь. На пороге стояла Катя. Её лицо, обычно скучающее и недовольное, было искажено праведным гневом. Она пришла не просить прощения, она пришла судить. За её спиной, на ступеньку ниже, маячил Олег. Он успел переодеться в какие-то сестрины треники и старую футболку, и в этом наряде, с мокрыми, прилизанными волосами, выглядел как побитый пёс, которого привели показывать новому хозяину.
— Ты совсем с ума сошла? — выплюнула Катя вместо приветствия, отталкивая Светлану плечом и проходя в квартиру. — Выливать на человека суп? Унижать моего брата из-за каких-то тряпок? Ты в зеркало на себя посмотри, кем ты стала!
Светлана молча закрыла дверь и повернулась к ней. Она не стала повышать голос. Она облокотилась о стену и скрестила руки на груди, с холодным любопытством разглядывая золовку.
— Заходи, Катя. Я тебя ждала. Вещи мои привезла? Или только мораль притащила?
Эта спокойная реакция сбила Катю с толку. Она рассчитывала на скандал, на крики, в которых её собственный визг был бы уместен. А здесь её встретила стена.
— Какие вещи? — взвилась она. — Я спасала брата от твоего мещанства! Вы погрязли в этом барахле, у вас вся жизнь — это ценники и бренды! У тебя этого слишком много, ты даже не ценишь то, что имеешь! Я просто восстановила справедливость. Отдала пару твоих кофточек тем, кому они нужнее. А шуба… шуба мне самой пригодится, не в пуховике же мне всю зиму ходить, пока вы по Мальдивам разъезжаете!
Она говорила громко, размахивая руками, прохаживаясь по прихожей, как по собственной территории. Олег молча прошмыгнул за её спиной и замер у стены в гостиной, старательно делая вид, что изучает узор на обоях. Он отдал поле боя сестре.
— Дело ведь не в вещах, Катя, — так же тихо произнесла Светлана, и этот тихий голос заставил золовку замолчать на полуслове. — Дело в том, что ты никогда не могла пережить, что у меня всё это есть, а у тебя — нет. Тебе не шуба моя нужна. Тебе нужно, чтобы у меня её не было.
Светлана оттолкнулась от стены и медленно пошла в комнату, заставляя Катю пятиться.
— Ты всегда ненавидела эту квартиру после ремонта. Когда мы поменяли мебель, ты месяц ходила с таким лицом, будто у тебя зуб болит. Тебя бесили наши фотографии из отпуска, ты каждый раз ядовито спрашивала: «Ну что, опять на наши налоги отдохнули?». Хотя прекрасно знала, что я зарабатываю втрое больше твоего Олега. Тебе не давала покоя моя должность, моя машина, даже то, как я одеваюсь. Ты приходила сюда не в гости, ты приходила сюда, чтобы найти новый повод для своей ненависти.
Каждое слово было выверено и било точно в цель. Катя отступала, её лицо теряло свою праведную маску, под которой проступала неприкрытая, уродливая зависть. Она искала поддержки, обернулась на брата, но тот лишь глубже вжался в стену. Он не собирался её защищать.
Поняв, что её словесные атаки провалились, что её вывели на чистую воду, Катя решила использовать свой последний, самый главный козырь. Она остановилась, победно усмехнулась и снова посмотрела на Светлану.
— Можешь говорить что угодно. Но Олег всё равно всегда будет на стороне своей семьи, своей крови! А ты для него — чужой человек! — она произнесла это громко, с вызовом, а затем повернулась к брату, ожидая от него подтверждения. Она смотрела на него, требуя, чтобы он наконец сделал свой выбор.
Слова Кати, брошенные с победной ухмылкой, не достигли цели. Светлана даже не посмотрела на неё. Вся её вселенная в этот момент сузилась до фигуры мужа, жалко застывшего у стены. Катя, со своей примитивной завистью и наглостью, была лишь катализатором, лакмусовой бумажкой, проявившей истинную суть Олега. Он был не жертвой манипуляций, а плодородной почвой, в которой эти манипуляции дали пышные всходы. Весь фокус внимания, вся тяжесть невысказанных вопросов, вся горечь предательства — всё было направлено на него.
— Это правда? — спросила Светлана, и её голос, лишённый всякой интонации, прорезал напряжённый воздух в комнате. Она не повторила вопрос, не стала уточнять. Они оба, и Олег, и Катя, прекрасно поняли, о чём она спрашивает. — Твоя сестра и её представления о справедливости для тебя важнее меня и нашего дома? Ответь. Да или нет.
Наступил момент истины. У Олега был шанс. Один-единственный. Он мог сделать шаг вперёд, встать рядом с женой, посмотреть в глаза сестре и сказать: «Ты не права. Убирайся». Он мог искупить свою трусость одним мужским поступком. Но он его не сделал. Он начал метаться взглядом от жены к сестре, его лицо стало потным, губы задрожали в попытке сложить слова, которые устроили бы всех.
— Ну что вы, девочки… Давайте не будем… — промямлил он, делая жалкий, примирительный жест рукой. — Света, Катя погорячилась. Катя, Света устала с дороги… Мы же семья, мы должны… должны как-то договориться… Успокоиться все…
Этого было достаточно. Это было хуже, чем прямое «да». Этот лепет, это трусливое желание спрятаться между двумя женщинами, эта неспособность принять чью-либо сторону, которая на самом деле и была выбором, — всё это стало для Светланы точкой невозврата. Она смотрела на него ещё секунду, но видела уже не мужа, а пустое место. Абсолютный ноль.
Молча, не сказав больше ни слова, она развернулась и вышла из комнаты. Её походка была твёрдой и размеренной. Катя победно хмыкнула, решив, что невестка сбежала, признав поражение. Олег с облегчением выдохнул, надеясь, что буря пронесла. Они оба ошибались.
Через минуту Светлана вернулась. В руках она держала тяжёлую деревянную шкатулку, отделанную лаком и бархатом. Олег мгновенно узнал её. Его лицо вытянулось, на нём отразился настоящий, животный ужас. В этой шкатулке лежала его единственная страсть, его гордость — коллекция швейцарских часов, которую он собирал почти десять лет. Каждый экземпляр был куплен на премию, на сэкономленные деньги, был предметом долгих изучений и предвкушений.
Не обращая на них внимания, Светлана подошла к распахнутому окну.
— Света, не надо! — взвизгнул Олег, бросаясь к ней. Но он не успел.
Она открыла шкатулку. Первым в её руке оказался тяжёлый стальной хронограф на массивном браслете. На секунду в полированном металле отразился свет люстры.
— Тебе ведь тоже слишком много всего, Олег, — произнесла она абсолютно спокойно, глядя ему прямо в глаза. И с этими словами она разжала пальцы. Часы блеснули в оконном проёме и исчезли.
— Ты что делаешь, дура?! — завопила Катя, осознав происходящее.
Светлана взяла следующие. Элегантные, на кожаном ремешке. — Катя права. Нужно делиться. Это же просто вещи, помнишь? — её голос был ровным, как у хирурга во время операции. Часы полетели вниз.
Олег застыл, парализованный ужасом. Он смотрел, как его сокровища, его единственное настоящее увлечение, одно за другим отправляются в полёт с восьмого этажа. Он не мог пошевелиться. Каждое движение руки Светланы было как удар под дых. Он видел, как исчезают его гордость, его статус, его маленькие мужские радости.
Когда последний, самый ценный экземпляр, с золотым ободком, покинул шкатулку, Светлана аккуратно закрыла пустую коробку и поставила её на подоконник. Затем она повернулась к застывшим родственникам.
— А теперь вы оба. Вон из моего дома.
Она подошла к ним, и в ней проснулась какая-то неожиданная, холодная сила. Она взяла оцепеневшего Олега за рукав его дурацкой футболки, а Катю — за локоть, и с силой потащила их к выходу. Они не сопротивлялись, ошеломлённые и раздавленные её поступком. Она вытолкала их на лестничную клетку, как двух нашкодивших щенков.
Прежде чем закрыть дверь, она посмотрела в искажённое от ярости и бессилия лицо Кати, которая наконец обрела дар речи и начала что-то шипеть.
— Видишь? — сказала Светлана, перебивая её. — Он действительно выбрал семью. Только теперь его семья — это ты.
Дверь закрылась. Без хлопка. Просто и окончательно. Светлана повернула ключ в замке, и отчётливый щелчок стал последним звуком в этой истории…
