— Сахару положи, я же просила два куска, а тут даже сладости не чувствуется. Или ты экономишь на матери мужа? Может, у вас теперь сахар по талонам, а я и не знаю?
Зинаида Петровна сидела за кухонным столом, занимая собой, казалось, половину свободного пространства небольшой кухни. Она брезгливо, двумя пальцами, держала фарфоровую чашку, словно боялась подцепить какую-то заразу, и периодически бросая оценивающие, липкие взгляды на новый гарнитур, на дорогую кофемашину, на свежий маникюр невестки. В её движениях сквозила плохо скрываемая нервозность: пальцы, унизанные дешевой бижутерией под золото, мелко дрожали, а на лбу, под плотным слоем дешевой пудры, проступала испарина, скатываясь в морщины.
— Сахар в сахарнице, Зинаида Петровна. Руки у вас есть, положите сколько влезет, хоть всю банку, — спокойно, без тени улыбки ответила Алина.
Она стояла у окна, скрестив руки на груди, и смотрела на свекровь как на редкое, но крайне неприятное насекомое, залетевшее в форточку и теперь жужжащее над ухом. Алина намеренно не садилась за стол, сохраняя дистанцию и позицию наблюдателя. Артём, её муж, примостился на табурете в самом углу, ссутулившись и уткнувшись взглядом в замысловатый узор на линолеуме. Он выглядел как провинившийся школьник, ожидающий вызова к директору, и это безволие раздражало Алину сейчас даже больше, чем присутствие его матери.
— Грубая ты, Алина. Всегда была грубая, неласковая, — театрально вздохнула свекровь, со стуком опуская ложечку. Тут же, словно вспомнив о цели визита, она натянула на лицо неестественную, кривую улыбку, больше похожую на гримасу зубной боли. — Но я не ругаться пришла. Мы же семья, в конце концов. Родные люди. Время сейчас сложное, надо держаться вместе, помогать друг другу… Плечо, так сказать, подставлять.
— Ближе к делу, — перебила её Алина, не меняя позы. — Вы не приезжали к нам полгода. Последний раз, когда мы виделись на дне рождения Артёма, вы назвали мой салат «месивом для свиней» и громко сокрушались, что у вашего сына от моей стряпни скоро откроется язва. А теперь сидите здесь, пьете мой чай и рассуждаете о семейных ценностях. Что случилось? Где-то распродажа закончилась раньше времени?
Зинаида Петровна громко, судорожно сглотнула. Она отставила чашку, так и не сделав ни глотка. Её бегающие, водянистые глазки метнулись к сыну, ища поддержки, но Артём лишь сильнее вжал голову в плечи, делая вид, что очень увлечен заусенцем на пальце.
— Дача, — выдохнула она наконец, и голос её стал сиплым, жалким, потеряв привычные командные нотки. — Моя дача. Ты же знаешь, Алина, это моя отдушина. Я там душу вкладываю, каждый кустик своими руками высаживала, каждую грядку потом поливала… Это же память об отце Артёма.
— И? — Алина не сводила с неё тяжелого, немигающего взгляда.
— Банк, — Зинаида Петровна дрожащими руками полезла в свою бездонную, потертую сумку из кожзама. Она долго рылась там, гремя какими-то пузырьками и ключами, пока не выудила мятый белый конверт. Она положила его на стол, словно козырную карту в проигранной партии. — Прислали уведомление. Страшное письмо, Алина. Заказное. Говорят, просрочка большая. Говорят, если до конца недели не внесу всю сумму, они запустят процедуру изъятия. Оценщики приедут, опишут всё, на торги выставят… Алина, это же родовое гнездо! Там Артёмка вырос! Там воздух, там природа!
Алина медленно подошла к столу. Она взяла конверт двумя пальцами, брезгливо, словно он был заразным, и быстро пробежала глазами по строкам, напечатанным казенным шрифтом. Сумма была внушительной. Очень внушительной для пенсионерки. Это были не просто просроченные платежи за электричество или членские взносы в СНТ. Это был полноценный потребительский кредит, взятый под залог недвижимости, который, судя по графику платежей, никто не обслуживал уже месяцев пять, если не больше.
— Триста сорок тысяч? — Алина бросила бумагу обратно на стол, и та спланировала прямо в блюдце свекрови. — Вы взяли кредит под залог дачи и не платили полгода? На что вы их потратили? Снова поверили в «чудо-таблетки» из рекламы? Или опять вложились в какую-нибудь «супервыгодную» пирамиду, как три года назад?
— Не твое дело, на что! Это мои личные нужды! — огрызнулась было Зинаида Петровна по старой привычке, глаза её сверкнули злобой, но она тут же осеклась, вспомнив свое положение. Она снова сгорбилась, изображая вселенскую скорбь. — Ремонт хотела сделать… Крышу перекрыть, веранду обновить… Материалы нынче дорогие, рабочие обманули… Не рассчитала немного. Пенсию задержали, потом лекарства подорожали… Алина, у вас же есть. Я знаю, есть. Артём говорил, вы премию хорошую получили, машину хотели менять. Зачем вам новая машина? Старая еще ездит, колеса крутятся. А у матери дом отбирают. Живой кусок от сердца режут!
В кухне повисла тяжелая, густая атмосфера, пахнущая смесью валерьянки, которой пропахла одежда свекрови, и её резкими духами «Красная Москва». Артём наконец оторвался от созерцания пола и поднял на жену глаза, полные мольбы и страха перед скандалом.
— Алин, ну правда… — голос мужа звучал неуверенно, с хрипотцой. — Мама же на улице не останется, квартира у неё есть, конечно, но дача… Она же умрет без неё. Там огород, там её жизнь. Может, дадим? Мы же молодые, заработаем еще. Накопим. А тут вопрос жизни и смерти.
Алина медленно перевела взгляд с мужа на свекровь. В глазах Зинаиды Петровны уже зажглась жадная, хищная надежда. Она уже мысленно распоряжалась этими деньгами, она уже пересчитывала купюры в своем воображении, считая их своими по праву родства. Ведь она — мать, она — святое существо, которому все обязаны, а Алина — просто временная функция, удобный кошелек на ножках, который обязан открываться по первому требованию семьи.
— Значит, машину мы не покупаем, — медленно, с расстановкой произнесла Алина, чеканя каждое слово, чтобы дошло до обоих. — Мы берем наши накопления, которые откладывали два года, не ездили в отпуск, и отдаем их, чтобы покрыть ваши долги. Долги, о которых вы молчали до последнего, пока петля не затянулась. Я правильно поняла эту гениальную финансовую схему?
— В долг! Я в долг прошу! — быстро, захлебываясь слюной, вставила Зинаида Петровна. — Я отдам! Клянусь, отдам! С пенсии буду откладывать… По тысяче буду вам приносить каждый месяц. Или по две, если получится.
— По тысяче? — Алина усмехнулась, и эта улыбка не предвещала ничего хорошего. — Вам понадобится почти тридцать лет, чтобы вернуть эту сумму, даже без учета инфляции. Вы планируете жить вечно, Зинаида Петровна? Или думаете, что я настолько глупа, чтобы поверить в этот бред?
— Как ты смеешь так со старшими разговаривать! — лицо свекрови мгновенно пошло багровыми пятнами, маска смирения треснула. — Я к вам с душой, с бедой своей пришла, унижаюсь тут перед тобой, а ты мне калькулятором в лицо тычешь? Считаешь дни до моей смерти? Артём, ты слышишь, как она с матерью разговаривает? Скажи ей! Ты мужик или тряпка половая?
Артём открыл рот, чтобы что-то промямлить в защиту матери, но Алина резко подняла руку, останавливая его жестким жестом.
— Молчи, Артём. Ты свой голос потерял еще тогда, когда позволил маме на нашей свадьбе обсуждать кривизну моих ног с гостями в микрофон.
Алина решительно выдвинула стул и села прямо напротив свекрови. Теперь их лица были на одном уровне, разделенные лишь узкой полоской стола и годами взаимной неприязни. Алина смотрела прямо в зрачки женщины, которая последние шесть лет методично превращала её жизнь в полосу препятствий. Она сейчас не видела перед собой несчастную пенсионерку. Она видела врага.
— Вы хотите денег, — тихо, почти шепотом сказала Алина. — Вы пришли ко мне. К той самой, которую называли «деревенской нищебродкой» и «главной ошибкой молодости» вашего драгоценного сына. Вы пришли просить помощи у той, кого мечтали вышвырнуть из этой квартиры все эти годы. У вас удивительная память, Зинаида Петровна. Она работает только тогда, когда вам выгодно.
— Ну зачем ты так… Кто старое помянет… — заерзала на стуле Зинаида Петровна, чувствуя, как земля уходит из-под ног. Ей было физически неуютно под этим спокойным, рентгеновским взглядом невестки. Ей нужны были деньги, здесь и сейчас, а не сеанс психоанализа с копанием в грязном белье прошлого. — Я же добра желала. Материнское сердце — оно такое, болит, переживает… Может, я где-то и перегнула палку, но ведь не со зла!
Алина медленно откинулась на спинку стула, скрестив руки на груди. В её позе была пугающая расслабленность хищника, который уже загнал жертву в угол и теперь решает, с какой стороны начать трапезу. Она не повышала голос, не кричала, но каждое её слово падало в тишину кухни, как тяжелый камень в стоячую воду.
— Не со зла? — переспросила Алина, и уголок её губ дрогнул в злой усмешке. — Конечно, не со зла. Вы просто хотели «лучшего». Помните прошлый Новый год? Вы тогда привели с собой «случайно встреченную в подъезде» дочку вашей подруги, Леночку. Ту самую, у которой папа в администрации и «трешка» в центре. Вы весь вечер громко восхищались её кулинарными талантами и намекали, что «настоящая женщина» должна уметь готовить холодец без желатина, а не как некоторые. Вы усадили её рядом с Артёмом, весь вечер подливали им вино и подмигивали, как дешевая сводня на сельской свадьбе. Леночка, кажется, работала в банке? Так почему бы вам не позвонить ей сейчас? У неё наверняка прекрасная кредитная история и папа в администрации. Для таких людей триста тысяч — это карманные расходы.
Алина сделала паузу, наблюдая, как дергается левый глаз свекрови. Зинаида Петровна пыталась сохранить лицо, но красные пятна на шее выдавали её с головой. Она открыла рот, чтобы возразить, но Алина не дала ей вставить и слова.
— Или, может быть, вспомним Веронику? Ту самую, «роскошную женщину», которую вы притащили на юбилей Артёма два года назад? — Алина перевела взгляд на мужа, который вжался в табурет так сильно, что побелели костяшки пальцев. — Артём, ты же помнишь Веронику? Мама тогда сказала громкий тост: «Желаю тебе, сынок, найти ту, которая будет тебе ровней, а не балластом». Она имела в виду её, правда? У Вероники был свой салон красоты и новый БМВ. Зинаида Петровна, вы же так восхищались её деловой хваткой! Вы говорили, что с такой женой ваш сын будет как сыр в масле кататься.
Алина встала и подошла к холодильнику, достала бутылку воды. Ей нужно было смочить горло, пересохшее от презрения.
— Так где же Вероника? — продолжила она, наливая воду в стакан. — Почему вы не идете к ней? Ведь она, по вашим словам, была идеальной партией. Богатая, успешная, красивая. Не то что я, «офисный планктон», как вы изволили выразиться однажды по телефону, забыв, что я стою рядом. Позвоните ей. Скажите: «Вероника, я так хотела, чтобы ты стала моей невесткой, дай денег на крышу». Уверена, она оценит вашу преданность.
Зинаида Петровна сжала сумочку так, что кожа жалобно скрипнула.
— Ты перегибаешь! — выплюнула она. — Это были просто знакомые! Я хотела, чтобы у сына был широкий круг общения! А ты, как собака на сене, вцепилась в него и никого не подпускала! Ревнивая истеричка!
— Широкий круг общения? — Алина рассмеялась, но смех этот был холодным и колючим, как битое стекло. — А как насчет той медсестры, Светочки? Вы привели её к нам домой, когда я лежала с гриппом и температурой тридцать девять. Вы сказали, что пришли «проведать больную», а сами притащили девицу с пакетом апельсинов и заставили Артёма пить с ней чай на кухне, пока я в бреду валялась в спальне. Вы громко, специально чтобы я слышала через стену, рассказывали ей, какой Артём замечательный и как ему не повезло с «хилой женой», которая вечно болеет и детей родить не может.
Алина резко поставила стакан на стол. Вода выплеснулась, оставив мокрое пятно на скатерти, но никто не обратил на это внимания.
— Светочка ведь медик в частной клинике, она, наверное, хорошо зарабатывает. Может, к ней обратитесь? Скажите, что я всё ещё «хилая», а дача требует крепкой хозяйской руки. Вдруг она растрогается и оплатит ваш кредит?
Зинаида Петровна молчала. Ей нечего было ответить. Каждый эпизод, который вспоминала невестка, был правдой. Горькой, неприглядной правдой, которую свекровь предпочитала считать «материнской заботой». Но сейчас, в свете лампы, под прицелом этих ледяных глаз, её «забота» выглядела именно так, как она есть — подлостью.
— Вы же столько всего наговаривали своему сыну, чтобы он со мной развёлся, а теперь, когда понадобились деньги, вы прибежали именно ко мне? А что же не к тем «новым жёнам», которых вы своему сыну нашли, чтобы они заменили меня? Они разве вам ничего не дадут?
— Они мне никто! — рявкнула свекровь, теряя остатки самообладания. — А Артём — мой сын! А ты — его жена! У нас общий бюджет, по закону!
— По закону? — Алина склонила голову набок. — По закону, Зинаида Петровна, я вам ничего не должна. Ни копейки. Ни грамма сочувствия. Вы шесть лет методично, как дятел, долбили фундамент нашей семьи. Вы искали любую трещину, чтобы вбить туда клин. Вы унижали меня перед родственниками, перед друзьями, даже перед соседями. Вы называли меня нищенкой, когда мы только поженились и жили на съемной квартире. А теперь эта «нищенка» должна спасать ваше «родовое гнездо»?
Артём наконец подал голос. Он поднял голову, и вид у него был совершенно жалкий.
— Алин… ну хватит… Мама всё поняла. Зачем ты так жестоко? Она же пожилой человек. Ну ошиблась, ну с кем не бывает. Давай просто дадим денег и закроем тему. Я не могу видеть, как вы грызетесь.
Алина посмотрела на мужа с брезгливой жалостью.
— Ошиблась? — переспросила она. — Артём, это не ошибка. Это система. Это образ жизни. Она не считает это ошибкой, она считает, что ей просто не повезло с невесткой. И если я сейчас дам ей эти деньги, знаешь, что будет? Через неделю она скажет, что я её купила. Что я попрекаю её куском хлеба. А через месяц она приведет новую «Леночку», потому что дача спасена, и теперь можно снова заняться устройством твоей личной жизни.
— Я обещаю… — начала было Зинаида Петровна, но Алина жестом прервала её.
— Ваши обещания стоят меньше, чем этот чайный пакетик, который вы уже третий раз завариваете, — отрезала Алина. — Денег не будет. Никаких. Ни в долг, ни в дар, ни в наследство. У нас есть деньги. Они лежат на счету. Триста сорок тысяч, и даже больше. Мы копили их на машину. И мы купим машину. А вы, Зинаида Петровна, будете решать свои проблемы самостоятельно.
— Ты… ты серьезно? — глаза свекрови округлились. Она до последнего не верила, что ей откажут. Она привыкла, что криком, манипуляциями или давлением на жалость всегда добивается своего. — Ты бросишь мать мужа в беде из-за старых обид? Из-за какой-то гордыни?
— Это не гордыня, — спокойно ответила Алина. — Это карма. Или, если хотите по-простому, — расплата. Вы инвестировали в ненависть ко мне шесть лет. Теперь пришло время получать дивиденды.
Зинаида Петровна медленно поднялась со стула. Её лицо изменилось. Маска жалкой просительницы сползла, обнажив истинное лицо — злобное, перекошенное ненавистью лицо женщины, которая привыкла повелевать и не терпит неповиновения. Она поняла, что игра проиграна. Денег не дадут. Унижаться больше нет смысла.
— Ах ты, тварь… — прошипела она, и голос её задрожал, но уже не от страха, а от ярости. — Я к ней по-человечески… Я к ней с открытой душой… А она… Злопамятная дрянь!
Артём вскочил с табурета:
— Мама! Не надо!
— Что «не надо»?! — заорала Зинаида Петровна, брызгая слюной. — Ты посмотри на неё! Сидит, королева! Решает, кому жить, а кому подыхать! Да кто ты такая?! Ты никто! Приживалка! Если бы не мой сын, ты бы в своей деревне хвосты коровам крутила!
— Вон, — тихо сказала Алина.
— Что?! — свекровь задохнулась от возмущения. — Ты меня выгоняешь? Из квартиры моего сына?!
— Эта квартира куплена в ипотеку, в браке, и платим мы за неё пополам, — Алина встала, и хотя она была ниже свекрови ростом, сейчас она казалась выше. — Вон отсюда. И чтобы ноги вашей здесь больше не было.
— А я не уйду! — взвизгнула Зинаида Петровна, уперев руки в боки. — Не уйду, пока вы не дадите мне деньги! Вы обязаны! Я мать! Я тебя, щенка, вырастила! — она ткнула пальцем в Артёма. — А ты позволяешь этой девке меня позорить?
— Я вызываю полицию? — спросила Алина, доставая телефон. — Или вы уйдете сами?
— Только попробуй! — взревела свекровь. — Я имею право быть в квартире своего сына! Я здесь останусь жить! Раз у меня дачу отбирают, я буду жить здесь! В этой комнате! Прямо сейчас вещи перевезу! И ты, милочка, будешь мне завтраки в постель носить, поняла? Потому что ты мне должна за все нервы, которые испортила!
Алина убрала телефон в карман. Её лицо стало каменным.
— Артём, выведи мать, — сказала она ледяным тоном.
Артём стоял посередине кухни, растерянно переводя взгляд с одной женщины на другую. Он был парализован. Годы подавления материнским авторитетом боролись в нем с пониманием, что жена права. Но страх перед матерью был сильнее.
— Мам, ну пошли… Ну давай обсудим потом… — заблеял он.
— Никуда я не пойду! — Зинаида Петровна плюхнулась обратно на стул, демонстративно скрестив руки. — Я здесь власть! Я здесь старшая! А ты, — она злобно зыркнула на Алину, — заткнись и неси деньги. Иначе я тебе такую жизнь устрою, что ты сама отсюда сбежишь, роняя тапки!
Алина глубоко вздохнула. Она поняла, что разговоры закончились. Время дипломатии истекло шесть лет назад. Сейчас наступило время действий.
Артём вдруг встал. Резко, со скрипом отодвинув табурет.
— Хватит! — крикнул он, и голос его сорвался на фальцет. — Мама, хватит! Уходи! Ты слышишь? Уходи отсюда!
Зинаида Петровна замерла. Она медленно повернула голову к сыну, и в её глазах читалось искреннее изумление. Бунт на корабле? Тот, кого она привыкла считать своей собственностью, посмел открыть рот?
— Ты… ты гонишь мать? — прошептала она зловеще. — Из-за неё? Из-за этой подстилки?
— Не смей так называть Алину! — Артём сжал кулаки, его трясло. — Ты пришла, устроила скандал, требуешь деньги, оскорбляешь нас… Я устал, мама. Я шесть лет это терплю. Шесть лет я пытаюсь сгладить углы, быть хорошим сыном и хорошим мужем. Но ты не даешь мне выбора. Денег нет. И не будет. Уходи.
Свекровь молчала несколько секунд, переваривая услышанное. Её лицо из красного стало серым, землистым. Губы сжались в тонкую нитку. Она поняла, что привычные рычаги давления сломались. Сын вышел из-под контроля. И это было страшнее, чем потеря дачи. Это был крах её власти.
— Ах так… — протянула она, и в этом звуке было столько яда, что можно было отравить колодец. — Значит, выгнал. Родную мать на улицу выгнал. Хорошо. Очень хорошо.
Она схватила свою сумку со стола, но не пошла к выходу. Наоборот, она плюхнулась обратно на стул, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Её поза выражала монументальную уверенность бетонного блока.
— А я никуда не пойду, — заявила она громко и отчетливо. — Вот так. Вызывайте кого хотите. Полицию, ОМОН, санитаров. Я остаюсь здесь.
— Что? — Алина удивленно приподняла бровь. — Вы шутите?
— Какие шутки! — злорадно усмехнулась Зинаида Петровна. — Раз у меня дачу забирают, мне от стресса плохо стало. Сердце прихватило. Ноги отказали. Я не могу идти. Я буду лежать здесь, на этом диванчике. Или в вашей спальне, там матрас помягче. И вы будете за мной ухаживать. По закону дети обязаны содержать нетрудоспособных родителей. Вот и содержите. Кормите, поите, судно выносите. А я буду лежать и смотреть, как вы счастливы.
Она демонстративно закатила глаза и схватилась за левую сторону груди, хотя всем присутствующим было очевидно, что никакого приступа нет и в помине. Это был чистый шантаж. Наглый, беспринципный, грязный.
— Я буду жить с вами, — продолжала она, смакуя каждое слово. — Буду каждый день вам глаза мозолить. Буду учить тебя, неумеху, борщ варить. Буду следить, чтобы Артёмка шапку надевал. Вы мне жизнь испортили, денег лишили — теперь терпите. Я ваше счастье по кирпичику разберу, раз вы мое разрушили.
Алина смотрела на женщину, развалившуюся на стуле, и чувствовала, как внутри закипает холодная, расчетливая ярость. Это был предел. Точка невозврата. Разговоры закончились, логика умерла, а родственные связи сгнили окончательно. Перед ней сидел не человек, а паразит, который решил сожрать их жизнь целиком.
— Артём, — тихо сказала Алина, не сводя глаз со свекрови. — Ты всё слышал?
Артём кивнул. Он выглядел так, словно его только что ударили мешком с песком.
— Она не уйдет сама, — констатировала Алина. — Ей нравится этот цирк. Она питается этим.
— И что ты сделаешь? — с вызовом бросила Зинаида Петровна, нагло улыбаясь. — Силой меня потащишь? Я заору так, что весь дом сбежится. Скажу, что невестка меня избивает. Посадят тебя, деточка. Или штраф впаяют. Так что неси чай, да поживее. И бутерброд сделай, проголодалась я с вами.
Алина медленно выдохнула. Она посмотрела на свои руки — аккуратный маникюр, тонкие пальцы. Потом перевела взгляд на массивную фигуру свекрови. Весовые категории были разными, но в Алине сейчас бурлила такая энергия, что она могла бы сдвинуть с места и шкаф.
— Чая не будет, — сказала она очень тихо. — И цирка не будет.
Она решительно шагнула к столу. В её глазах больше не было ни насмешки, ни презрения — только ледяная решимость хирурга, которому предстоит ампутировать гангренозную конечность без наркоза.
— Артём, принеси мой телефон, пожалуйста, он в прихожей на тумбочке, — голос Алины прозвучал буднично, даже скучно, словно она просила подать соль, а не готовилась к финальному акту семейной драмы.
Свекровь, почуяв неладное в этой звенящей тишине, перестала картинно хвататься за сердце и настороженно прищурилась. Она ожидала криков, истерики, попыток вытолкать её взашей — сценариев, в которых она, с её габаритами и луженой глоткой, была бы безусловным победителем. Но спокойствие невестки пугало. Это было спокойствие человека, который уже принял решение и теперь просто следует инструкции.
Артём, всё ещё бледный, молча протянул жене смартфон. Алина разблокировала экран, несколько секунд что-то искала, а потом уверенно нажала на вызов и включила громкую связь. По кухне пошли гудки.
— Кому это ты звонишь? — нервно дернулась Зинаида Петровна. — Полиции? Звони-звони! Я им такое расскажу… Я скажу, что вы меня голодом морили! Что деньги украли!
— Нет, не полиции, — Алина даже не посмотрела в её сторону. — Полиция — это для хулиганов. А для вас у меня есть кое-кто получше.
— Алло? Алина? Что-то случилось? — из динамика раздался бодрый, чуть хрипловатый мужской голос.
Зинаида Петровна побледнела так стремительно, будто из неё разом откачали всю кровь. Она узнала этот голос. Этот голос она не слышала лет пять, с того самого дня, когда с треском, скандалом и битьем посуды выгнала своего второго мужа, Виктора, обвинив его во всех смертных грехах.
— Добрый вечер, Виктор Степанович, — вежливо поздоровалась Алина. — Простите, что беспокою так поздно. Тут просто возникла ситуация… Зинаида Петровна у нас в гостях.
— Зина? У вас? — в голосе мужчины прозвучало искреннее удивление, смешанное с опаской. — И что, опять концерт дает?
— Хуже, Виктор Степанович. Она отказывается уходить. Говорит, что останется жить у нас, потому что у неё дачу отбирают за долги. Сказала, что ей плохо, ноги отказали, и теперь мы обязаны её содержать.
На том конце провода повисла пауза, а потом раздался громкий, раскатистый смех.
— Ноги отказали? У Зины? Да она танк на ходу остановит, если ей выгодно будет! Долги, говоришь? Ну, это в её духе. Слушай, Алина, а я тут при чем? Мы с ней в разводе, слава богу, перекрестился уже три раза.
— Я знаю, — мягко продолжила Алина, глядя прямо в глаза оцепеневшей свекрови. — Но вы же юрист, Виктор Степанович. И вы, кажется, упоминали, что у Зинаиды Петровны есть доля в квартире её сестры в Саратове? Та самая, которую она пытается скрывать от налоговой и приставов?
Глаза Зинаиды Петровны расширились до размеров чайных блюдец. Она вскочила со стула, забыв про «парализованные» ноги.
— Ты… ты откуда знаешь?! — прошипела она, хватая ртом воздух.
— Так вот, — Алина невозмутимо продолжала разговор с телефоном. — Если Зинаида Петровна сейчас же не покинет мою квартиру, я буду вынуждена сообщить судебным приставам о наличии у неё скрытого имущества. Думаю, этой доли как раз хватит, чтобы покрыть кредит. И даже на штрафы останется. А еще, Виктор Степанович, вы, кажется, говорили, что она когда-то подделала вашу подпись на документах по гаражу? Срок давности еще не вышел?
— Ты что творишь, гадина?! — взвизгнула свекровь, бросаясь к телефону, но Артём, вдруг очнувшись от своего ступора, преградил ей путь. Он просто встал между женой и матерью, широко расставив руки. Это был не жест агрессии, а стена. Непробиваемая стена отчуждения.
— Не трогай её, — глухо сказал Артём.
— Витя! Не смей! — заорала Зинаида Петровна в сторону телефона. — Это всё ложь! Она врёт!
— Зина, — голос бывшего мужа из трубки стал жестким. — Уходи от ребят. По-хорошему. Ты же знаешь, я старое ворошить не люблю, но если Алина попросит — я все бумаги подниму. И про гараж, и про дачу, и про то, как ты на мою мать кредит повесила. Вали домой, пока ветер без камней.
Алина нажала «отбой». В кухне повисла звенящая тишина, нарушаемая только тяжелым, сиплым дыханием свекрови. Она стояла посреди комнаты, растрепанная, с перекошенным от ярости и страха лицом, и понимала, что её загнали в угол. Её же оружием — шантажом и знанием грязных тайн — её прижали к стенке.
— Ты… ты это специально всё узнавала? — прохрипела она, глядя на невестку с какой-то новой, боязливой ненавистью. — Шпионила за мной?
— Я просто умею слушать людей, — устало ответила Алина. — Виктор Степанович хороший человек, мы с ним иногда созваниваемся, поздравляем друг друга с праздниками. В отличие от вас, он умеет строить отношения, а не разрушать их.
Зинаида Петровна затравленно оглянулась. Она посмотрела на сына, но тот смотрел сквозь неё, словно она была прозрачной. В его взгляде не было ни жалости, ни любви — только усталость и желание, чтобы этот кошмар закончился.
— Ладно, — выплюнула она, хватая сумку. — Ладно! Подавитесь своими деньгами! Подавитесь своей квартирой! Ноги моей здесь больше не будет! Вы для меня умерли, оба! Слышите? Умерли! Когда я сдохну под забором, на похороны не приходите! Я вас прокляну!
Она пулей вылетела в коридор. Слышно было, как она с остервенением надевает обувь, пиная тумбочку, как с грохотом срывает пальто с вешалки.
— И внуков я видеть не хочу! — донеслось из прихожей. — Никаких! Растите своих выродков сами!
Хлопнула входная дверь. Удар был такой силы, что со стены в коридоре упала маленькая картина, но стекло, к счастью, не разбилось. Вибрация от удара прошла по полу и затихла в углах квартиры.
Алина медленно опустилась на стул. Адреналин, державший её в тонусе последний час, схлынул, оставив после себя ватную слабость и дрожь в руках. Она закрыла лицо ладонями.
Артём стоял у окна, глядя в темноту двора. Он видел, как из подъезда вышла грузная фигура матери, как она остановилась, злобно плюнула в сторону их окон и побрела к остановке, ссутулившись под тяжестью своей злобы и поражения.
— Прости, — тихо сказал он, не оборачиваясь.
— За что? — голос Алины звучал глухо из-под ладоней.
— За то, что я позволил этому зайти так далеко. За то, что ты должна была защищать нас обоих. Я… я просто привык. С детства привык, что сопротивляться бесполезно, что проще отдать, уступить, лишь бы она замолчала. Я трус, Алин.
Алина отняла руки от лица. Она посмотрела на мужа — на его сгорбленную спину, на опущенные плечи. Ей не хотелось его добивать. Сейчас, когда враг был повержен, она видела перед собой просто уставшего, травмированного человека, который только что, возможно впервые в жизни, по-настоящему сепарировался от матери. Пусть и с её помощью.
— Ты не трус, Артём, — сказала она мягко. — Ты просто жертва долгого, профессионального абьюза. Но сегодня ты встал между нами. Ты её остановил. Это главное.
Артём повернулся. В его глазах стояли слезы. Он подошел к жене, опустился перед ней на колени и уткнулся лицом в её ладони, пахнущие мылом и немного — стальной решимостью.
— Мы справимся? — спросил он. — Она ведь не отстанет. Она будет звонить, писать гадости родственникам…
— Мы сменим замки, — спокойно начала перечислять Алина, гладя его по жестким волосам. — Мы заблокируем её номера. Мы предупредим консьержку. Мы купим машину и поедем в путешествие, как и планировали. А если она снова появится на горизонте… у меня в запасе есть еще пара историй от Виктора Степановича.
Артём нервно хохотнул, но в этом смехе уже слышалось облегчение.
— Ты страшная женщина, Алина.
— Я просто защищаю своё, — она грустно улыбнулась. — Знаешь, говорят, родственников не выбирают. Это правда. Но мы выбираем, с кем идти по жизни, кого пускать в свой дом и на кого тратить своё сердце. Твоя мама свой выбор сделала давно — она выбрала деньги и власть. А мы выберем друг друга.
Алина встала, подошла к чайнику и нажала кнопку. Вода зашумела, обещая тепло и уют.
— Будешь чай? — спросила она, доставая две чистые чашки. — С нормальным сахаром. И без яда.
Артём посмотрел на неё, на свою кухню, которая вдруг снова стала просторной и светлой, очистившись от тяжелой ауры скандала.
— Буду, — кивнул он. — И два бутерброда. Кажется, я впервые за много лет по-настоящему проголодался.
За окном начинался дождь, смывая пыль с улиц, а в квартире, на четвертом этаже, двое людей учились дышать заново — без чувства вины, без страха и без долгов, которые они никогда не брали…
