— Олег, мне нужны деньги на зимние сапоги. Старым конец, молния сломалась, и подошва треснула.
Марина стояла в дверях его кабинета, который раньше был обычной гостиной. Теперь это было святилище его успеха: массивный стол из тёмного дерева, кожаное кресло, похожее на трон, и огромный монитор, на котором бесконечной змеёй ползли графики и цифры. Олег не повернул головы. Щелчки клавиш его ноутбука были единственным ответом в течение почти минуты. Этот звук был саундтреком их жизни последние несколько лет — сухой, деловой, бездушный.
Наконец, он прекратил печатать. Не глядя на неё, он выдвинул ящик стола, достал толстый кожаный бумажник, отсчитал несколько купюр и протянул их ей через плечо, будто подавал милостыню надоедливой просительнице.
— Вот, три тысячи. На ремонт хватит. На новые в этом месяце не рассчитывай, бюджет не резиновый.
Его рука так и осталась висеть в воздухе. Марина смотрела на скомканные бумажки, потом на его затылок. Что-то внутри неё, что долгое время было тёплым и податливым, вдруг заледенело и стало твёрдым, как гранит.
— Но почему? У тебя же была премия на прошлой неделе. Очень хорошая премия, ты сам хвастался. Эти сапоги стоят всего двенадцать тысяч.
Вот теперь он обернулся. Его кресло провернулось с тихим, дорогим скрипом. Лицо, обычно гладкое и непроницаемое, исказила гримаса раздражения. Он окинул её взглядом с ног до головы, задержавшись на её домашних брюках и простом свитере. Взглядом, которым оценивают неэффективный актив.
— Потому что! — рявкнул он, и графики на мониторе, казалось, вздрогнули. — Потому что ты не ценишь деньги, Марина! Ты понятия не имеешь, каким трудом они достаются. Ты просто приходишь и говоришь: «Дай». Тебе легко тратить то, что ты не заработала. Я вкалываю по двенадцать часов в сутки, я кручусь, я решаю проблемы, я тащу на себе этот дом, твою машину, нашего сына, тебя! А ты что? Может, пойдёшь уже работать, а не будешь нахлебницей сидеть?
Он выпалил это и отвернулся обратно к монитору, считая инцидент исчерпанным. Он нанёс удар, выплеснул накопившееся раздражение и теперь мог спокойно работать дальше. Он не видел её лица. Не видел, как из него уходит кровь, как её глаза становятся тёмными и пустыми.
Нахлебница.
Это слово ударило её под дых, выбив весь воздух. Пятнадцать лет. Пятнадцать лет она вставала в шесть утра, чтобы приготовить ему завтрак и собрать сына в школу. Пятнадцать лет она ходила на родительские собрания, лечила детские простуды, проверяла уроки, организовывала дни рождения. Она помнила все его деловые встречи, готовила ему рубашки, создавала идеальный, стерильный тыл, чтобы ничто не отвлекало его от великого восхождения на вершину корпоративного мира. Это была его просьба. «Мариночка, ну зачем тебе эта юридическая контора? Копейки платят. Побудь дома, с ребёнком. Я нас обеспечу». И она поверила. Спрятала свой красный диплом юрфака в дальний ящик комода, вместе со своими амбициями.
Она молча развернулась и вышла из кабинета. Он даже не обернулся. Она прошла в их спальню, подошла к старому комоду, который они покупали ещё на съёмной квартире, и выдвинула нижний ящик. Там, под стопкой старых фотографий и детских рисунков, лежала твёрдая синяя корочка. Она достала её, сдула невидимую пыль, которая, казалось, скопилась на ней за полтора десятилетия.
С дипломом в руке она вернулась в кабинет. Олег всё так же сидел спиной к ней. Она подошла к столу и положила синюю книжечку прямо на его ноутбук, перекрыв ему доступ к его цифрам и графикам. Он раздражённо поднял голову.
— Что ещё?
— Моё первое дело — наш развод, — сказала она. Голос её был абсолютно ровным, без единой нотки обиды или гнева. Это был голос юриста, зачитывающего клиенту условия контракта. — И я, как специалист с высшим юридическим образованием, отсужу у тебя ровно половину всего, что ты «заработал», пока я была «нахлебницей». Я отсужу половину этого дома, половину твоего бизнеса, половину акций и половину денег на всех твоих счетах, включая оффшорные, о которых я знаю. Готовься, Олег. Скоро ты увидишь, сколько на самом деле стоит мой труд. Судебные издержки, кстати, тоже оплатишь ты.
Олег смотрел на диплом, потом на неё, и уголки его губ дёрнулись вверх. Сначала это была лишь лёгкая усмешка, но потом она переросла в полноценный, утробный смех. Это был не весёлый смех, а короткий, презрительный выдох человека, который только что услышал самую нелепую угрозу в своей жизни. Он откинулся в своём огромном кожаном кресле, которое жалобно скрипнуло под его весом, и демонстративно убрал её диплом с ноутбука, небрежно бросив его на край стола.
— Марина, ты закончила свой спектакль? У меня отчёт горит. Из-за сапог решила устроить сцену? Гениально. Завтра же дам тебе на сапоги, на пальто и на сумочку. Только дай мне доделать работу.
Он повернулся обратно к монитору, давая понять, что аудиенция окончена. Для него это была просто неумелая манипуляция, каприз скучающей женщины, который можно было решить простой финансовой инъекцией. Он даже не удостоил её взглядом, когда она молча забрала свой диплом со стола и вышла. Он не расслышал в её шагах твёрдости металла. Он слышал лишь то, что хотел — стук каблучков обиженной жены, которая скоро остынет и придёт извиняться.
Но она не остыла. На следующее утро Олег проснулся от назойливого звона будильника на телефоне, а не от привычного запаха свежесваренного кофе. В квартире стояла непривычная, гулкая тишина. Он вышел на кухню. Кофеварка была холодной и пустой. На плите не стояла каша для сына. В холодильнике, конечно, была еда, но она была просто набором продуктов, а не готовым завтраком. Он раздражённо заглянул в спальню. Марина спокойно одевалась, выбирая строгий брючный костюм, который не носила уже лет десять.
— А завтрак? — бросил он, не в силах скрыть своего возмущения.
— Я не успеваю, — ровно ответила она, не глядя на него. — У меня сегодня много дел по моему новому проекту. Сын может съесть йогурт, а ты, я думаю, справишься сам.
Вечером, когда Олег вернулся домой, его встретила та же холодная тишина. Он привык, что к его приходу квартира сияла чистотой, а из кухни доносился запах ужина. Сегодня его нос уловил лишь застоявшийся запах дневной пыли. В раковине сиротливо лежала тарелка с засохшими крошками — видимо, всё, чем поужинал их сын после школы. Свет горел только в гостиной. Там, за обеденным столом, который обычно сервировался к его приходу, сидела Марина. Перед ней лежал тот самый синий диплом, открытый ноутбук и толстая тетрадь, в которую она что-то методично записывала.
Он молча прошёл на кухню, открыл холодильник. Пустота и набор разрозненных продуктов. Он с грохотом захлопнул дверцу и вернулся в гостиную, становясь над её душой.
— Что это значит, Марина? — прорычал он. — Что это за забастовка?
— Это не забастовка, — не поднимая головы, ответила она. — Это работа. Я собираю материалы для дела.
— Какого ещё, к чёрту, дела? — он начал терять терпение. — Ты наигралась в адвоката?
— Я готовлю исковое заявление. Пока в черновом варианте, — она наконец подняла на него глаза, и в них не было ни грамма эмоций. Только деловой интерес. — Вот, например. Квартира, трёхкомнатная. Приобретена в браке в 2015 году. Рыночная стоимость на сегодняшний день — около двадцати миллионов. Совместно нажитое имущество. Делится пополам. Тебе десять, мне десять.
Она сделала пометку в тетради. Олег застыл, глядя на её сосредоточенное лицо. Это было не похоже на истерику. Это было похоже на работу аудитора.
— Автомобиль, Land Cruiser. Куплен три года назад. Тоже совместно нажитое. По рынку сейчас стоит около пяти миллионов. Значит, по два с половиной каждому. Дальше. Пакет акций твоей компании. Ты получил его в качестве бонуса два года назад. Тоже в браке. Очень интересный актив, нужно будет запрашивать выписки.
Она говорила это так буднично, будто обсуждала список покупок в супермаркете. А он стоял и слушал, как эта женщина, его тихая, домашняя Марина, с холодным профессионализмом расчленяет его империю, его достижения, всё то, что он считал исключительно своим. И он впервые почувствовал не раздражение, а липкий, холодный страх. Он понял, что она не играет. Она работает. И её работа — уничтожить его.
Несколько дней квартира жила в режиме холодной войны. Олег пытался игнорировать происходящее, списав всё на затянувшийся женский каприз. Он демонстративно заказывал еду из ресторанов, сам отвозил сына в школу и сдал свои костюмы в химчистку. Он вёл себя так, будто Марина просто заболела или уехала, и скоро всё вернётся на круги своя. Он был уверен, что держит ситуацию под контролем. Ещё пара дней, и она сдастся, не выдержав собственного бойкота. Ему казалось, что он проявляет великодушие, давая ей возможность «остыть».
Эта иллюзия контроля треснула в четверг утром, когда он не смог найти ни одной чистой рубашки. Совсем. Он перерыл весь шкаф, гардеробную, даже заглянул в корзину для белья. Ничего. Все его дорогие, идеально скроенные сорочки, символ его статуса, лежали в корзине грязной, скомканной кучей. Он ворвался в гостиную, где Марина, как обычно, сидела за столом с ноутбуком. Она даже не подняла головы.
— Где мои рубашки? — прорычал он. — Мне через час ехать на встречу с инвесторами!
— В корзине для грязного белья, — спокойно ответила она, продолжая что-то печатать. — И почему они не постираны?
— Вероятно, потому, что никто не запустил стиральную машину, — её тон был таким же ровным и бесцветным, как гудение системного блока.
Олег почувствовал, как внутри него закипает глухая ярость. Это уже была не просто забастовка. Это была диверсия.
— Что, господин адвокат, в перерыве между заседаниями не успели забросить стирку? — он перешёл на ядовитый сарказм, своё любимое оружие.
— Послушай, Марина, мне надоели эти игры. Сколько ты хочешь за своё молчание и возвращение к обязанностям? Двадцать тысяч? Тридцать? Назови сумму, я переведу тебе на карту, и мы закроем этот цирк.
Она прекратила печатать. Медленно закрыла крышку ноутбука. Встала и, не сказав ни слова, вышла из комнаты. Олег усмехнулся. Сработало. Он снова нащупал рычаг управления. Деньги. Всё в этом мире решали деньги. Он уже мысленно прикидывал, какую рубашку из тех, что почище, можно освежить отпаривателем.
Марина вернулась через несколько минут. В руках у неё была объёмная папка. Она подошла к кофейному столику перед диваном, где он обычно смотрел по вечерам новости, и начала выкладывать на его глянцевую поверхность бумаги. Не просто бумаги. Это были копии документов. Свидетельство о собственности на квартиру. ПТС на его Land Cruiser и на её маленький Nissan. Выписки с банковских счетов. Договор купли-продажи загородного дома.
— Ты предлагаешь мне тридцать тысяч? — она наконец заговорила, и её голос был холодным, как сталь хирургического скальпеля. — Хорошо, давай посчитаем. Перейдём к твоему инвестиционному портфелю. Согласно выписке с брокерского счёта в банке ВТБ, на позавчерашний день его стоимость составляла двенадцать миллионов четыреста пятьдесят тысяч рублей. Акции «Газпрома», «Сбера», облигации федерального займа. Всё это было приобретено в период брака. Значит, моя доля — шесть миллионов двести двадцать пять тысяч. Это без учёта дивидендов за последний квартал.
Она разложила перед ним распечатку с брокерского отчёта, обведя итоговую сумму красным маркером. Олег смотрел на эти цифры, и ему казалось, что комната начала сужаться. Это были не её фантазии, не записи в тетрадке. Это были реальные документы. Его документы.
— А вот это, — она положила сверху копию договора на дачу, — самое интересное. Дом в «Сосновом бору». Оформлен на мою маму. Помнишь, ты сам настоял? «Для оптимизации налогообложения», как ты говорил. Очень предусмотрительно с твоей стороны. В случае развода он не считался бы совместно нажитым имуществом. Но есть нюанс. Деньги на его покупку переводились с нашего общего счёта. У меня есть все платёжки. И моя мама с радостью даст в суде показания, что сделка была фиктивной и дом фактически принадлежит нашей семье. Так что ещё пятнадцать миллионов делим пополам.
Она говорила спокойно, методично, раскладывая перед ним пасьянс из его же активов. Она превратила их уютную гостиную в зал судебного заседания, а его — в ответчика, которого планомерно раздевают до нитки. Его сарказм, его уверенность, его иллюзия контроля — всё это испарилось, оставив после себя лишь звенящую пустоту в ушах. Он смотрел на эту женщину, которую ещё неделю назад презрительно называл нахлебницей, и не узнавал её. Перед ним сидел жёсткий, безжалостный профессионал, который знал все его уязвимые места, потому что сама же помогала их создавать.
— Ты хоть понимаешь, что ты делаешь? — прошипел он, когда нашёл в себе силы заговорить.
Марина подняла на него глаза. В них не было ни ненависти, ни злости. Только холодная, беспристрастная оценка.
— Я возвращаю долг, Олег. Ты оценил мой пятнадцатилетний труд в три тысячи рублей. Я просто выставляю тебе встречный счёт по реальным рыночным тарифам.
Олег смотрел на разложенные перед ним бумаги, и его лицо медленно наливалось багровым цветом. Он больше не пытался казаться снисходительным или ироничным. Маска успешного топ-менеджера, хозяина жизни, слетела, обнажив искажённое яростью лицо человека, который теряет всё. Он сгрёб документы со стола, скомкал их в один большой шар и швырнул в угол комнаты. Бумаги ударились о стену с сухим, бессильным шелестом.
— Ты думаешь, это так работает? — прошипел он, надвигаясь на неё. Его глаза сузились, превратившись в две тёмные щели. — Ты думаешь, что можешь прийти, помахать своей заплесневелой корочкой и отобрать то, что я создавал годами? То, на что я положил своё здоровье, свои нервы, свою жизнь? Пока ты выбирала сыну кроссовки и обсуждала с подружками рецепты пирогов, я пахал! Я заключал сделки, я рисковал, я не спал ночами! А ты… что делала ты? Ты просто была. Просто потребляла.
Он остановился в шаге от неё, дыша тяжело и прерывисто. Он хотел увидеть в её глазах страх, растерянность, слёзы. Но видел лишь холодное, спокойное презрение. И это взбесило его окончательно.
— Ты ничтожество, Марина! — выкрикнул он, и слова, как камни, полетели в неё. — Ты потратила пятнадцать лет своей жизни впустую! Ни карьеры, ни достижений, ничего! Ты просто приложение ко мне. Удобная бытовая техника. И теперь эта техника взбунтовалась и требует половину дома? Да кто ты такая без меня? Ты хоть представляешь, как устроен реальный мир? Ты там и дня не продержишься!
Он ждал ответа. Ждал истерики, криков, чего угодно. Но она молчала, давая его ярости выгореть дотла, как догорает костёр, в который больше не подбрасывают дров. И когда он замолчал, выдохшись, она заговорила. Тихо, отчётливо, чеканя каждое слово.
— Нахлебница? Я нахлебница?! Я похоронила свою карьеру юриста, чтобы ты мог спокойно строить свою! Я пятнадцать лет создавала тебе тыл, растила твоего сына! А теперь ты мне швыряешь три тысячи и говоришь, что на новые сапоги я не заработала!
— И дальше что?
— Я решала все бытовые проблемы, от организации ремонта до записи к врачу, чтобы твоя гениальная голова была занята только графиками и сделками. Я была твоим личным ассистентом, поваром, психологом, няней и домработницей. Двадцать четыре часа в сутки, семь дней в неделю. Без отпусков и больничных.
Она сделала паузу, и в этой паузе повисло всё — их пятнадцать лет, его амбиции, её невысказанная боль.
— Ты прав. Я не пойду в суд. Это слишком долго и слишком… цивилизованно для нашего случая. Я просто выставлю тебе счёт прямо сейчас.
С этими словами она развернулась и пошла на кухню. Олег, озадаченный, остался стоять посреди гостиной. Он слышал, как открылся холодильник. Потом раздался звук льющейся жидкости. Марина взяла бутылку оливкового масла экстра-класса, которое он заказывал из Италии, и вылила её в раковину. Следом туда же отправился столетний бальзамический уксус, баночка чёрной икры и кусок пармезана, который она раскрошила прямо в слив. Она методично уничтожала все те маленькие символы его гастрономического снобизма, его «красивой жизни».
Затем она прошла в гардеробную. Олег двинулся за ней, ничего не понимая. Она достала из шкафа его белоснежные, накрахмаленные рубашки от Brioni и Zegna. Десять штук, его недельный запас. Она взяла их охапкой и пронесла в ванную. Открыла шкафчик, достала бутылку с отбеливателем и, не разбавляя, начала поливать им дорогой египетский хлопок. Белая ткань на глазах пошла жуткими жёлто-рыжими пятнами, расползаясь, как проказа. Запах хлорки ударил в нос, едкий и беспощадный. Она уничтожала не просто рубашки. Она уничтожала его фасад, его броню, его образ успешного человека.
Закончив, она вымыла руки, прошла в прихожую, взяла свою сумку и ноутбук. Обулась. Олег стоял в дверях ванной, оцепенев, глядя на изуродованную груду тряпья в ванне.
— Это что… что ты наделала? — прохрипел он.
Она посмотрела на него в последний раз. Спокойно, без ненависти. Как врач смотрит на безнадёжного пациента.
— Я обнулила свой вклад. Ты сказал, что я ничего не делала? Хорошо. Считай, что я забрала всё своё «ничего» с собой. Теперь ты можешь начинать с чистого листа. Сам.
Она положила на тумбочку в прихожей ключи от квартиры и от своей машины. Затем открыла дверь и вышла, не обернувшись. Олег остался один. В пустой квартире, где пахло хлоркой и дорогим уксусом, в окружении испорченных продуктов и уничтоженной одежды. В оглушительной тишине, которую больше некому было нарушить вопросом: «Как прошёл твой день, дорогой?»…
