— Кать, ты не могла бы хоть сегодня заказать пиццу? У меня премия, я угощаю.
Игорь заглянул на кухню с той заискивающей улыбкой, которую она научилась распознавать как предвестника ненужных трат. Катя не подняла головы. Её внимание было целиком поглощено процессом, требующим почти медитативной концентрации: она штопала капроновые колготки тончайшей, почти невидимой леской. Движения её пальцев, вооружённых иглой, были точными и экономными, как у хирурга во время сложной операции. Запах варёной гречки, дешёвой и сытной, стоял в квартире так плотно, что, казалось, впитался в обои, мебель и в саму её кожу. Этот запах стал их знаменем, ароматом их общей великой цели — «Ипотека-2025». На пять лет раньше срока.
— Одна большая пицца с доставкой — это три с половиной килограмма гречки и пачка макарон, — ответила она ровным, лишённым всяких эмоций голосом, будто зачитывала биржевую сводку. — Или оплата счетов за интернет на следующий месяц. Игорь, мы же всё решили. Каждая копейка сейчас идёт в досрочное погашение. Осталось совсем немного, потерпи.
Игорь тяжело вздохнул и вышел из кухни. Он терпел. Он научился терпеть ужины, состоящие из каш и самых дешёвых сезонных овощей, купленных на рынке перед самым закрытием. Терпел её вечный калькулятор в телефоне, где она с маниакальной дотошностью вела учёт расходов, вплоть до покупки спичечного коробка. Терпел свой единственный приличный свитер, потому что покупка нового — это «минус две тысячи из нашей общей мечты». Он считал это их совместной игрой, временным неудобством на пути к большой, светлой цели. Он даже втайне гордился её целеустремлённостью, рассказывая друзьям с напускной солидностью, какая у него хозяйственная и дальновидная жена.
Днём, когда Игоря не было дома, Катя, закончив с домашними делами, разбирала почту. Счета, рекламные листовки, бесплатная газета из ящика… Среди этого бумажного мусора она наткнулась на плотный белый конверт с солидным логотипом известного банка. Адресован Игорю. Она без всякой задней мысли вскрыла его ножом для масла. Они никогда ничего не скрывали друг от друга, тем более официальные бумаги. Она была уверена, что это очередное навязчивое предложение кредитной карты, которые они всегда вместе выбрасывали, посмеиваясь над расточительностью современного мира.
Но это было не предложение. Это было официальное уведомление. Уведомление о просроченной задолженности по потребительскому кредиту. Сумма долга, выделенная жирным, агрессивным шрифтом, обожгла ей сетчатку: триста двадцать тысяч рублей. Плюс набежавшие пени за просрочку платежа. Эта цифра была почти точной копией той, что они сэкономили за последний, самый тяжёлый год их тотального аскетизма. Ценой её заштопанных колготок, его старого свитера и бесконечной, ненавистной гречки.
Катя не закричала. Не заплакала. Не разбила чашку. Она аккуратно, по уже существующим линиям сгиба, сложила письмо, вложила его обратно в конверт и положила на кухонный стол. Точно по центру. А потом села на стул напротив и стала ждать. Она сидела абсолютно неподвижно, сложив руки на коленях, и смотрела на этот белый прямоугольник, который только что провёл жирную черту, разделившую её жизнь на «до» и «после».
Игорь вернулся вечером, весёлый, насвистывающий какую-то модную мелодию. Он вошёл на кухню, чтобы по привычке поцеловать жену, но замер в дверях, наткнувшись на её взгляд и увидев одинокий конверт на столе. Весёлость стекла с его лица, как акварельная краска под струёй воды, оставив бледную, испуганную маску.
— Что это? — спросила Катя. Голос её был тихим и абсолютно ровным, без малейшей дрожи. Этот мертвенный покой в её голосе был страшнее любого крика.
Он молча сел за стол, не решаясь прикоснуться к письму. Он всё понял. Он просто не ожидал, что это произойдёт так скоро и так буднично.
— Я хотел как лучше… — пролепетал он, глядя куда-то в стену, на пятно от пролитого когда-то дешёвого чая. — Понимаешь, Кать, у парней на работе все с новыми телефонами, часы дорогие… Мы ходим в рестораны, бары… Я не мог выглядеть нищебродом рядом с ними. Я должен был соответствовать… чтобы нас уважали, чтобы меня воспринимали всерьёз…
Катя медленно, почти незаметно, усмехнулась. Это была страшная, безрадостная усмешка мышц лица, не затронувшая её глаз.
— Нас? — переспросила она, и это слово прозвучало как щелчок хлыста. — Уважали тебя. За мой счёт. Ты жил двойной жизнью, в одной из которых я была твоим бесплатным спонсором, сама того не зная.
Она встала, взяла свой телефон и демонстративно, чтобы он видел каждое её движение, открыла приложение банка.
— Я сейчас звоню в банк. Заявляю о разделении всех наших счетов и активов. Ипотеку с этого дня я буду платить сама. За свою половину. А ты… ты будешь жить здесь. В своей половине. И платить мне аренду и половину коммунальных платежей. Пока не вернёшь мне до последней копейки всё, что ты у меня украл.
— Думаешь, я испугался? — Игорь попытался изобразить на лице презрительную усмешку, но получилось жалко. — Поиграешь в обиженную пару дней и успокоишься. Мы через столькое прошли, чтобы из-за такой ерунды…
— Это не ерунда, — отрезала Катя, не отрываясь от экрана ноутбука, где она методично переносила цифры из общей таблицы расходов в свою, личную. — Ерунда — это пролить кофе на диван. А это — воровство. Теперь у нас разные бюджеты и разные жизни. Привыкай.
Первые дни он действительно думал, что она играет. Что это просто новая, более жестокая форма обиды, которую нужно переждать. Он пытался жить как раньше. Утром, по привычке, сварил две чашки кофе. Одну поставил на её сторону стола. Она вышла из спальни, молча взяла свою кружку, вылила кофе в раковину и заварила себе дешёвый пакетированный чай из пачки, которую купила вчера на свои деньги. Он почувствовал себя так, будто ему дали пощёчину.
Атмосфера в квартире стала невыносимой. Это была не тишина, а её плотный, давящий концентрат. Раньше они могли молчать часами, каждый занимаясь своим делом, и это было уютное молчание двух близких людей. Теперь молчание было оружием. Катя передвигалась по квартире как тень, как надзиратель, который не говорит ни слова, но одно его присутствие заставляет чувствовать себя виноватым. Она готовила себе отдельно, ела отдельно, а пустые кастрюли и тарелки после её гречки выглядели как укор его собственной тарелке с пельменями из магазина. Он вдруг понял, что даже эти пельмени, купленные на остатки его «представительских» денег, кажутся ему пиром во время чумы.
В пятницу вечером, когда Игорь сидел в гостиной, тупо глядя в выключенный телевизор, его телефон зазвонил. На экране высветилось «Димон». Это был один из тех самых «успешных» друзей, ради которых он и влез в эту долговую яму. Игорь поспешно схватил телефон и вышел в коридор, прикрыв за собой дверь.
— Да, Дим, привет! — зашептал он в трубку. — Нет, не занят, всё нормально.
— Слушай, старик, мы тут в новый стейк-хаус собираемся, «Мясо и Уголь». Открылся на прошлой неделе. Говорят, там рибай просто божественный! Ты с нами? С тебя, как обычно, только присутствие и хорошее настроение!
Игорь на секунду прикрыл глаза. Стейк. Рибай. Он уже забыл вкус настоящего мяса.
— Дим, я бы с радостью, но сегодня никак… — начал он выдумывать причину. — Что-то Катя приболела, надо дома побыть…
Дверь гостиной медленно открылась. На пороге стояла Катя. Она смотрела на него в упор, и он понял, что она всё слышала. Она медленно подошла к нему, протянула руку и, не говоря ни слова, забрала телефон. Игорь застыл, не в силах пошевелиться.
— Добрый вечер, Дмитрий, — произнесла Катя в трубку громким, отчётливым голосом, будто выступала на собрании акционеров. — Это Екатерина, жена Игоря. Боюсь, он не сможет составить вам компанию. Ни сегодня, ни в ближайшее время.
На том конце провода повисла недоуменная пауза.
— Дело в том, — продолжила Катя с той же ледяной вежливостью, — что кредитная линия Игоря на развлечения временно заморожена. Он находится в процессе внутреннего аудита и реструктуризации долга передо мной в размере трёхсот сорока двух тысяч рублей. Как только он полностью погасит задолженность, мы, возможно, пересмотрим его статус платёжеспособного партнёра. А пока все его активы, включая хорошее настроение, находятся под арестом. Хорошего вам вечера.
Она нажала отбой и протянула телефон остолбеневшему Игорю.
— Ты… что ты наделала? — просипел он, когда к нему вернулся дар речи. Лицо его залила краска стыда и ярости. — Ты меня опозорила! Уничтожила!
— Уничтожила? — она вскинула бровь. — Я просто перевела твои действия на понятный твоим друзьям язык. Язык денег. Ты же хотел, чтобы тебя уважали в этом мире? Так вот, в этом мире ты — банкрот. Неплатёжеспособный должник. Это не позор, Игорь. Это просто факт. Твой финансовый статус. Который ты заработал сам.
— Тебе это нравится, да? — прошипел Игорь, когда оглушающий звук отбоя затих в коридоре. Он смотрел на неё не как на жену, а как на врага, который только что сбросил на его город атомную бомбу. — Тебе доставляет удовольствие меня топтать? Унижать перед единственными людьми, чьё мнение мне было важно?
Катя спокойно положила его телефон на тумбочку для обуви. Она не отвела взгляд. Её глаза были похожи на два кусочка серого, холодного льда.
— Мнение людей, которых ты покупал за мои деньги, тебе было важно? — уточнила она. — Я не топчу тебя, Игорь. Я просто называю вещи своими именами. Ты банкрот. Это не оскорбление, это констатация факта.
Он сделал шаг к ней, его кулаки непроизвольно сжались. Вся его растерянность, весь стыд переплавились в чистую, кипящую ярость. Он был загнан в угол, и единственным выходом ему казалось нападение.
— Да кем ты себя возомнила? Финансовым директором моей жизни? Ты сама всё это устроила! — выкрикнул он, и его голос эхом разнёсся по пустой квартире. — Ты превратила наш дом в тюрьму! В карцер! Мы не живём, мы существуем в твоей таблице Excel! Каждый день — это отчёт о сэкономленных рублях! Каждая пачка макарон — это победа! Ты лишила нашу жизнь воздуха, радости, спонтанности! Я задыхался здесь, понимаешь? Задыхался от этой твоей гречки и штопаных колготок!
Он перевёл дух, его грудь тяжело вздымалась. Он почувствовал, что нащупал её слабое место, её одержимость, и теперь бил туда со всей силы.
— Я просто хотел глоток свежего воздуха! Хотел почувствовать себя нормальным мужиком, а не бухгалтером на полставки у собственной жены! Хотел прийти в ресторан и не считать в уме, сколько пачек крупы стоит этот стейк! Это ты меня толкнула на это! Ты своей жадностью, своей манией сделала из меня лжеца!
Он ожидал чего угодно: криков, обвинений, может быть, даже слёз. Но она молчала. Она смотрела на него с каким-то странным, почти научным интересом, будто изучала новый вид насекомого. Она дала ему выговориться до конца, до последней капли его ядовитого самооправдания. И когда он замолчал, обессиленный от собственного крика, она заговорила. Тихо, разделяя слова, вбивая их в его мозг, как гвозди.
— То есть, пока я штопала колготки и ела гречку, чтобы мы закрыли ипотеку на пять лет раньше, ты в это же время втайне от меня брал кредиты, чтобы твои дружки считали тебя успешным парнем? Ты не просто лжец! Ты вор!
Она сделала паузу, давая первой части фразы укорениться в его сознании. Он смотрел на неё, и ему вдруг стало страшно. Он понял, что это не начало новой ссоры. Это был приговор.
— Знаешь ли, — продолжила она тем же ровным, убийственным тоном, глядя ему прямо в глаза. — Лжец обманывает словами. А ты действовал. Ты брал мои сэкономленные часы жизни, мои отказы от новой блузки, от похода в кино, от отпуска, и конвертировал их в свой статус, в свой дешёвый блеск в глазах приятелей. Ты вор.
Последнее слово она не выкрикнула. Она произнесла его почти шёпотом, но оно прозвучало в коридоре громче всех его воплей. Оно повисло между ними, окончательное и обжалованию не подлежащее. Он смотрел на неё и впервые видел не свою Катю, не партнёра по игре в «экономию», а чужую, холодную женщину, которая только что вынесла ему окончательный вердикт. И он понял, что вся его попытка переложить вину, выставить себя жертвой, провалилась с оглушительным треском. Он больше не был провинившимся мужем. Он был вором, пойманным на месте преступления. И судья не собирался проявлять снисхождение.
— Вор.
Это слово не просто повисло в воздухе. Оно въелось в стены, впиталось в дешёвые обои, осело пылью на их немногочисленной мебели. Оно стало третьим, невидимым жильцом в их квартире. После этого разговора Игорь перестал даже пытаться что-то исправить. Он понял, что все мосты сожжены, а река между ними наполнена кислотой. Он ходил на работу, возвращался, ел свою еду в своей комнате и старался не пересекаться с Катей. Он больше не был её мужем, даже в формальном смысле. Он был призраком, населяющим свою половину жилплощади.
Он думал, что это и есть дно. Что хуже уже не будет. Он будет тихо жить здесь, отдавая ей большую часть зарплаты, пока однажды не выплатит долг и не исчезнет из её жизни навсегда. Он ошибался. Кате было мало возврата денег. Деньги были лишь цифрами. Он украл у неё нечто большее — время, веру, её тщательно выстроенную картину будущего. И за это нужна была не компенсация, а расплата.
В один из субботних вечеров, когда Игорь сидел в гостиной и бездумно листал каналы, в дверь позвонили. Настойчиво, два коротких звонка. Он пошёл открывать, думая, что это соседка за солью. Но на пороге стояла Катя, а за её спиной — целая делегация. Шумная, многоликая семья: полный мужчина в растянутой футболке, громкоголосая женщина необъятных размеров и трое их детей разного возраста, которые тут же попытались просочиться в квартиру, как ртуть.
— Игорь, не стой в проходе, — холодно бросила Катя, пропуская гостей внутрь. — Это Мурат и Гуля. Они пришли посмотреть квартиру.
Игорь застыл с рукой на дверной ручке. Его мозг отказывался обрабатывать информацию. Какую квартиру? Зачем?
— А это наш зал, — громко, с интонациями риелтора, начала Катя, игнорируя его существование. — Двадцать квадратных метров. Сюда отлично встанет и диван, и двухъярусная кровать для мальчиков. Окно выходит во двор, тихо.
Гуля, хозяйка семейства, тут же оценила пространство хозяйским взглядом.
— А слышимость какая? Соседи не шумные? Нам надо, чтоб дети спали спокойно.
— Соседи тихие, — Катя бросила короткий взгляд на Игоря. — Один из них, во всяком случае.
Она повела их дальше по коридору, её голос звучал по-деловому ровно и безжалостно. Игорь поплёлся за ними, как приговорённый на эшафот. Он ничего не понимал, но нутром чувствовал, что прямо сейчас его жизнь перемалывают в труху.
— Это кухня. Да, небольшая, но всё помещается. Готовить придётся по графику, но, думаю, мы договоримся. — Она открыла холодильник. — Вот эту полку и половину морозилки я вам уступаю.
Мурат поскрёб в затылке. — А этот… сосед ваш… он как? Не буйный?
— Игорь? — Катя произнесла его имя так, будто говорила о предмете мебели. — Нет, он спокойный. У него сейчас сложный финансовый период, так что вечеринок и гостей не предвидится. Он занимает вон ту комнату. Пока.
Она махнула рукой в сторону их бывшей спальни.
— Я продаю свою долю, — пояснила Катя, глядя прямо на Мурата и Гулю, но каждое её слово было предназначено для Игоря. — Половину квартиры. Срочно, поэтому цена очень хорошая. Будете жить со мной в соседней комнате, пока я не найду себе отдельное жильё. А с Игорем… думаю, он скоро съедет. Ему здесь будет не очень комфортно.
Младший из детей с криком «чур, это моя кровать!» вбежал в гостиную и прыгнул на диван, на котором Игорь сидел пять минут назад. Гуля громко обсуждала с мужем, куда они поставят свой телевизор. Квартира, их тихая гавань, их крепость, наполнилась чужими голосами, чужими планами, чужой жизнью.
Когда они ушли, оставив после себя шум и ощущение хаоса, Игорь нашёл в себе силы заговорить.
— Как ты могла? — прошептал он, глядя в пустоту коридора. — Это же… наш дом. Катя медленно повернулась к нему. В её глазах не было ни злости, ни ненависти. Только холодная, выжженная пустыня. — Ты прав. Был наш. Но ты свою долю уже потратил. В ресторанах и магазинах гаджетов. А я свою решила обналичить. Ты украл моё прошлое, Игорь. А я просто продала наше будущее. Кому-то оно нужнее…
