— Алл, я же просил звонить, — голос Романа был недовольным, в нём слышались нотки хозяина, которого бесцеремонно потревожили. Он стоял в проёме кухни, в растянутой домашней футболке, и от него пахло чем-то сытым и ленивым.
Алла проигнорировала его слова, сделав шаг внутрь и плотно закрыв за собой дверь. Воздух в квартире был чужим. Густой, пропитанный запахом вчерашней жареной картошки с луком и приторно-сладких женских духов, которые цеплялись за нёбо, как дешёвая карамель. Этот запах въелся в обои, в старое кресло, в саму память этого места, вытравливая последние намёки на то, что здесь когда-то пахло мамиными пирогами и валерьянкой. Шесть месяцев. Полгода он жил здесь один, превращая их общее прошлое в свой личный, удобный и бесплатный быт.
Она прошла в гостиную, не разуваясь. Её ботинки оставляли на немытом паркете влажные следы от уличной грязи, и она с каким-то мстительным удовольствием отметила, как дёрнулся уголок рта у Романа. В комнате царил упорядоченный беспорядок холостяцкой берлоги. На журнальном столике, рядом с пепельницей, полной окурков, стояли две грязные кружки. Её взгляд зацепился за глянцевую панель нового телевизора, занимавшего полстены, и игровую приставку под ним. Значит, на это деньги были. На комфорт, на развлечения, на то, чтобы пустить корни глубже, сделать это место окончательно своим.
— Рома, я пришла в последний раз, — сказала она твёрдо, поворачиваясь к нему. Её голос не дрожал. Он был ровным и холодным, как сталь. За эти полгода она прошла все стадии: от уговоров и просьб до сдержанного гнева. Теперь внутри не осталось ничего, кроме выжженной пустоты и холодной, как лёд, решимости.
Он подошёл ближе, принял позу оскорблённой добродетели, скрестив руки на груди.
— Опять ты за своё? Ал, я же тебе объяснял, сейчас не время. Кризис, цены на недвижимость упали, мы только потеряем. Да и с деньгами у меня сейчас напряг, сам знаешь. Нужно подождать, хотя бы годик…
Она усмехнулась ему прямо в лицо. Короткая, злая усмешка, которая заставила его смутиться.
— Ждать? Рома, ждать — это то, чем я занимаюсь последние шесть месяцев. Я жду, пока мой сын спрашивает, когда у нас будет своя комната. Я жду, пока хозяйка съёмной квартиры решает, поднять мне аренду или нет. Я жду, пока ты тут живёшь бесплатно, в трёхкомнатной квартире в центре города, и рассказываешь мне сказки про «не время». Твоё время, Рома, кончилось.
Он вскипел. Его лицо побагровело, вялая расслабленность мгновенно сменилась агрессией.
— Что значит кончилось? Ты вообще слышишь себя? Это мамина квартира! Здесь всё напоминает о ней! А ты хочешь всё продать, растоптать, пустить с молотка каким-то чужим людям! У тебя вообще есть что-нибудь святое?
Алла сделала шаг к нему. Теперь между ними оставалось меньше метра, и она смотрела ему прямо в глаза, не отводя взгляда. Его праведный гнев был настолько фальшивым, что ей стало почти смешно.
— Ты думаешь, я позволю тебе одному жить в маминой квартире, пока я с ребёнком по съёмным углам мыкаюсь?! Половина этой квартиры — моя! У тебя есть месяц, чтобы либо выкупить мою долю, либо мы продаём её к чёрту!
Он отшатнулся, словно она его ударила.
— Ты… ты бессердечная! Хочешь разрушить родное гнездо! — Это гнездо ты уже разрушил, когда решил, что оно только твоё, — отрезала она. Каждое слово было выверено и отточено. — Месяц, Рома. Ровно тридцать дней. Потом с тобой будет говорить риелтор.
Она развернулась и пошла к выходу так же решительно, как и вошла. Она не обернулась на его сдавленное ругательство. Она не остановилась, чтобы в последний раз посмотреть на стены, в которых выросла. Этот дом перестал быть её. И раз она не могла получить его половину в виде памяти и тепла, она заберёт её в виде холодных, бездушных, но таких необходимых сейчас денег. Дверь за ней закрылась без хлопка, с сухим, окончательным щелчком.
Первые несколько дней после её ухода прошли в оглушительной тишине. Роман не звонил. Он выжидал, надеясь, что это был очередной эмоциональный всплеск, который рассосётся сам собой, как утренний туман. Но Алла не звонила тоже. Её молчание было плотным, осязаемым, оно давило на него из телефонной трубки, из пустоты квартиры. Он понял: в этот раз она не отступит. И тогда он начал действовать.
Его первый звонок застал Аллу вечером, когда она пыталась одновременно сварить макароны и помочь сыну собрать из конструктора нелепого вида динозавра.
— Привет, — его голос в трубке был непривычно миролюбивым, даже каким-то усталым. — Я звоню по нашему вопросу. Не думай, я всё понимаю, я занимаюсь.
Алла прижала телефон плечом к уху, помешивая кипящую воду. Она молчала, давая ему выговориться. Она знала эту тактику: создать видимость бурной деятельности, утопить суть проблемы в потоке пустых слов.
— Я тут навёл справки… В общем, всё не так просто. Чтобы мне взять кредит на выкуп твоей доли, нужен первоначальный взнос. Плюс оценка квартиры, услуги брокера… Это всё деньги, и немалые. Я уже созвонился с одним парнем, он ипотечный консультант, он сейчас ищет для меня варианты. Говорит, что ставки сейчас дикие, можно влететь на огромные проценты. Мы же не хотим кормить банкиров, верно?
Она смотрела, как её сын сосредоточенно прилаживает к динозавру зелёную пластину — хвост. Он был так поглощён своим маленьким миром, в котором всё было просто и понятно.
— Рома, у тебя был месяц, — спокойно ответила она. — Прошла неделя. Мне не интересны подробности про ставки и брокеров. Мне нужен результат.
В трубке послышался тяжёлый вздох, полный вселенской скорби.
— Алл, ну ты как будто не слышишь. Я же не сижу сложа руки. Я пытаюсь сохранить наш дом, понимаешь? Память о маме… Мне тут каждая вещь о ней напоминает. А ты хочешь всё это… — он запнулся, подбирая слово, — обесценить. Превратить в квадратные метры. Подожди, тут Света хочет тебе пару слов сказать.
Алла замерла. Света. Его девушка, которая переехала к нему через два месяца после похорон. Она видела её всего пару раз — тихая, улыбчивая, с цепким, оценивающим взглядом. В трубке раздался её голос, медовый, с вкрадчивой, как сироп, заботой.
— Аллочка, здравствуйте. Я тут слышу ваш разговор… Вы не сердитесь на Рому, он очень переживает. Мы ведь тут хотим гнёздышко свить, понимаете? Чтобы семья была, чтобы детишки потом бегали по той же квартире, где ваш папа Рому в первый раз на руки взял. Это же так важно — преемственность поколений. А продажа… это как вырвать страницу из семейного альбома. Может, вы всё-таки подумаете? Мы ведь вам не чужие люди.
От этой патоки у Аллы свело зубы. «Гнёздышко». В её съёмной однушке с протекающим краном и старым холодильником, гудящим по ночам, как умирающий зверь. «Детишки». Пока её собственный ребёнок ютился в углу гостиной, отгороженном шкафом. Она почувствовала, как внутри всё каменеет. Это была уже не просто братская наглость. Это была спланированная атака, наступление по двум фронтам. Он давил на финансовую жалость, она — на фальшивые семейные ценности. Они работали в паре, защищая свою бесплатную жилплощадь.
— Света, — произнесла Алла, и её голос прозвучал так холодно, что, казалось, телефонная трубка покрылась инеем. — Моя доля в этом «гнёздышке» нужна для того, чтобы у моего, уже существующего ребёнка, была своя комната, а не угол за шкафом. Передайте это Роману. У него осталось три недели. Она нажала отбой, не дожидаясь ответа. Макароны в кастрюле разварились и слиплись. Динозавр, которого собрал сын, развалился, и мальчик смотрел на горстку цветного пластика с недоумением. Алла обняла его и поняла, что теперь она борется не просто с братом. Она борется с ними. С парой, которая уже мысленно поделила всю квартиру, вычеркнув её из уравнения. И отступать ей было некуда.
Оставшиеся три недели превратились в тягучую, нервную игру в молчанку. Роман больше не звонил с рассказами о мифических ипотечных брокерах. Он затаился, и эта тишина была хуже любых скандалов. Алла знала, что он не ищет деньги. Он тянет время, выматывает её, надеясь, что она сломается, устанет и махнёт на всё рукой. Но он плохо её знал. Эта борьба закалила её волю до состояния пружинной стали. В последний день месяца, ровно в полдень, она стояла у двери материнской квартиры. Рядом с ней, переминаясь с ноги на ногу, стоял Игорь Валентинович — плотный, аккуратный мужчина лет пятидесяти с профессионально-усталым взглядом и пухлым портфелем. Риелтор.
Дверь открыл Роман. Он был выбрит, одет в чистую рубашку и даже изобразил на лице нечто вроде скорбного гостеприимства. За его спиной, как верный адъютант, стояла Света в строгом домашнем платье. Квартира была идеально убрана. Ни пылинки, ни грязной кружки. Этот образцовый порядок выглядел куда более зловеще, чем привычный холостяцкий беспорядок. Это была декорация. Сцена, подготовленная для спектакля.
— Проходите, пожалуйста, — голос Романа был ровным, почти вежливым. — Мы всё понимаем. Раз сестра так решила…
Игорь Валентинович профессионально кивнул и, войдя в гостиную, достал планшет и лазерную рулетку. Он начал осмотр, деловито простукивая стены и заглядывая в углы. Алла встала у окна, чувствуя себя чужой, почти преступницей, которая пришла с оценщиком описывать имущество ещё живых людей. А «живые люди» начали свою партию.
— Ой, вы на эту стену обратите внимание, — вдруг встрепенулась Света, указывая на стену, смежную с соседями. Её голос был полон приторного участия. — Соседи у нас люди творческие. Мальчик на трубе учится играть. Очень настойчивый мальчик. Иногда до часу ночи репетирует. Мы уже привыкли, конечно, но новым жильцам, наверное, будет сложновато.
Игорь Валентинович бросил на стену короткий взгляд и что-то пометил в планшете. Роман тут же подхватил эстафету.
— Да, а с другой стороны у нас пенсионеры. Тихие, но у них собачка. Маленькая такая, знаете, звонкая. Особенно любит повыть, когда хозяева в магазин уходят. Прямо как сирена воздушной тревоги. Но это редко, часа по два-три в день, не больше.
Они говорили это спокойно, с улыбками, будто делились забавными бытовыми мелочами. Риелтор продолжал свою работу, его лицо оставалось непроницаемым, но Алла видела, как едва заметно напряглись желваки на его щеках. Она подошла к брату.
— Рома, прекрати этот цирк, — прошипела она так, чтобы слышал только он.
— Какой цирк, сестрёнка? — он посмотрел на неё с искренним недоумением. — Я просто помогаю человеку составить объективное представление о квартире. Покупатели должны знать правду.
Они перешли на кухню. Игорь Валентинович открыл кран, проверяя напор воды.
— Напор сейчас хороший, это да, — с готовностью подтвердил Роман, заглядывая ему через плечо. — Это утром и вечером беда. Весь стояк одновременно начинает пользоваться, и из крана течёт такая… задумчивая струйка. Но это ничего, мы приноровились. Кастрюлю для супа можно минут за пятнадцать набрать.
Света открыла окно, впуская в кухню шум улицы.
— А вид какой! Прямо на школьный двор, — восторженно произнесла она. — Всегда знаешь, когда у детей перемена. Очень бодрит, особенно в семь утра, когда они на зарядку выходят с музыкой.
К тому времени, как они дошли до ванной, Алла уже ничего не говорила. Она просто наблюдала за этим фарсом с холодным бешенством. Они не кричали, не ругались, не устраивали истерик. Они действовали куда тоньше и разрушительнее. Они планомерно, слово за словом, убивали рыночную стоимость квартиры. Они превращали её в неликвидный актив, в проблемный объект, с которым ни один здравомыслящий человек не захочет связываться.
Осмотр закончился. Игорь Валентинович молча убирал свои инструменты в портфель. Его лицо было похоже на маску.
— Ну что, чайку? — радушно предложила Света. — У нас как раз торт есть.
— Спасибо, я вынужден отказаться. Меня ждут на другом объекте, — сухо ответил риелтор и направился к выходу.
Алла вышла проводить его на лестничную клетку. Когда дверь за ними закрылась, отсекая гостеприимных хозяев, мужчина на секунду остановился и посмотрел ей прямо в глаза.
— Алла Сергеевна, — его голос был тихим и лишённым всяких эмоций. — Я подготовлю отчёт по оценке, это моя работа. Но я должен вас предупредить. С таким анамнезом и такими… мотивированными жильцами, вы эту квартиру не продадите. Ни за месяц, ни за год. Никто не захочет покупать себе проблему. Позвоните, когда ситуация внутри изменится.
Он развернулся и стал спускаться по лестнице. А Алла осталась стоять на площадке, глядя на закрытую дверь квартиры, в которой она родилась. Из-за двери донёсся тихий, но отчётливый смешок Светы. И в этот момент она поняла. Цивилизованные методы закончились. Разговоры, ультиматумы, риелторы — всё это было бесполезно. Брат не отдаст ей её долю. Он будет сидеть в этой квартире, как паук в паутине, и отравлять любую попытку что-то изменить. А значит, ей придётся не просить, а вырывать своё. С мясом.
Через неделю, в четверг, в девять утра, в дверь квартиры позвонили. Коротко, настойчиво, как почтальон. Роман, в халате, с чашкой остывающего кофе в руке, недовольно побрёл открывать. Он был уверен, что это курьер для Светы, которая ещё нежилась в постели. На пороге стояла Алла. Она была не одна. За её спиной возвышались двое мужчин в рабочих комбинезонах, с лицами, не выражающими ничего, кроме готовности к физическому труду. В руках они держали объёмные ящики с инструментами.
— Я пришла за своим, — сказала Алла вместо приветствия. Её голос был абсолютно ровным, как поверхность замёрзшего озера.
Роман непонимающе моргнул, переводя взгляд с сестры на рабочих и обратно. Запах кофе в его руке смешался с едва уловимым запахом машинного масла от их инструментов. — Что это значит? Ты кого привела? Если ты решила меня пугать, то…
— Я не пугаю, — прервала она его. Она шагнула в квартиру, и рабочие вошли следом за ней, их тяжёлые ботинки гулко стукнули по паркету. — Ты не захотел отдать мою долю деньгами. Я заберу её натурой.
Из спальни, кутаясь в шёлковый халатик, вышла сонная Света. Увидев незнакомых мужчин, она замерла, её лицо вытянулось.
— Аллочка? Что происходит?
Алла проигнорировала её. Она обратилась к одному из рабочих, невысокому, коренастому мужчине с седыми висками.
— Начинайте с кухни. Гарнитур, встроенная техника. Всё, как договаривались.
Рабочие без лишних слов двинулись в сторону кухни. Роман, наконец очнувшись от ступора, бросился им наперерез, раскинув руки.
— Вы с ума сошли? Вон отсюда! Я сейчас…
— Ты ничего не сделаешь, Рома, — голос Аллы прозвучал за его спиной, холодный и твёрдый, как камень. — Эти люди выполняют мою просьбу. Я им плачу. Хочешь говорить — говори со мной.
Один из рабочих достал из ящика шуруповёрт, и его резкое, деловитое жужжание разрезало утреннюю тишину квартиры. Раздался первый щелчок — открученный винт упал на плитку. Этот звук подействовал на Романа, как удар хлыста.
— Ты! Ты что творишь?! — он развернулся к ней, его лицо исказилось от ярости. — Это же кухня, которую мы с мамой выбирали! Каждая дверца!
— Именно, — кивнула Алла. На её лице не дрогнул ни один мускул. — Она стоит денег. Примерно четверть моей доли. Ещё четверть — это дубовый паркет в гостиной и коридоре. Его тоже заберём. Плюс сантехника и межкомнатные двери. Мои оценщики всё посчитали. Я забираю ровно половину. Ни копейкой больше.
Света ахнула и прижала руки ко рту. Рабочие, не обращая внимания на крики, методично снимали фасады кухонных шкафов, обнажая их дешёвые внутренности из ДСП. Дорогая итальянская фурнитура с тихим щелчком отсоединялась от петель. — Не позволю! — взревел Роман и кинулся к одному из рабочих, пытаясь вырвать у него из рук снятую дверцу. Рабочий, не меняя выражения лица, просто убрал её в сторону, а его напарник преградил Роману путь.
— Рома, не трогай их, — повторила Алла, делая шаг вперёд. — Они тебе ничего не сделали. Это я. Всё это — я.
Он развернулся к ней, его глаза горели ненавистью. Он видел перед собой не сестру, а чужого, безжалостного врага.
— Ты разрушаешь наш дом! Ты его оскверняешь!
— Нет, — отрезала она. — Я провожу раздел имущества. Это гнездо ты сам разрушил, когда решил, что оно только твоё. Ты не захотел по-хорошему, Рома. Ты думал, я буду вечно ждать у порога, выпрашивая своё? Ты ошибся.
Раздался скрежет — это второй рабочий поддел монтировкой первую плашку паркета в гостиной. Дерево неохотно поддалось, издав стонущий звук. Света вскрикнула. Роман смотрел то на сестру, то на творящееся в его квартире разорение, и его лицо превратилось в маску бессильной злобы. Он понял, что проиграл. Она не блефовала. Она пришла не скандалить. Она пришла исполнять приговор.
— Уходи, — прохрипел он, глядя ей в глаза. В его взгляде не было больше ничего, кроме выжженной пустыни. — Просто уходи отсюда.
— Я уйду, когда они закончат, — спокойно ответила Алла и отошла к стене, скрестив руки на груди. Она смотрела, как её прошлое, её детство, её память разбирают на части, аккуратно складывая у стены. Она не чувствовала ни злорадства, ни боли. Только холодное, ледяное удовлетворение. Справедливость, как она её понимала, была восстановлена. Брата у неё больше не было. Но теперь у её сына будет шанс на свою собственную комнату. А Роман останется здесь. Один. В изуродованной квартире, которая больше никогда не станет ничьим гнездом…
