— Ириш, я тут подумал…
Голос Олега был вкрадчивым, почти заискивающим, и просочился в её сосредоточенное молчание, как капля масла в чистую воду. Ирина не обернулась. Её пальцы продолжали мерно отстукивать по клавиатуре ноутбука, составляя квартальный отчёт. Весь вечер она пыталась создать вокруг себя кокон тишины и работы, игнорируя фоновый шум чужого присутствия в её собственной квартире. Шум этот состоял из приглушённого гула телевизора из гостиной, слабого запаха разогретых в микроволновке пельменей и, главное, из невидимого, но физически ощутимого давления, которое исходило от Кости, брата Олега. Четвёртый месяц этого давления начинал превращаться в пытку.
Олег подошёл ближе, постоял за её спиной, переводя взгляд с экрана на её напряжённый затылок. Он понимал, что момент для разговора был выбран отвратительно, но другого он мог и не дождаться.
— У тебя же фирма солидная, крупная… Может, пристроишь Костю куда-нибудь? Поможешь брату.
Щелчки клавиш прекратились. Ирина медленно, с едва заметным усилием, закрыла крышку ноутбука. Этот сухой щелчок прозвучал в комнате как точка, поставленная в конце очень длинного и утомительного предложения. Она повернулась на стуле и посмотрела на мужа. Не сердито, нет. Скорее с усталым, исследовательским любопытством, как энтомолог смотрит на особенно бестолковое насекомое.
— Пристроить? Олег, это не бездомный котёнок, которого можно «пристроить» в добрые руки. Это взрослый тридцатилетний мужчина.
— Ну я и говорю, ему работа нужна, — с готовностью подхватил он, обрадованный тем, что она хотя бы вступила в диалог. — Он парень толковый, просто не везёт ему. Искал, искал… Ничего достойного нет.
Ирина усмехнулась. Усмешка получилась кривой и злой. Она встала и прошла на кухню, инстинктивно заглянув в раковину. Гора посуды, оставленная Костей после его дневных трапез, никуда не делась. Липкая тарелка с засохшими остатками гречки венчала эту композицию, как вишенка на торте из чужого хамства.
— Достойного? А что в его понимании «достойная» работа? — спросила она, не оборачиваясь, глядя на этот памятник лени. — У него нет высшего образования. Последний раз он официально работал два года назад, и то продержался три месяца продавцом-консультантом. У него нет ни одного навыка, который можно было бы указать в резюме, кроме «уверенный пользователь дивана». Кем ты предлагаешь мне его взять?
Олег поспешил за ней на кухню. Он избегал смотреть на раковину, его взгляд был устремлён на лицо жены.
— Ну не на рядовую же должность, он не пойдёт. Ты же понимаешь, он парень с амбициями, гордый. Ему бы сразу что-то… ну, руководящее. Помощником твоим, может? Или начальником какого-нибудь небольшого отдела? Ты же можешь создать такой отдел!
Он говорил это с такой наивной серьёзностью, что Ирина на секунду замерла, пытаясь осознать масштаб его отрыва от реальности. Он не шутил. Он действительно верил, что её компания, крупная логистическая структура с многомиллионными оборотами, — это его личная песочница, где можно лепить куличики для любимого брата.
— Моим заместителем? — переспросила она ледяным тоном. — Человека, который не в состоянии помыть за собой тарелку, ты предлагаешь на должность, где нужно управлять командой из двадцати человек и нести ответственность за контракты на сотни тысяч? Олег, ты в своём уме?
Он начал терять терпение. Его заискивающий тон сменился на обиженно-наступательный.
— Ну придумай что-нибудь! Ты же начальник! В твоей власти всё! Это же мой брат, моя семья! Я не могу просто выгнать его на улицу!
Он сделал шаг к ней, понизив голос до заговорщического шёпота, будто сообщал страшную тайну, которая должна была всё решить.
— Пойми, Ира, иначе он от нас никогда не съедет. Он так и будет сидеть на нашей шее. Это единственный способ.
И эта фраза стала тем самым спусковым крючком. Не просьба, не мольба, а неприкрытый шантаж. Он предлагал ей решить проблему, которую сам же и создал, притащив в их дом своего инфантильного брата. Решить за счёт её репутации, её карьеры, её нервов. Она посмотрела ему прямо в глаза, и в её взгляде не осталось ни капли тепла или усталости. Только холодный, твёрдый, как сталь, отказ.
— Значит, он от нас не съедет. Потому что на моей работе его не будет. Ни в каком качестве. Никогда. Это моё последнее слово.
Следующий день не принёс мира. Он принёс гулкое, наэлектризованное молчание. Утром Олег демонстративно сварил две чашки кофе — одну себе, другую Косте, который выполз из своей комнаты ближе к десяти, помятый и недовольный. Они сидели на кухне, тихо переговариваясь, и каждый раз, когда Ирина входила в помещение, их разговор обрывался. Они не просто молчали в её присутствии — они создавали вокруг себя зону отчуждения, плотный кокон из недомолвок и осуждающих взглядов, в который ей не было доступа. Ирина чувствовала себя чужой в собственной квартире. Она пила свой чай, стоя у окна, и ощущала их взгляды спиной — тяжёлые, полные невысказанных упрёков.
Днём, когда Ирина пыталась провести рабочий созвон из дома, Костя, словно нарочно, врубил в гостиной на полную громкость какой-то дурацкий боевик. Взрывы и выстрелы смешивались с её докладом о логистических цепочках, превращая деловой разговор в фарс. Она стиснула зубы, но ничего не сказала, лишь плотнее прикрыла дверь в спальню, где устроилась с ноутбуком. Через полчаса Костя начал громко, на всю квартиру, разговаривать по телефону.
— Да нет, не ищу пока… Смысл? Везде предлагают копейки, пахать как лошадь за спасибо. Тут у брата живу, всё нормально. Ну… почти. Не все, знаешь ли, рады помочь родне. Некоторые считают, что если забрались наверх, то на остальных можно и наплевать. Корона, понимаешь, жмёт. Да, прямо на голове…
Ирина слышала каждое слово. Это было так откровенно, так нагло и так рассчитано на то, чтобы она услышала, что у неё на скулах заходили желваки. Она не выдержала, вышла в коридор и столкнулась взглядом с Костей. Он не смутился. Наоборот, на его лице промелькнула торжествующая ухмылка. Он добился своего — вывел её из равновесия.
Вечером, когда униженный молчанием и обидами день подходил к концу, Олег снова подошёл к ней. На этот раз в его голосе не было и тени заискивания. Он был холоден и упрям.
— Ира, я всё понимаю. Твоя работа, твоя ответственность. Но ты не права. Это семья. Мы должны помогать друг другу. Костя — моя кровь. Я не могу его предать.
— Предать? — она горько усмехнулась. — По-твоему, не дать ему тёплое место, которое он не заслужил ни на один процент, — это предательство? А заставлять меня чувствовать себя виноватой за то, что я не хочу рисковать всем, что строила годами, — это не предательство?
Олег отмахнулся, будто её аргументы были не более чем назойливой мухой.
— Да перестань ты драматизировать! Никто не говорит о кресле гендиректора! Я не прошу ничего сверхъестественного! Придумай ему какую-нибудь должность, любую! Бумажки перекладывать, за курьерами следить, да что угодно! Создай для него какую-нибудь синекуру, чтобы он просто получал зарплату и наконец отстал от нас! Это же в твоих силах!
Именно это слово — «синекура» — стало последней каплей. Слово, полное цинизма и пренебрежения к её труду, к её компании, к её людям, которые действительно работали, а не ждали подачек. Она медленно поставила свою чашку на стол. Посмотрела на мужа долгим, тяжёлым взглядом, в котором он с удивлением и испугом не увидел ни злости, ни обиды. Там была только холодная, абсолютная определённость.
— Вот уже нет, дорогой мой! Я не собираюсь спускать в унитаз свою карьеру и репутацию, чтобы пропихнуть к себе на работу твою родню! Твой братец сам должен устроиться на работу, на любую! Лишь бы он съехал от нас!
— Но, Ир…
— Синекуру, говоришь? Место, где платят ни за что? Знаешь, сколько людей в моей компании работают ночами, чтобы получить повышение? Сколько сил вкладывают, чтобы доказать, что они чего-то стоят? А я должна прийти и сказать им: «Подвиньтесь, ребята, вот Костя, брат моего мужа. Он будет сидеть здесь и получать деньги, потому что он просто есть»? Ты этого хочешь?
Она сделала шаг к нему, и от её ледяного спокойствия ему стало неуютно.
— Так вот, запомни. Этого не будет. Повторюсь: твой братец сам должен устроиться на работу. На любую. Грузчиком, дворником, кассиром в супермаркет — мне всё равно. Лишь бы он съехал от нас. И чем быстрее, тем лучше. А до тех пор можешь считать, что ты предал не его, а меня.
После того ультимативного разговора дом погрузился в вязкую, удушающую тишину. Открытая враждебность сменилась войной на истощение, где оружием были не слова, а действия. Ирина быстро поняла, что её квартира превратилась в оккупированную территорию. Бои велись на кухне, в ванной, в гостиной. Костя, осознав, что тёплое кресло в офисе ему не светит, сбросил маску обиженного соискателя и предстал во всей красе — в образе мстительного, избалованного паразита.
Его тактика была простой и до отвращения действенной. Он начал методично разрушать её мир изнутри. В раковине теперь скапливалась не просто посуда. Там могли лежать недоеденные куски пиццы, брошенные прямо на другие тарелки, чашки с мутной плёнкой на поверхности недельного чая. Запах в кухне по утрам стал кислым и неприятным. Когда Ирина, не выдержав, однажды молча вымыла всю гору посуды, то на следующий день обнаружила в идеально чистой раковине одинокую, но демонстративно брошенную сковородку с присохшей яичницей. Это был ответ. Насмешка.
Олег в этой войне занял позицию трусливого наблюдателя, который делал вид, что он — нейтральная Швейцария, хотя на самом деле тайно поставлял одной из сторон патроны. Он демонстративно не замечал беспорядка.
— Ира, ну что ты опять начинаешь? — говорил он устало, когда она, не выдержав, указывала ему на брошенное на диване мокрое полотенце Кости. — Он устал, искал работу, придёт и уберёт. Зачем делать из мухи слона?
Но Костя ничего не искал. Он целыми днями лежал на диване, том самом, который они с Ириной выбирали вместе, и который теперь продавился под его весом и пропах его потом. Он больше не убавлял звук телевизора. Наоборот, он включал его на полную громкость именно тогда, когда видел, что Ирина садится работать. Апогеем стало то, что он без спроса взял её рабочий ноутбук, оставленный на кухонном столе, чтобы посмотреть какой-то сериал, и оставил жирные пятна от чипсов на клавиатуре и крошки в разъёмах.
Когда Ирина, вернувшись с короткой прогулки, увидела это, она ничего не сказала. Она молча взяла салфетки, флакончик с чистящей жидкостью и методично, с холодным, отстранённым видом, начала вычищать грязь. В этот момент она больше не злилась. Гнев, как горячий пар, вышел, оставив после себя лишь ледяное, твёрдое как кристалл решение. Она перестала быть жертвой провокаций. Она стала стратегом, который ждёт подходящего момента для решающего удара.
Её поведение изменилось. Она больше не делала замечаний. Она не спорила с Олегом. Она двигалась по квартире как тень, выполняя только свои функции: готовила еду для себя, убирала только свои вещи, стирала только свою одежду. Когда в холодильнике заканчивались продукты, которые покупала она, она просто шла и покупала снова — ровно столько, сколько нужно было ей одной на пару дней. Пачку дорогого творога для себя. Один стейк лосося. Маленькую баночку йогурта. Она знала, что Костя съест всё, что не приколочено, но теперь это стало частью её плана. Пусть. Каждый съеденный им кусок, купленный на её деньги, был не поводом для ссоры, а ещё одним пунктом в обвинительном заключении, которое она мысленно составляла.
Олег и Костя сначала не поняли этой перемены. Они восприняли её молчание как капитуляцию. Они стали ещё наглее. Как-то вечером Ирина пришла домой смертельно уставшая. У неё был тяжёлый день, срыв контракта, неприятный разговор с начальством. Единственное, о чём она мечтала — это залезть в горячую ванну. Она зашла в ванную комнату и замерла. На полу валялись грязные носки Кости, а на её белоснежном халате, который она так любила, виднелось бурое пятно от пролитого кофе. Он даже не потрудился его убрать. Он просто бросил испорченную вещь на пол.
Ирина медленно, очень медленно, подняла халат двумя пальцами, посмотрела на пятно, а затем на себя в зеркало. Из зеркала на неё смотрела чужая, очень спокойная женщина с тёмными, пустыми глазами. Она не чувствовала ничего. Ни обиды, ни злости. Только абсолютную, звенящую ясность. Она дождалась. Обратный отсчёт пошёл.
Наступил последний день месяца. Весь вечер в квартире висела непривычная, звенящая чистота. Ирина вернулась с работы раньше обычного и, ни слова не говоря, провела генеральную уборку. Она вымыла до блеска кухню, разобрала завалы в гостиной, вычистила ванную. Она действовала методично, с отстранённой эффективностью робота, готовящего операционную к сложнейшей процедуре. Олег и Костя, заставшие эту бурную деятельность, затихли. Они сидели в гостиной перед телевизором, как два нашкодивших школьника, чувствуя, что это затишье — предвестник бури.
Когда последний протёртый бокал был поставлен на полку, Ирина вошла в гостиную. Она не села. Осталась стоять в дверном проёме, сложив руки на груди. Её лицо было абсолютно спокойным, почти безжизненным, и от этого спокойствия становилось жутко. Телевизор что-то бормотал про политику, но звук его, казалось, тонул в плотной тишине, которую она принесла с собой.
— Костя.
Её голос был ровным, без малейшего намёка на эмоции. Костя нехотя оторвал взгляд от экрана.
— У тебя два часа, чтобы собрать свои вещи и уйти из моей квартиры.
Костя моргнул. Затем посмотрел на Олега, ища поддержки. На его лице отразилось сначала недоумение, а потом — презрительная ухмылка.
— Ты чего, Ир? Переработала? Голова болит?
— Два часа, — повторила она, глядя ему прямо в глаза. Её взгляд был твёрдым, как сверло. — Сейчас семь вечера. В девять тебя здесь быть не должно. Если не уложишься, я помогу. Выставлю твои сумки на лестничную клетку.
Олег вскочил с дивана. Его лицо выражало панику.
— Ира, ты что такое говоришь? Успокойся, давай поговорим. Куда он пойдёт на ночь глядя?
Ирина медленно перевела взгляд на мужа. И в этот момент Олег понял, что той женщины, с которой можно было спорить, договариваться или которую можно было продавить, больше не существует. Перед ним стоял чужой, холодный человек.
— Поговорить? А о чём мы ещё не поговорили, Олег? Мы не поговорили о том, как твой брат четыре месяца живёт в моём доме, как в бесплатной гостинице? Или о том, как он пачкает мою посуду, портит мои вещи, пользуется моей техникой? Может, поговорим о том, как он ни разу за всё это время не купил даже буханку хлеба? Или о том, что он не просто не ищет работу, а откровенно смеётся над самой идеей, что ему придётся это делать?
Она сделала шаг в комнату. Каждый её шаг был выверенным, тяжёлым.
— Ты просил пристроить его на работу. Я отказала. И что потом? Вы оба решили, что можете превратить мою жизнь в ад, чтобы я сдалась? Ты думал, я сломаюсь от грязных тарелок и громкой музыки? Ты ошибся. Я не ломаюсь. Я делаю выводы. Мой вывод — твоему брату здесь не место.
Костя поднялся. Его лицо побагровело от ярости.
— Да кто ты такая, чтобы мне указывать?! Это квартира моего брата! Я имею право здесь жить!
— Это моя квартира, — отчеканила Ирина, и в её голосе прорезался металл. — Она была куплена мной задолго до того, как я совершила ошибку и вышла замуж за твоего брата. Олег здесь живёт, потому что я ему это позволяю. А ты — просто гость, который слишком долго злоупотреблял гостеприимством. Ваше время вышло.
Она снова посмотрела на Олега, который стоял, открыв рот, не в силах произнести ни слова.
— А ты, муж мой… Ты свой выбор сделал. Каждый раз, когда ты молчал, видя, как он бросает мусор мимо ведра. Каждый раз, когда ты говорил мне «не начинай», видя, как он относится ко мне и моему дому. Ты выбрал его. Не меня. Так вот, теперь выбираю я. Я выбираю себя и свой покой. Поэтому твой брат уходит. Сегодня. Сейчас. А ты… Ты можешь уйти вместе с ним. Или остаться. Но если останешься, то запомни этот вечер навсегда. Как день, когда ты понял, кто в этом доме хозяин.
Она развернулась и ушла в спальню. Дверь за ней закрылась мягко, без хлопка. Этот тихий щелчок замка прозвучал в оглушительной тишине гостиной громче любого выстрела. Костя и Олег остались стоять посреди комнаты, глядя друг на друга. Телевизор продолжал что-то безразлично вещать, но его никто не слушал. Война была окончена. Безоговорочной капитуляцией одной стороны и холодной, опустошающей победой другой…
